Часть 4 (1/1)

Юрий СтарковПодмосковье. Дача Кузнецова, май 1955 год.На дачу Валеры я ушёл чуть раньше, чем он. Можно было и на свою дачу?— она находилась рядом (забор-в-забор, так сказать),?— но мне не хотелось. Появление Виталия Радостина разбередило старые раны, которые, как я думал, почти зажили.Когда я поднялся на крыльцо, то там уже в любимом кресле-качалке сидел Николай Иванович Ежов.—?Юра, а чем вы так расстроили Радостина, что он от вас сбежал? —?в лоб спросил он.—?Каждый продемонстрировал свой навык и уменье,?— проворчал я в ответ.—?Хорошо, что ещё? —?не отлипал Ежов.—?Какая разница? —?морщусь я.—?Никакой, но сейчас он подойдёт. Постарайся сдержать себя.—?Я?— не Кузнецов и не наш новый знакомый.—?А-а-а, Ивушкин! —?понимающе усмехнулся Ежов. —?Никиту с Борисом чем-то напоминает.Я промолчал.Из-за вишнёвых деревьев показались Радостин и Большаков. Борис шёл сзади и выразительно смотрел на меня. С чего бы, а? Стою, никого не трогаю, подпираю собой крылечный столб. Разумеется, Виталий Иванович не подвёл и попытался сходу создать конфликтную ситуацию. Не на того напал! Плавали. Знаем, как успокоить таких вот нервных. Но тут вмешался Борис и увёл Радостина, выглядевшего при свете фонаря над крыльцом жутко уставшим, прочь.—?А ты боялся,?— не оборачиваюсь, бросаю я Ежову.—?Нет, я не сомневался в тебе, только боялся, что он наступит тебе на больную мозоль.—?У меня одна больная мозоль.Николай Иванович грустно усмехнулся и уточнил:—?Не одна, уверяю тебя. Я же слышу, как ты ночами иногда кричишь, когда здесь ночуешь. Валера слышит, срывается и сидит с тобой, пока ты не проснёшься.—?Я его ни разу не видел,?— говорю, резко оборачиваясь.—?Он достаточно тебя изучил, чтобы понять, когда ты проснёшься.Отмахиваюсь и сажусь прямо на ступеньки. Валера появляется внезапно.—?Вы чего здесь за посиделки устроили? —?спрашивает он.—?Валера,?— тихо говорю я,?— это правда, что ты сидишь со мной каждый раз, когдаменя кошмары мучают?Взгляд, который Валера кинул на Ежова, не предвещал ничего хорошего.—?Да,?— глухо отвечает он.—?Не сиди больше. Я сам со всем разберусь.—?Угу! —?скептически хмыкает Валера. —?Один раз ты уже разобрался. Скажи спасибо, год назад не загремел.—?Он прав, Юра,?— влезает Николай Иванович.—?Идите вы оба знаете куда?! —?кричу я, вскакиваю с крыльца и быстрым шагом направляюсь в сторону задней калитки.—?Юра! —?кричит мне Кузнецов, но не следом не бежит.Значит, Николай не пустил.Я затормозил лишь у деревянного пирса, возле которого из лодки выбирались двое мужчин. Не узнать их было невозможно. Одного звали Дмитрий Андреевич Арсентьев?— мой бывший начальник, а другой?— ровесник Валеры, ветеран-танкист Николай Ивушкин, с которым мы познакомились при весьма интересных обстоятельствах.Завидев меня, Арсентьев приветствовал в своей обычной манере:—?Добрый вечер, Юрочка! Гуляете?—?Можно и так сказать,?— киваю я в ответ.Ивушкин, который никак не может привыкнуть к арсентьевской манере обращения к старым знакомым, сухо здоровается со мной. Сильно подозреваю, что он до сих пор ревнует меня к Арсентьеву. Проблема в том, что ревновать было бесполезно. Моё восхищение и влюблённость в Дмитрия Андреевича была сродни любви к божеству, чем к обычному человеку. После его попытки самоубийства и лечения от нервного срыва я стал замечать, что порой веду себя как он: говорю, сижу, смотрю. Недаром один морской офицер царских времён был впечатлён моей осанкой и манерами. А что было потом, мне порой не хотелось вспоминать. Казалось, что я живу в каком-то угаре и не только в личной жизни. Апофеозом был один случай, который затащил меня в ещё больший омут. И прав был один человек, который сказал, что я до сих пор не могу сойти с орбиты того, вокруг кого вращаюсь.Москва, 1938 год.Я просыпаюсь от того, что на меня кто-то пристально смотрит. Я с трудом разлепляю глаза и взглядом натыкаюсь на сидящего в углу кровати Ежова. В обмотанной ниже пояса простыне, он казался маленьким и хрупким, вот только глаза были холодными, что никак не вязалось с общим обликом. Моя голова раскалывается из-за похмелья. Опять утыкаюсь носом во влажную подушку, так как вспоминаю, что натворил ночью. Надо же было додуматься?— снасильничать над собственным наркомом.—?Поздно от стыда сгорать, Старков,?— спокойный голос Ежова действует отрезвляюще. —?Ночью надо было думать.—?Николай Ива… Товарищ Ежов,?— бормочу я, всё ещё не поднимая головы от подушки. —?Я…—?Ты не хотел, это я уже понял,?— язвит Ежов, не меняя позы (я одним глазом за ним наблюдаю). —?Однако сделал. Ну и что на тебя нашло?—?В смысле? —?я отрываю гудящую голову от подушки и недоумённо смотрю на Ежова.—?В смысле, какого хрена ты от…л меня сегодня ночью? —?несмотря на нарочито спокойный тон, я понял, что Ежов на взводе.Ну, всё, Старков, тебе п…ц! Причём полный! Не удивлюсь, если к вечеру буду сидеть в Сухановке, а назавтра расстреляют.—?Я, правда, не хотел,?— жалко лепечу я. —?Но вчера надо было подписать бумаги, а вас в наркомате не было, весь день мне мотали нервы, а когда я до вас добрался?— вы уже были мертвецки пьяны и спали. А документы Берия требовал подписать срочно, ну я и рассвирепел.Фух, рассказал! Теперь осталось ждать, что скажет Ежов. Он молчал, задумчиво смотря куда-то мимо меня в окно, где поднимался рассвет. Я попытался встать, но мой живот плотно прилип к простыне. Я попытался незаметно отодрать простынь от своего тела. Почувствовав на себе взгляд наркома, поднял голову?— Ежов, стараясь скрыть улыбку, иронически наблюдал за мной. У меня запылали щёки.—?Да не красней ты, как девица,?— Ежов соизволил-таки подняться и встал на кровати.—?Что сделал, то сделал.—?Николай Иванович…—?Да молчи ты уже! —?в сердцах махнул рукой Ежов и легко сошёл с кровати.Я невольно восхитился: пить весь день, а наутро даже похмелья не видно. Его ладно скроенную фигуру не могла спрятать даже дурацкая простынка, которой он обмотался, как древнеримский император. Постояв минуту ко мне спиной, Ежов вдруг обернулся и спросил:—?Кстати, что вам всем от меня нужно?—?Не понял…Выходит, слухи не всегда слухи? Я у него не первый мужчина, так сказать.?— Что ты не понял? Все, кому не лень, пытаются прыгнуть ко мне в постель. Я вамигрушка, что ли?И тут я (кто меня за язык тянул, спрашивается?) отвечаю:—?Не игрушка?— фарфоровая статуэтка.И замолкаю, понимая, что сейчас точно будет расстрел на месте. Но он и вправду в утренних солнечных лучах казался каким-то светящимся изнутри, становясь ещё более хрупким, чем казалось.В ответ на мои слова Ежов постучал пальцем по лбу и направился в сторону выхода из спальни.—?Вы куда?—?А не проще перейти на ?ты? после всего? —?вопросом на вопрос ответил Ежов, видимо уязвлённый сравнением с фарфоровой статуэткой.—?Хорошо, ты куда?—?Вымыться надо.Я быстро натягиваю кальсоны и иду следом. Голова гудит, словно медный котёл.Где б аспирин достать? Конечно, можно водки выпить, опохмелиться, но Берия не любил, когда сотрудники вваливались к нему с перегаром. Пока я честно роюсь в шкафчиках в поисках лекарств, Ежов моется. Найдя нужный мне сейчас аспирин, а выпиваю сразу две таблетки и включаю примус. Ежов вышел из ванны спустя полчаса, одетый в нательное бельё. Мокрые волосы были зачёсаны назад. Критически оглядев меня, Ежов буркнул:—?Иди, вымойся.Я кивнул головой и вошёл в ванну. Посмотрев на себя в зеркало, я невольно зажмурил глаза, вспоминая как ночью Николай, несмотря на мертвецки пьяный сон, всё-таки реагировал на мои движения. Я взял его фактически сразу, не размениваясь на ласку. И на спине, лицом к лицу. Я видел, как он морщился, пытаясь, вяло меня оттолкнуть, стонал сквозь зубы. Я включил воду и забрался в ванную.Когда я вышел и прошёл на кухню, Ежов уже почти оделся. Перекинув через обеденный стол (чистый, надо же) мою папку с документами, он сказал:—?Забирай и передай Берии, что у тебя всё получилось.—?Ты о чём? —?обалдел я.—?Ну, его же идея была лечь ко мне в постель, разве нет?Я стоял, словно громом поражённый. Какой Берия, к чертям собачьим?! Эта была полностью моя идея. Или нет?—?Так он тоже…?— я не договорил, в красках представив себе Берию домогающегося Ежова.На душе стало муторно. Каким-то шестым чувством я понял, что скоро всё переменится. Понимал это, по всей видимости и Ежов.—?Ты оденешься, наконец, или нет? —?спросил он, застёгивая ремень на гимнастёрке.—?Да, конечно. Николай Иванович, а что теперь?—?Ничего.Подмосковье. Май 1955 год.Из воспоминаний меня выкинул голос всё того же Арсентьева:—?Юра, вы с нами или уже нет?—?Извините,?— улыбнулся я и задаю вопрос. —?На лодке катались?—?Да, показал Николаю наши места.—?Понравилось? —?невинно спрашиваю я.—?Угу,?— отвечает Ивушкин, глядя на меня из-под лобья.Да сколько можно?!—?Товарищ Ивушкин, если вы до сих не можете успокоиться, то мне очень жаль. В том ключе, в котором вас теперь рассматривает Дмитрий Андреевич, я его никогда так не рассматривал. Даже в голову не приходило.—?А сейчас? —?не унимается Ивушкин.—?Ивушкин,?— это уже Арсентьев. —?Куда мне до целого наркома.Я сначала задохнулся от возмущения, а потом выпалил:—?Именно! —?с этими словами я пошёл прочь, забыв попрощаться.Через минут меня догнал взъерошенный Ивушкин.—?Юрий Андреевич, вы меня извините, но когда я вас вижу?— мне кажется, что Митя… То есть Дмитрий Андреевич обратил на меня внимание только потому, что я русоволосый и с тем же цветом глаз, что и у вас.—?Ивушкин, мы с вами совершенно не похожи.—?А ваше новое отчество? —?выдыхает бывший танкист.—?Идея была не моя. Документы с моим именем и таким вот отчеством мне выдали, когда я работал заграницей. Довольны?Судя по взгляду, Ивушкин не слишком поверил, но это его проблемы. Покусав губы, он сообщает:—?Пусть так, но…—?Угомонись, Ивушкин,?— я начинаю сердиться (никому не советую доводить меня до белого каления). —?Мне бы со своими разобраться, а тут ещё ты с ума сходишь.Ивушкин виновато улыбнулся и пошёл к ожидавшему его Арсентьеву. Даже не видя лица, я знал, что он хитро улыбается. Я махнул им на прощанье рукой и пошёл к себе на дачу.Выпив стопку водки, я плюхнулся на диван у раскрытой мансарды и попытался уснуть. Бесполезно. Глаза бездумно смотрели на небо за окном, а мысли сами собой возвращали меня в бархатный сезон прошлого года.