I could hear your heartbeat. (1/1)

Она боялась этого видения больше всего на свете. Особенно теперь, когда ее чувства вырывались на свободу с такой необузданной и крушащей силой. Чувства, которые она столь отчаянно скрывала и прятала все эти долгие годы. С того самого момента, когда разгоряченная и влажная рука ее матери, что сжимала ее пальцы ослабла, а свет в серебристо-голубых глазах угас, обращаясь в чистое стекло, а затем обжигающий жар ее кожи обратился в холод. С того момента, мир обратился в пустоту – пища обращалась в пепел во рту, а течение жизни она будто смотрела со стороны. И стены, которые она строила и укрепляла все эти годы, он разрушил с такой беспощадностью. Она позволила себе обнажить перед ним свои чувства. Перед этим мужчиной. Она хотела ему рассказать, так долго. Так долго сомнения и страх перед этими чувствами отталкивали ее от него. Она хотела ему рассказать, кто он для нее. Рассказать, какой ужас испытала, когда она почувствовала, что небеса и землю разрывает могущественная сила, готовая низвергнуть свой гнев на бессмертные войска Ночного Двора; рассказать ему, как ее пронзила его агония, когда он смотрел на поле битвы, усыпанное черным пеплом, оставшимся от его солдат; рассказать, как сердце пронзили острые опаленные клинки, когда она видела через его глаза окровавленные и искореженные тела, лишенные конечностей. Гниющие и тлеющие тела, которые покинуло тепло жизни. Она хотела ему рассказать, что была счастлива в тот день, когда Гиберн готов был обрушить на них свое могущество. Она была счастлива, что уйдет не одна, а сгинет в вечность вместе с тем, к кому тянулось ее сердце. И все же, она испытывала новую боль. Боль, которой она так старалась избежать. Боль, которая страшнее и коварнее той пустоты, в которой она прибывала последние два года. Эта боль походила на настоящую агонию, от ярости вскипала кровь, и она стискивала ручки широкого серебряного подноса с такой силой, что она страшилась, что металл прогнется под ее побелевшими пальцами.Серебристо-золотистые волосы Морриган опадали до самой поясницы, ее утонченные и красивые черты заливал полуденный янтарный свет солнца, проскальзывающего через черные покровы гардин. Аметистовый свет пламенного диска солнца опадал на ее точеные высокие скулы, когда она закрыла свои глаза, прикасаясь своими полными губами к челу мужчины, и медовый свет скользил по ее длинным и густым медным ресницам. Морриган всегда была красивой. Красивой и сильной. От нее не ускользнуло то, с какой страстностью она защищала Кассиана, полная гнева и отвращения к ней. Порой ей чудилось, что легендарная Морриган, имя которой вызывало ужас перед целыми армиями, была готова вонзить ей в глотку меч, которым столь искусно владела, которым отсекала головы недругов. Каскад золотых прядей опадал на оголенную и мускулистую грудь мужчины, ее ухоженные руки прикасались к месту, где билось его сердце. И стоя у порога его спальни, Неста отчетливо слышала глухие и частые удары его сердца, биение которого вибрацией отдавалось в ладонь другой женщины. Неста стиснула зубы, чувствуя, как дыхание умирает на ее губах, как трепещут кончики карминово-карих ресниц, и как воздух вскипает от внутреннего огня ее силы. Силы, которой она поставила на колени всю Иллирию; силой, которой она оторвала голову Кейру, желавшего свергнуть с престола Ночного Двора ее сестру. Она с такой легкостью сорвала голову с его плеч, и с таким равнодушием ступала вдоль тронного зала, когда глаза тысяч, засвидетельствовавших его погибель обратились к ее окровавленному лицу и опаленным свинцовым глазам. И вот она стояла здесь, на пороге его спальни. Он был ранен в последней битве, и прошлой ночью она в благодарности пала на колени перед лекарями, осыпая их ноги своими слезами и губами, благодаря за его спасение. Что бы стало с ней, если бы он исчез и покинул ее? Она хотела ему рассказать, кто он был для нее. Она хотела, чтобы он знал, кем она была для него. И ее взгляд невольно пал на поднос с золотыми блюдами, наполненные горячей и сытной пищей; на хрустальный графин с рубиновым холодным и терпким вином; жаренным хрустящим хлебом со специями. Неста попыталась сглотнуть образовавшийся в горле болезненный ком, что кинжалом вспарывал заживо грудь. Она с трудом могла дышать, когда ощутила на своем лице чужие взгляды, когда расслышала резкий вздох, сорвавшийся с губ любимого мужчины. Порой она мечтала, чтобы все было по-другому. Если бы они встретились в мире без войны, без потери и страданий, без смертей и крови. В мире, где от одного ее прикосновения не раскалывалась на части земля и горы; в мире, где ее сила не могла в одно мгновение унести жизни тысячей, забирая в вечную мглу пустоты, из которой она переродилась, поглотив эссенцию темноты. Яшмовые локоны Морриган опадали на его лицо, которое он обратил к ней, с болезненным хрипом приподнимаясь на локтях на кровати, когда он хрипло произнес: - Нес… И от звука ее имени на его губах, она ощутила, как ее охватывает дрожь, как тело пронзает раскаленной судорогой. Слабый звук его голоса, хриплого и глубокого – он все еще страдал от физической боли, от глубокого и смертельного ранения, которое получил во время сражения – острие кинжала едва не задело его сердце. Она крепче стиснула кружевные серебряные ручки подноса, делая глубокий вздох, но тело поддалось слабости, эмоциям, что теперь так часто выходили наружу, и он выпал из ее рук. Хрусталь раскололся на сотни осколков, и рубиновое вино растекалось по деревянным половицам его опочивальни кровавыми реками. Несколько крупных осколков рассекли фаланги ее пальцев, и несколько капель ее крови пали в лужу рябинового вина, прежде чем царапины затянулись, не оставляя и следа от былых порезов на белоснежной совершенной коже. Она не смела поднять на него свой взгляд. Не хотела, чтобы он увидел ее позор и стыд. Она показала им достаточно. Это было ее и только ее вина. Она сомневалась раньше, и сомнения оказались оправданными. Ее называли ведьмой и яростным зверем. Она была злой и ненавистной сестрой, которая отправляла маленькую девочку в глухой и дремучий лес. Она бросалась острыми и ядовитыми словами, словно шипами. Она была шлюхой, что с легкостью отдавала свое тело мужчинам, чтобы забыться в пустом наслаждении. И он стыдился ее перед членами внутреннего круга. Едва разговаривал или обращал свой взгляд в присутствии своего Верховного Правителя, который так ее ненавидел. Кому нужна такая, как она? Кто захочет быть с такой, как она? Она была эгоисткой, что пришла сюда. Он имел право выбирать, а она должна его отпустить и забыть. Нет, забыть она не сможет никогда. И никогда не впустит свое время другого мужчину. Возможно, со временем, она решится на физическую близость с кем-то, но никогда не пустит в свое сердце другого. Она отдала свое сердце этому человеку давно, и ради него пошла бы на любую жертву. Даже если это означает, что ей будет суждено провести в одиночестве все бессмертие, до самого конца этого мира. Она некоторое время смотрела на аметистовое отражение своего лица в хрустальных осколках, а затем не сказав ни слова, развернулась, выходя из его спальни спокойным и уверенным шагом. Она едва слышала его голос, звучание своего имени, которое поглощали стены его дома в Иллирии. Она хотела исчезнуть, сбежать, растворится в пустоте, но теперь жизни других зависели от ее решений, от ее существования зависели надежды десятков тысяч. И для многих она стала тем светом, которого она искала сама в мгновения отчуждения и отрицания самой жизни. И она знала, что как бы ей того не хотелось, но им придется встретится вновь. И теперь ей придется выстраивать холодную стену заново. Стену, которую он разобрал по кусочкам. Она хорошо знала этот дом, проводя многие часы в одиночестве в первые месяцы своего пребывания в Иллирии, привыкая к аромату кедра и дождя, мяты и золотисто-янтарного меда, что пропитали ее волосы и коже, словно впиваясь в кости и пропитывая кровь; привыкая к витиеватым медно-карминовым языкам пламени в очаге из черного обсидиана, но более она не вслушивалась в треск огня. Она считала его шаги. Она могла определить его настроение по шагам – размеренная и медленная поступь говорила об усталости; скорая и тяжелая о кипящей ярости; а порой он ходил настолько медленно, что она могла расслышать удары его сердца, когда он пытался не разбудить по утрам ее своим уходом. Теперь она слышала тяжелые шаги его поступи, пропитанной слабостью; его надрывное дыхание, когда он спускался по деревянной лестнице, держась за окровавленные перевязи на своей груди. Она чувствовала запах крови, растворяющийся в воздухе, смешивающийся с запахом массивной дубовой древесины. Его рана опять открылась, и она стала причиной его новой боли. Ее лицо исказилось звериной гримасой, когда она попыталась сдержать в себе желание обернуться к нему, ринуться в его объятия, поддержать его слабое тело.Но с нее было достаточно. Она больше не позволит кому бы то ни было увидеть свою слабость. Она стиснула зубы, заставляя себя идти вперед, словно шла на молитву и исповедание к великой матери. - Стой! – со стоном кричал он, когда она открывала входную дверь, и серебро дверной ручки обожгло кипятком ладонь - его шаги, несмотря на учащенное дыхание, и болезненную слабость, ускорились. И через мгновение она могла бы ощутить его широкую и теплую ладонь на своем плече, но она растворилась в черноте теней. Растворилась, в надежде отыскать благое одиночество. Сбежать от его запаха, его голоса и жара. Она всегда сбегала, пытаясь заглушить золотую нить, что связывала их сердца. Сбежать от видения объятий его и Морриган, когда сияние весеннего солнца окутывает их тела в спокойном золотом блаженстве. И если она закроет глаза, мысленно разрывая нить, что объединяла их, то она сможет сделать несколько глубоких вздохов облегчения, притвориться, что этой связи не существует, что связь всего лишь тлен и пепел. Но это сияние никогда не угасало, лишь возгоралось с еще большей и неистовой силою. ***Удивительно, но даже когда эти края окутал теплый сезон весеннего зноя, ветры оставались холодными, жестокими и лютыми в горах Иллирии, а ночи были такими же беспощадными, полные опустошенной смерти. И сейчас она почти тосковала по коварной и безжалостной зимней стужи. Она помнила эти хищные холода, когда она оставалась одна в ночном мраке каменных комнат, так и не решаясь зажечь огня, когда холод темных стен вонзался иглами в кости, когда раскаленные резцы мороза впивались в стопы, когда рев и стон северных ветров обрушивался на скалистые леденистые остроконечные вершины гор – крутые чернильные каменные глыбы с крутыми и отвесными склонами, заостренными шипастыми выступами, покрытыми адамантовыми снегами. Метал и стекло увивали кружевные росписи и орнаменты кристального инея, и тончайшие лучи рассветного солнца падали на индиговую поверхность, что обретала оттенки глубокого темного сапфира; бриллиантовые осколки снега сетью укрывали аметистовые и кроваво-багряные остроконечные лепестки вереска; ягоды рубиновой рябины застывали в призрачно-прозрачном льду. Ветры кричали в неистовстве, расходясь вдоль смольных и туманных скалистых гор, вдоль искривленных ветвей мшистых лесов и каменистых ущелий. Темнота накрывала полноводные реки, рассекающие высокие черные горы, пики которых тянулись к агатовым небесам, скрывающимся за седыми туманами, свинцово-черными облаками. Она вернулась в лагерь к сумеркам, вслушиваясь в звук крыльев и веселый смех детей, когда искры высоких костров возносились в высоту темнеющего лазурно-индигового неба, а горизонт опалял аметист заходящего солнца, тогда как в вышине можно было различить далекие серебристые созвездия. В то время она не могла слышать треск огня, который так напоминал о сломанных костях, об окровавленных и скрюченных телах, о черном смраде полей сражений. Сегодня ночь осветят изумрудные и карминовые потоки северного сияния. Сегодня. Подумать только ей исполнилось двадцать пять, но был ли смысл теперь считать уходящие года, когда перед ней расстилалась целая вечность. Вечность. Было страшно представить. Ее лицо никогда не тронут старческие морщины, а кожа останется чистой, светлой, нежной как лепесток ночного лотоса, как белый покров девственного снега. Изменения, которые она столь долго не желала принимать в себе – карамельно-медные волосы приобрели янтарно-медовый оттенок, стали гуще и нежнее, как дорогой восточный шелк; глаза обрели оттенок ночного морского шторма – холодного, глубокого, пронзительного. Черты лица стали острее, полные губы тронул оттенок мокрой розы и карминового боярышника. Она держала в руках свежий букет аметистового вереска, возлагая его перед каменным изваянием, изображающим великую мать. Мать, что была воздухом и землей, водой и жизнью. Она нашла свое успокоение, приходя сюда на поклонение вместе с другими женщинами, что молились о щедром урожаи и благополучном рождении ребенка, молодые девушки приносили свитые из рябиновых ягод украшения, чтобы просить благословения у матери на счастливый брак. Со временем, Неста научилась смотреть на великую мать – покровительницу и защитницу женщин, как на свою собственную мать. И она проводила многие часы в своем уединении в этом месте, наблюдая за тем, как тени проскальзывают вдоль вырезанных неизвестным скульптором холодных черт каменного лица. Успокоение всегда приходило незаметно. Женская рука осторожно легла ей на плечо, и Неста медленно обернулась в сторону молодой женщины, что была самой искусной целительницей в лагере Небесного ветра. - Идем, - заботливо сказала Ирия, мягко улыбаясь и протягивая ей свои руки, увитые белесыми искривленными шрамами, - я приготовила для тебя горячий отвар из листьев смородины и белой пихты. Он поможет тебе согреться и успокоиться. Лицо Несты оставалось холодным и беспристрастным, лишенным эмоций, но глаза ее были светлыми, как серебро покрова неба в предвестии дождя. - Со мной все хорошо. Ложь всегда слетала с такой легкостью с ее губ, но эта женщина, какой бы холодной она не старалась себя показывать, всегда видела ее насквозь. Эти заботливые и понимающие глаза. Внезапно она ощутила подступающую к горлу боль, когда чужие руки обняли ее за плечи, а женщина притянула ее к своей груди. Неста замерла, не смея пошевелиться. - Все хорошо, девочка. Идем, - все тем же нежным голосом уговаривала она, - нельзя встречать канун весеннего равноденствия в одиночестве. Ты теперь часть нашей семья, а семья не оставляет в одиночестве тех, кого любит, и о ком заботится. Эмери хотела показать тебе церемониально одеяние. Ты ведь впервые проведешь с нами этот знаменательный праздник. Алана привезла из северного клана золотые подвески, чтобы украсить твои волосы; браслеты, усыпанные крупными рубинами. Рея вышила золотистыми нитями на аметистовой материи узоры бутонов ириса и нарцисса, камелии, а сколько маленьких девочек сплело венков, в надежде, что один из них украсит твое чело во время празднества. Ее руки были теплыми, и она позволила этим рукам прикоснуться к себе. - Идем с нами, девочка. Ночь еще не вступила в свои законные владения. И она позволила сделать себе шаг навстречу увядающей зари, заходящий за темный горизонт, утопающий в лазурно-фиалковых и сиреневых оттенках. Неста вдыхала в себя аромат дыма, поднимающийся от потушенных костров; вслушивалась в нарастающее звучание песен цикад в наступающих сумерках. Семья. Дом. Какие красивые слова. Слова, что искренностью растворялись в ускоренном биение ее сердца, когда ее губы исказила счастливая улыбка.