2 (1/1)

Вчера Алекс ни к чему не готовился. Ни к чему хорошему. Но случилось так, что он шёл на свидание. И были поцелуи, и была прогулка и даже фильм был. Конечно, было много и всякой срани. Но куда без неё, она идёт в комплекте с Алексом. И всё равно Уинстон снова пригласил его. И Алекс много думал: вчера и сегодня. Он постарается меньше лажать. Думать, пожалуй, он тоже постарается меньше. Примет душ, наденет свежую футболку, сделает что-нибудь с волосами. Закинет в рюкзак кое-какие вещи, заскочет в ?Моне? и напишет Уинстону. ***— Алекс, на секунду, — говорит отец, приоткрыв дверь в комнату.Он вечно так: словно только одним глазком, но взгляд уже намётан, и ему секунды хватает, чтобы оценить обстановку. Не появилось ли в комнате новых вещей. Не исчезло ли что-то. Всё ли на своих местах. Но первым делом, конечно, он всегда выхватывает Алекса, отдельно от комнаты и вещей. Живой — вот что в его взгляде. И можно дальше дышать. — Собираешься куда-то? — спрашивает отец, хотя прекрасно видит, что да, уже собрался и готов стартовать. Главное, чтобы это не было похоже на допрос, поэтому голос у отца максимально праздный.— Да, — отвечает Алекс. — Я сегодня опять останусь у Уинстона. Ты не против?— Хорошо. Этот мальчик, Уинстон, ты его раньше вроде не упоминал.— Он новенький. То есть был новеньким, школа-то уже закончилась.— А-а, ясно. — Отец кивает и делает шаг назад, но по лицу же видно, что он ещё не всё сказал.— Что? — спрашивает Алекс.— Да нет. Подумал просто: даже хорошо, что у тебя новый друг. Знаешь, который не замешан.— Ага.Как же, блядь. ?Вообще-то, пап, ещё как замешан. Ну и чтобы тебе крепче спалось — мы встречаемся. Я гей. Я сидел на стероидах, пускал по ноздре кокаин, трахался с проституткой. Я разнёс с Брайсом чей-то дом и теперь один маленький мальчик писается по ночам, и ему требуется помощь психиатра. Про то, что я убил Брайса, ты уже знаешь, какое облегчение?. Самому Алексу требуется исповедь, хотя бы анонимная. Нет, не для того, чтобы какой-то чувак в сутане отпустил ему все грехи. А просто — выговориться. Как проблеваться, когда траванулся чем-то. Вот он — ад. Носить всё в себе. Притворяться хорошим. — Он мой парень, — говорит Алекс. — Не просто друг.Быть геем — точно не преступление и не дурной поступок. — Парень, значит, — отвечает отец. Он знал. Он же, блин, полицейский, но, во-первых, его отец. А Алекс — дурак. — Будь на связи.— Да, конечно.Алекс стоит перед ним и не может сдвинуться с места. Он ощущает какую-то незавершённость. Даже хотя бы напутствие: предохраняйтесь. Уж после смерти-то Джастина, пусть оно им и не в кассу. Но хоть что-нибудь. — Пап?— Всё хорошо, — говорит отец и прижимает ладонь к его макушке.Да, это оно. Теперь Алекс может идти. Дальше дышать.***Уинстон приходит минута в минуту. Откуда в нём эта собранность, там ещё раздают? — Привет.— Привет.Они улыбаются друг другу. Алекс протягивает ему стакан и они идут вдоль улицы. — Я подписал, — говорит Алекс.— Мой любимый напиток? — Уинстон принюхивается, поднеся стакан к носу. — Нет. Что там?— Пробуй.Уинстон жмурит глаза, и он сейчас похож на Гринча. Эти его губы. Вы их видели вообще?— Я чувствую запах лайма. Это интересно.Да, Алексу тоже интересно. Ни вчерашнего напитка, ни сегодняшнего нет в меню ?Моне?. Алекс их сам придумал. И продегустировал, конечно. Но вкусы у всех разные, даже если и специфические.Уинстон делает глоток, и Алекс перестаёт моргать, чтобы ничего не пропустить. — Лайм я угадал, — говорит Уинстон. Облизывает губы и снова принюхивается. — Кофе, само собой. Эстрагон?— Кофе, самой собой, — передразнивает Алекс. — Ты знал, что сортов кофе много? — Догадывался. Но я не разбираюсь. Это ты у нас бариста. А я — всего лишь любитель. Твоих напитков. — И вообще-то важны не только ингредиенты, но и их пропорции. В твоём кофе, например, всего три капли сока лайма. Именно сока, а не сиропа.— Мне нравится, — говорит Уинстон. — И ещё — мне приятно.— Так и было задумано.Уинстон вдруг целует его в ухо. И Алекс едва не одёргивает его: не посреди улицы же, где столько народу. Но тут же одёргивает себя. Сегодня он решился сказать отцу, а до самоубийства он как-то сказал Кортни: ?Ты лесбиянка, что тут такого?? И все его брыканья сейчас на этот счёт просто-напросто лицемерие, так получается. Если ты гей, то ты — гей. Двадцать четыре на семь, а не стыдливые пять минут за закрытыми дверями. И Алекс нащупывает руку Уинстона, просовывает пальцы между его пальцев. Он видит, что Уинстон повернул голову и смотрит на него, и держит покерфейс: что тут такого. Когда они доходят до пешеходного перехода, Уинстон говорит:— Я сегодня на машине.— О. Ты не сможешь напиться до потери пульса, — отвечает Алекс. — Мы ведь собирались.— Хочу тебе кое-что предложить. — И в голосе сплошное беззаконие. — Ну, знаешь. Вчерашнее твоё предложение мне не очень понравилось.— Ты же всё исправил.— Это я умею.— Ты отпросился на ночь? — Алекс кивает. Ещё как отпросился. — У меня в машине палатка, спальные мешки, еда — в общем, всё для похода. Что скажешь?Их ночь в одной палатке — она не случилась. Как часто одним и тем же людям выпадает возможность сделать друг с другом то, что они не смогли, но хотели. Это же почти путешествие во времени. — А как же завтрак? — спрашивает Алекс. — Он тоже будет.— Если бы ты сказал раньше, я бы тоже взял что-нибудь из дома.Уинстон улыбается. И Алекс залипает взглядом на этой улыбке. — Тогда я не смог бы обставить это как сюрприз.— Ну да.***Алекс закрывает глаза и ветер продувает его насквозь. Он как потоки воды вымывает из головы всякую дрянь. Оставляет её где-то там километрами позади. Играет ?Fly me to the moon? и Алекс не слышит ничего, кроме этой песни. Ехать бы так и ехать без конца и без цели. Они останавливаются уже в ночи. На какой-то поляне. Трава пружинит под подошвами. А за светом фар — бездна. Над их головами такая же, только искрится. Остро пахнет листьями, прошлогодними и свежими. Такой смешанный запах ясности с тленом. Будто находишься в промежутке. И тьма. И ты завис. Кома. Алекс был там и знает, что ничем там не пахнет и нет там ничего. И его там тоже не было. И фотографии Тайлера — не о нём. Под ?Rainy day? они устанавливают палатку, разворачивают спальные мешки. Потом начинает играть саундтрек к ?Джеймсу Бонду? Сэма Смита. И Алексу уже не хочется вслушиваться в слова и он их перебивает, говорит:— Я видел бутылку в сумке с едой.— Да, — отвечает Уинстон. Он ставит между спальными мешками лампу и включает. Так гораздо лучше. — Красное вино. Взял из погреба предков.Алекс щурится и косит губы вбок.— Наверное, супер дорогое и стародревнее.— Разумеется. И на вкус как плесень.— Разве ты не ценитель всего такого?Уинстон оборачивается к нему на корточках и бросает взгляд снизу.— Ну, я не выбирал, в какой семье родиться.?А если бы ты мог — выбрал бы вообще родиться??, хочет вдруг спросить Алекс. Но только невнятно усмехается. Включает фонарик в телефоне и светит вокруг. Собирает мелкие сухие ветки для костра, а Уинстон продолжает обустраивать палатку. Как тогда. У Алекса щиплет в горле. Он спросил Клэя: ?И что мне теперь делать?? И боковым зрением видел Уинстона. И стул тот синий. Отпечаталось, не стереть. Сэм Смит наконец замолкает, и спустя секунду тишины звучит пианино. ?I go to sleep?.— Интересный у тебя плей-лист, — говорит Алекс.— Мне его подбросили.— Да, я так и подумал.Алекс обходит палатку и становится у входа с ворохом хвороста подмышкой. Уинстон протягивает ему руку.— Потанцуем?— Что?— Мы в лесу. Никто не увидит.Алекс смотрит на руку Уинстона. В его раскрытую ладонь, а Сиа как будто бы поёт о любви, но всё равно о смерти. — Ты поэтому захотел поехать в лес? — спрашивает Алекс. — Из-за меня?— Я многое хочу делать из-за тебя и с тобой.— Ну а я хочу перестать, — говорит Алекс слишком резко и мотает головой. — В смысле — не хочу больше стесняться. Прятаться, скрывать нас с тобой. — Пальцы Уинстона вздрагивают, но не сжимаются в кулак. — Я сегодня сказал отцу.— Обо мне?— Да.— И что он сказал?— В общем-то, почти ничего. Но он не против.Алекс больше не может видеть пустую ладонь Уинстона. Он поднимает руку и цепляется пальцами за его пальцы. Так они и стоят. Смотрят друг на друга. И между ними слишком много пространства, как тогда на набережной. Когда чуть не случился их первый поцелуй. Но было рано. А сейчас. — У тебя замечательный отец, — говорит Уинстон.Алекс отводит глаза и затем опускает их совсем. Да уж. Не то слово. — А мама? — спрашивает Уинстон. — Она знает?— Ну, она до сих пор не позвонила мне. Значит, её тоже всё устраивает.Ему показалось или Уинстону горько? За кого?Что ж, ужин сам себя не приготовит. Что там у них? Алекс отпускает пальцы Уинстона, опускает хворост в траву и отходит к машине. Достаёт из сумки упаковку сосисок, красный перец, баклажан, зелёный лук, банку горошка. — Мог бы просто принести сумку, — говорит Уинстон.Алекс оглядывается, потом смотрит на свои руки, которые зачем-то нагрузил этим всем. Он витает. Но не в тех облаках. Там пахнет электричеством. — Достань вино, — говорит Алекс. Может, это его разрядит немного.Оно и правда на вкус фу. Кислятина и вяжет, и в этих нотах Алекс совсем ничего не понимает. Но его отпускает. Он перестаёт слышать в песнях слова и слышит только музыку, и она вся ему нравится. Он весь — навстречу ей. Прикрывает глаза, вскидывает брови, качает головой. И режет овощи, пока Уинстон разжигает костёр. Потом они вместе нанизывают сосиски на металлические шпажки. Трещит хворост, и лицо припекает. И ночь вокруг. Классно. — Ты веришь в бога? — спрашивает Уинстон.— Ну. — Алекс пожимает плечами. — Мои родители вроде как верят. Не то чтобы мы каждое воскресенье ходили в церковь и всё такое. Но я с детства привык к мысли, что бог есть, и он следит за нами, поэтому нужно вести себя хорошо.— Больше похоже на Санта Клауса.— А ты?— Я, скорее, верю в матрицу. То есть для меня это интересней, чем бог. Он везде, он скучный. — А чем отличается? Всё равно ты не принадлежишь себе. Если бог, то он только и ждёт повода, чтобы надавать тебе пиздюлей. А если симуляция — то в тебя просто играет какой-то чувак, да тот же бог. В любом случае отстой.Уинстон оглядывается на него.— А что не отстой? Если мы не в симуляции и над нами нет бога, мы же всё равно мало что решаем. Скорее, мы вынуждены что-то решать. Алекс смотрит, как сосиска схватывается корочкой над костром. И ему как-то не хочется, чтобы эта абстракция перешла в конкретику. Не этим вечером, пожалуйста, спасибо. — Почему ты вообще спросил про бога? Это же опасная тема, — говорит он шутливым тоном. — Мы можем сильно поругаться. Ещё спроси, нравится ли мне Трамп.— Тут и спрашивать нечего. — Голос Уинстона тоже звучит уже легче. — А про бога. Мы же сидим у костра. Глубокой ночью, в глубоком лесу. Самое время и место рисковать и говорить о стрёмных вещах.Алекс усмехается: что ж, раз так. Кладёт сосиску в контейнер и поднимает на Уинстона взгляд. Тени от костра будто подточили черты его лица. Он выглядит старше и немного мистически. — Когда мне было девять, — говорит Алекс, — я остался вечером один дома. Отец был в патруле, мама на дежурстве, а Питер вышел в магазин. Родители прятали сладости в шкафу у себя в спальне. Я полез туда. Обожрался всякого и потом меня тошнило. Но вот что самое страшное в этой истории. В коробке со сладостями был какой-то шоколадный сироп или молоко, не помню уже, и я его неудачно открыл. Часть сиропа выплеснулась мне на руки. И я, дурак, вытер руки о штаны сзади. Вскоре вернулся Питер. Он звал меня, потом пошёл искать, потому что отвечал за меня. И вот он заходит в комнату, а из-за плеча у него выглядывает девушка. А я сижу на корточках перед шкафом, с этими измазанными шоколадом штанами. Это был самый хуёвый день в моей жизни. Ладно бы Питер, но его девушка. Что она вообще подумала обо мне?Уинстон смотрит на Алекса, улыбается, прикусив нижнюю губу. Его плечи слегка дрожат, и смех вырывается через нос. Он роняет голову и хватается ладонью за колено Алекса. — Она же никому не рассказала?— Нет. И спасибо ей за это. Иначе моя школьная жизнь превратилась бы в ад ещё в начальных классах.Алекс заносит руку над волосами Уинстона. И не ждёт, не раздумывает — запускает в них пальцы, сминает кудри в горсть. Это так круто — когда ты можешь дотронуться до человека просто так, без повода и без намерений. Захотел и сделал. Уинстон выдыхает, и звук получается вибрирующий, с отголоском смеха. Потом поворачивает голову к костру и прижимается щекой к колену Алекса. — Твоя очередь, — говорит Алекс, путаясь пальцами в его волосах. — Расскажи свою стрёмную историю.— Историю вряд ли. Но могу признаться кое в чём. Мне нравятся вены. На руках, на шее, на лбу. Как они вздуваются. И трогать пальцами. Люблю фотографировать руки с набухшими венами. Когда ты напрягаешься или злишься, у тебя выпирают венки под глазами.Алекс тут же проводит пальцами под глазами. — Я слышал о таком фетише, — говорит он. — Это же безобидно, вроде переодевания или фуд-фетиша.— Когда-то я любил фантазировать, что меня кусает вампир. Вгоняет клыки в сонную артерию.— Это уже какая-то вампирофилия. — Алекс поднимает с земли стакан с вином, делает глоток. Оно выглядит совсем чёрным и на вкус другое, будто постояло на свежем лесном воздухе и напиталось древесным и хвойным. — А у меня, наверное, фетиш твоих волос.— У меня фетиш всего тебя. — Уинстон скользит рукой по ноге Алекса, залезает пальцами под штанину и гладит вверх. — Ещё признание. Мне понравилась твоя странная трость.Их первая встреча. ?Ты заблудился?? Если бы ты знал, как, блядь. — Ну, мне пришлось украсить её, — говорит Алекс, — чтобы она не смотрелась совсем уродски.Уинстон садится и тянется за сосисками. Вручает одну Алексу.— Предлагаю съесть на брудершафт.— Или можно одну на двоих как Леди и Бродяга.— А ещё можно не подстраивать предлоги и просто поцеловаться.— Ещё лучше сделать это без обсуждений.— Например, так? — спрашивает Уинстон и целует. Так сильно и глубоко, что у Алекса перед глазами опрокидывается звёздное небо. Под пальцами крошится кора. Слабеют колени. Алекс обхватывает Уинстона за плечи и валит его на землю. Сосиски — какие сосиски? Алекс вжимается в него плотно, ещё плотнее. Носом к носу, языком к языку, пальцами к волосам и к шее, бёдрами к бёдрам. И шуршание их одежды становится единым слитным звуком. У Алекса бешено стоит, и в солнечном сплетении будто плещется и шипит пена. Это ощущение похоже на восторг, когда перехватывает дыхание. Вау. Уинстон ёрзает под ним, просовывает пальцы сзади под резинку штанов, сгибает колено между его ног и всё становится совсем впритык. Алекса потряхивает, он резко выдыхает и замирает, прижавшись ртом к щеке Уинстона. В голове пульсирует, и его член тоже пульсирует. Если он двинется хоть чуть-чуть, то просто, блядь, кончит на месте. Если Уинстон продолжит гладить его задницу.— Погоди, — говорит Алекс. Голос у него будто садится как последняя батарейка.— В чём дело? — спрашивает Уинстон. Его дыхание задевает ухо, и Алекса пробирает озноб.— Просто ничего пока...Алекс приподнимается и скатывается с него в траву. Дышит во все лёгкие, открыв глаза навстречу небу и раскинув руки. Из машины звучит какой-то джаз и Алекс всем нутром цепляется за эти звуки. Ему надо немного остыть. Он не хочет спустить в штаны как малолетка. Серьёзно, блядь. Уинстон влияет на него совершенно наркотически. — Алекс? — Уинстон звучит так, будто извиняется. Неужели он не понимает?— Всё хорошо, — говорит Алекс. — Даже слишком.— Да? — Алекс слышит, как пальцы Уинстона перебирают траву. Где-то между ними, не приближаясь. — Я испугался, что ты... Ну, не знаю.— Что меня перемкнуло? Конечно, перемкнуло. Да мне просто сносит крышу. А тебе нет?— Алекс. — Уинстон произносит его имя как не имя. Алекс не знает. — Да, мне тоже. Я понимаю, о чём ты. — Уинстон молчит пару секунд и молчат его пальцы в траве. — И я знаю, как сделать, чтобы... чтобы не сразу.— Как? — Алекс усмехается и звук похож на кашель. — Заменить тебя другим человеком?— Может, в первый раз и не получится.Уинстон придвигается к нему мимолётным шорохом по траве. Касается двумя пальцами его лба и ведёт линию вниз к кончику носа. Трогает губы. Алекс протяжно моргает и делает глубокий вдох. Его словно затягивает в воронку и небо сужается. От пальцев Уинстона слегка пахнет металлом и костром. Уинстон скользит ими под ворот футболки, по ключицам, по плечу. Это как смотреть в телескоп, но — кожей. Уинстон целует Алекса в шею, трётся носом. И неба уже совсем не видно. Алекс поднимает руку и кладёт ладонь ему на затылок, и тут же поворачивается на бок и забрасывает ногу на его бедро. И они снова вплотную друг к другу. И Алекс распаляется в секунду. Сгребает рубашку на его плечах, врезается в них ногтями, врезается языком в его губы. У него жажда, и либо да, либо да. Уинстон отодвигает его ногу, задирает футболку и просовывает ладонь под резинку штанов. Блядь. Алекс открывает рот, воздух застревает в горле. Уинстон с нажимом смыкает пальцы вокруг члена, и Алекс дёргается вперёд. Блядь-блядь-блядь. В руке Уинстона так по-другому, так бесконтрольно и так пиздец тесно. Алекс толкается раз, другой, третий и кончает, стиснув зубы до ломоты в висках, с длинным ?м-м-м? в шею Уинстона.Кажется, ему ещё не было так навзрыд хорошо. А это даже сексом не назовёшь. — Спасибо, — говорит Алекс, и это звучит до смерти глупо. Но это правда.— Не за что, — отвечает Уинстон. Алекс чувствует его улыбку на своей щеке.— А ты?.. — Он облизывает губы, сглатывает и сдвигает ладонь по траве, дотрагивается до Уинстона. У него стоит. Ещё как. Алекс и не думал, что Уинстон кончит от его оргазма. — Если хочешь, — отвечает Уинстон. И у Алекса, блядь, снова встаёт от его голоса, от того, как он не просит, но позволяет, и рука Уинстона до сих пор в его штанах. И сердце штормит как полоумное. Алекс смотрит на свои пальцы. Как они исчезают под рубашкой Уинстона. Нащупывает пуговицу на брюках. Расстёгивает. Оттягивает слегка резинку трусов. Закусывает губы изнутри и скользит вниз. Уинстон вздрагивает, когда Алекс касается его члена. Он без понятия, что делать, и вряд ли Уинстону станет так же хорошо. Он просто обхватывает член пальцами и ведёт рукой вниз и вверх. Как будто себе, но — нет. Кожа такая гладкая, и вены такие тугие. И всё это пиздец сюрно. Алекс открывает и закрывает рот. Проводит языком по губам. Вдыхает и выдыхает урывками. Двигает пальцами быстрее, чётче. И Уинстон повторяет его движения. Повторяет его дыхание. А потом тычется носом в его нос и целует. И это самый влажный и скользкий их поцелуй. Они содрогаются почти синхронно, друг за другом, Уинстон стонет и Алекс отзывается эхом. Этот оргазм тише и как будто дольше. Тянется и тянется. Вытягивает. Алекс опускает голову в траву и выдыхает как в последний раз. Он — до дна. Уинстон ложится на спину и накрывает лицо ладонями, трёт глаза. Потом оборачивается к Алексу и смотрит. И Алекс смотрит в ответ. Они только что кончили, но отчего-то у него ощущение, что они сейчас трахаются взглядами. Наверное, это вино в его венах.Они лежат три песни подряд и смотрят то в небо, то друг в друга. — Меня пугают планеты, — говорит Алекс. — Они огромные и пиздец нелепые.— Я был бы не против улететь на Марс, — отвечает Уинстон.— Насовсем или как в фильме?— Ну я точно не хотел бы вернуться на Землю как в фильме.Они переглядываются, и Алекс смеётся. Вскидывает руку вверх. — Тони Старк, блядь.— Жаль, что он умер.— Не знаю. Я не угораю особо по супергероям. Смотрел несколько фильмов для общего развития. — И ты не хотел бы никакую суперспособность?— Например, как у Дэдпула? Давай, может, поедим?Алекс встаёт и оглядывает траву возле бревна, на котором они сидели. Где-то тут должны валяться сосиски, их лучше убрать, чтобы не навлечь каких-нибудь зверей. Костёр почти догорел, нужно подбросить дров. Алекс наклоняется за стаканом с вином. Допивает в один глоток. Жуткая кислятина. — А в бутылке ещё осталось? — спрашивает он, обернувшись. Уинстон опёрся на локти и смотрит из-под хмурых бровей. — Что?— Всё в порядке?— Ну да. Я просто захотел есть.— После того как пошутил про Дэдпула.— Смешная же шутка, нет?Уинстон пожимает плечами. — Ну извини. — Алекс взмахивает стаканом. — Может, я слегка и дёрнулся. Но я не заостряюсь на этом, и со мной можно и дальше спокойно разговаривать. Например, ты мог бы сказать, какую сам хочешь суперспособность.Уинстон переводит взгляд чуть в сторону, потом вниз и говорит:— Сколько угодно раз повторять любые моменты из жизни. Перематывать как фильм и проживать заново.— А память? Она будет обнуляться?— Нет, не будет. В этом и кайф.— Ну, у меня есть вопросы к такой суперспособности. Что с другими людьми? Они же не зависнут во времени, чтобы подождать, пока ты наповторяешься вдоволь. И как протекает твоё собственное время? Ты перестаёшь стареть, когда возвращаешься в те моменты?— Алекс. Это просто фантазия, не надо включать Клэя.Уинстон встаёт и потягивается. Вытряхивает из волос травинки и ещё какую-то хрень, которая налипла там. Застёгивает брюки, оправляет рубашку. Вот это вот в нём — умение обрубать. Взглядом или интонацией. И ты просто стоишь и — стоишь.В какие моменты он хотел бы вернуться? Возвращаться раз за разом.Алекс отворачивается и ищет глазами бутылку. Она стоит рядом с миской, в которой давно уже остыли овощи. Алекс перешагивает через бревно, берёт бутылку и наливает себе. — Мне тоже давай, — говорит Уинстон. Он встаёт за спиной у Алекса. Близко, но не касаясь. Алекс делает глоток вина. — Эта ночь. Я хотел бы повторить её. И тот день, когда мы поехали на экскурсию в Сандерсон. Чтобы снова впервые взять тебя за руку. — Это уже не будет впервые.— И вечеринку в честь Дня Всех Влюблённых. — Затылку тепло от его дыхания. — Чтобы ты снова отыскал меня среди дёргающихся тел и посмотрел вот так, как ты посмотрел тогда.— Как я посмотрел?— Я не сфотографировал и не могу показать, но поверь. Я бы повторял это тысячу раз.— Я тоже хорошо помню тот момент. И тебя в нём. У меня в памяти целая серия снимков. Хотя это, скорее, гифки. Или даже видео. Потому что песню я тоже помню. Уинстон прислоняется лбом к его затылку. Дышит в шею, а потом целует. Стоять бы так и стоять. Под саундтрек этого момента — ?Save the world tomorrow?.Никогда.Они находят сосиски за бревном и прячут их в пакет. Потом садятся к костру жарить новые. — У нас уже традиция, — говорит Уинстон. — Есть остывшие овощи.— Не самая скучная традиция, — отвечает Алекс. — Мне нравится. И это оригинально. Все глушат вискарь и дуют траву, а мы — едим овощи.— Ну, трава тоже есть.— Та, которую ты из волос вытряхнул?Им же и так хорошо, зачем перегибать. — Я пас, — говорит Алекс. — Но ты, если хочешь, пожалуйста.— Нет. Курить в одно лицо это же извращение. Я не хочу уходить на другую волну без тебя.Алекс переворачивает сосиску над костром и косится на Уинстона. Вот в таких вот мелочах и проявляется, кто есть кто. А широкие жесты всем под силу. Алекс смотрит, как Уинстон пробует сосиску пальцами, отдёргивает их и дует. ***— Это я, — говорит Алекс и открывает глаза. Перед ним брезент потолка цвета хаки. Утро, которое не избежать, если выбрал жить. Оно рано или поздно наступит. Оно будет наступать на тебя снова и снова — самое трудное время суток. И не спать — не вариант. Алекс пробовал.Сначала ты вспоминаешь, что было вчера. Затем — что было раньше, чем вчера. День нанизывается на день, и даже если ты не косячишь много недель подряд — всё равно въебёшься в тупик. Ты не хочешь просыпаться, когда уже проснулся. И как бы — добро пожаловать.Алекс поворачивает голову. Уинстон спит. Ладонь под головой. Рот приоткрыт. Под веками штиль. Уинстона здесь нет. Первое и главное и единственное правило этой жизни: никогда не будите человека. Алекс отводит взгляд, потому что взгляд иногда ощутимей толчка в спину. Вылезает из спального мешка и тихонько ползёт к выходу.Утро за пределами палатки сырое и ясное. Между ветками слоится небо всеми оттенками розового. И пахнет предвкушением дождя. И на секунду как будто бы хочется жить. Но Алекс сильнее. Он не наденет клетчатую рубашку и не укатит в Канаду. Он разжигает костёр и жарит тосты. Кипятит воду. Чистит зубы своей зубной щёткой. Садится на землю и заваривает чай. И:— Привет.— Привет.***Дома его встречает мама. Осматривает сначала срочным и бережным взглядом, будто вечного пациента, а затем обнимает. — Ты весь пропах костром, — говорит она.— У нас был пикник.— В лесу?— Ну, мам. Я же вернулся домой, значит, меня никто не съел.— Алекс.— Ладно, извини. Мы были осторожны. Ездили в лес, где нет диких зверей.Мама вздыхает, мол, что с тобой делать, и идёт на кухню. Там полно солнца и запаха кофе с тостами, домашними, без горечи. Алекс следует за ней, на ходу снимая рюкзак.— Папа рассказал мне про Уинстона.Алекс замирает у стола. — Да?— Кажется, я видела его на выпускном. Он смотрел в нашу сторону. — Алекс хмурится и мама поясняет: — Тёмненький кучерявый мальчик с красивыми глазами.— Ну, в общем, да, — говорит Алекс, зацепившись ногтем за трещину на спинке стула. Он никогда бы так не описал Уинстона, но что уж дают. Подходит по описанию, ок. — Мы с папой будем рады познакомиться с ним. — Как по нотам. — Когда ты будешь готов.— Ага. Мама пускает воду в раковине и что-то моет. Какую-нибудь чашку, которую можно было бы и потом. Алекс стоит и смотрит на пятнышко кофе около сахарницы. Но мама больше ничего не говорит. И, может быть, так и надо. Никакого события, и Алекс сейчас пойдёт в свою комнату, примет ванну и займётся чем угодно, у него же выходной.