Shine enchanted star of love (1/1)

Он не ожидал увидеть ее этим вечером. Он не видел ее несколько дней, и теперь, когда ее красивое лицо предстало перед ним, он окончательно осознал, какую великую власть эта женщина имеет над ним. Он почувствовал, как грудь пронзает боль, как раскаленный холод растекается рекою вдоль позвоночника, и он не мог дышать. Ее лицо бледное как серебро луны, а кожа как нежная белизна лепестков жасмина и ириса. Порой он чувствовал эту обжигающую агонию на кончиках пальцев, что вонзалась холодным пламенем в плоть, пронзая кости от жажды и желания прикоснуться. Прикоснуться к высоким скулам, провести линию пальцем вдоль шелковистых медно-золотых бровей. Мягких точно драгоценная материя атласа. Снег опадал пушистыми хлопьями, застывая хрустальными кристаллами на ее светло-карих распущенных волнистых волосах, что водопадом стекались до самой поясницы. Крупицы белоснежно-девственного снега таяли на ее разрумянившихся от холода щеках; замирали на длинных и густых ресницах; прикасались к полным нежно-багровым губам. - Здравствуй, Кассиан, - спокойно произнесла женщина, поднимая на него глубокие светло-серые глаза. Глаза оттенка грозы; глубокого северного моря, застывающего под прозрачным покровом льдин, что обретало цвет темно-синего сапфира. Ее лицо оставалось холодным и беспристрастным; голос холодным и бесчувственным, как те белоснежные и мертвые каменные горы, как тишина мшистых лесов, тогда как внутри него разверзлась настоящая буря, как та, что бушевала снаружи. Свирепые ветры срывали снег с крыш одиноких построек домов; воздух был стыл, и кружевные сплетения инея оплетали деревянный порог его дома. Рев северных ветров возносился к черному пологу неба, тогда как она продолжала стоять перед ним, так и не переступая порог его дома, а он продолжал смотреть на женщину, чья красота ядом пронзила его сердце. Когда же он нашел в себе силы, то тихо, едва слышно произнес: - Здравствуй, Неста. Ее ресницы чуть заметно дрогнули, но не от холода, что впивался в ее хрупкую фигуру смертельными когтями. Он удивлялся, как она смогла проделать такой путь сюда от лагеря в одиночестве. Но он видел, как дрожь охватывала ее тонкие плечи, и как болезненная тень холода сковала губы, и как пальцы сжимали…Женщина склонила голову, спрашивая дозволения: - Могу я войти? Он ничего не ответил, не спуская с нее своего пронзительного взора, когда сделал широкий шаг назад, и отодвинул дверь, чтобы она могла пройти в его дом. И что-то в черной глубине теней ее глаз изменилось, когда она посмотрела в густую и нежную темноту его дома, освещаемую слабым светом огня в камине. Но там было тепло. Тепло, от которого она содрогалась. И она переступила порог его дома. И в это краткое мгновение ему казалось, что он перестал дышать. Но он чувствовал хлад, исходящий от ее тела, который он столь жаждал уничтожить. Он бы хотел согреть ее своим собственным дыханием и своими руками, своим теплом. Она продолжала стоять в темноте, не двигаясь, все еще близко к входной двери, словно раздумывая о том, чтобы вернуться обратно в ту бурю, в ту дикую и безжалостную ночь, что раскрывала свои хищные объятия одиноким путникам, что найдут в пустоте свою смерть. Мужчина встал перед ней, и она не поднимала на него своих глаз. Ее прекрасное лицо застыло, когда он нежно прошептал хриплым голосом: - Позволь, я помогу тебе снять пальто. И его пальцы уже потянулись к медным пуговицам и белоснежному воротнику из лисьего меха, когда она отступила назад, темно-янтарные локоны каскадом пали на плечи, и он в сомнении нахмурил темные брови, опуская на нее свой взгляд. - Все нормально. Я ненадолго, - поспешно ответила женщина, все так же не поднимая на него своих глаз. Избегая его взора. - Обратно в лагерь ты не вернешься, слишком далеко и опасно. Ты можешь остаться в моем доме, а на рассвете, когда буря утихнет, я помогу тебе вернутся обратно. Но сейчас в такую бурю даже я не решился бы куда-либо отправится. Мы многих теряем в такие смерчи. Она некоторое время молчала, прежде чем ответить: - Эмери будет волноваться. Он почувствовал, как гнев подступает к самому горлу, и непроизвольно тихое рычание вырвалось из его груди, когда он опасно и тихо произнес в ответ: - Эмери придется подождать названную сестру до утра. Она поймет, что ты осталась у меня. И что-то в его словах заставило ее застыть, он почувствовал, как напряжение охватывает каждую клеточку ее тела, словно она с трудом находила в себе силы дышать. - Зачем ты пришла? – поинтересовался он, скрещивая руки на сильной мускулистой груди, наблюдая за искривленными тенями, укрывающими ее прекрасное лицо. Он хорошо ее знал, без причины она никогда не появилась бы на пороге его дома. И все же она здесь, стоит перед ним, продрогшая до самых костей. Он мог ощутить безумный холод, исходящий от ее одеяния, чувствовать слабую дрожь тела, которое он так хотел заключить в свои объятия. Но гордыня никогда не позволит ей признаться ему в этом; она никогда не позволит увидеть себя в слабости и беспомощности. Она переступила с ноги на ногу, словно нервничая. И в глазах ее появился свет, которого прежде он не видел никогда. Свет и золото, которые разгоняли черные тени, что купались в ее сизых глазах оттенка дождливого небосвода. Он невольно втянул в себя, исходящий от нее аромат – от нее пахло зимой и солнцем, мшистым лесом, и сладким ароматом жасмина. - С днем рождения, - тихо произнесла она, встречаясь с его взглядом. Он замер, не смея сдвинуться с места. Сердце его пропустило несколько ударов, когда мужчина продолжал смотреть на нее так, словно впервые видел. - У меня нет денег, чтобы купить тебе что-то материальное, но мне хотелось поздравить тебя, и отблагодарить за то, что ты сделал для Эмери и тех детей в лагере. К тому же, - она помедлила, и кончики ее губ исказило подобие нежной улыбки, - день рождения не должен проходить в одиночестве. Он все еще продолжал молчать, и призрак тишины окутал их фигуры, тогда, как тени, что отбрасывали их тела в узком и затемненном коридоре, сливались в единую черную пустоту. - Ты примешь мой подарок? – прошептала она, глядя на него тем неизвестным и нежным взглядом, который он не мог представить себе даже в своих снах, словно она страшилась, что решится прогнать ее прочь. И она готова была уйти, если он скажет ей хотя бы слово. Ее глаза стали чище полноводных рек, протекающих вдоль горных заснеженных хребтов, светлее росы, застывающей адамантовыми кристаллами на тончайшей паутине, сплетенной между высокими дубовыми деревьями; прозрачнее слез. - Да, я буду счастлив, - тихо ответил мужчина. И тогда она улыбнулась, и ему чудилось, что он проваливается в бездну. В бездну, полную тишины и покоя, что так напоминала смерть. Видел ли он прежде нечто столь прекрасное, нежели эта отважная женщина, стоящая перед ним, дарящая редкую улыбку одному ему? Он видел ее в других образах – коварную женщину, что склоняла перед собой дворянскую знать величайших и самых жестоких воинов; он видел ее скалящимся хищником, когда мужчины пытались отрезать крылья провинившимся женщинам; он видел ее во гневе, запятнанную в крови своих врагов и недругов; он видел ее заботливой женщиной, которую так любили дети. Нежность и тепло, которые она дарила маленьким и брошенным детям, восхвалявшим ее словно богиню – порой он завидовал им, потому что они купались в тепле ее любви; порой он хотел ощутить прикосновение ее мягких рук, объятий, которые в достатке получали маленькие мальчишки, что сбегались счастливой стаей, при виде ее фигуры на горизонте. Но все же она была здесь, стояла перед ним. Одаривала его своей улыбкой. - Тогда тебе нужно будет сесть. Он приподнял в легком замешательстве брови. - Это не займет слишком много твоего времени. Я обещаю. Нет. И он жалел об этом. Если бы она только знала, что он готов был предложить ей все время своей жизни. Ее запах окутывал его. Ее запах наполнял его дом. И он вдыхал в себя ее аромат полной грудью в свои легкие, потрясаясь тому, что мог жить все эти бесконечно долгие сотни лет без нее. Без ее существования. Он протянул руку. - Позволь мне помочь тебе снять с тебя пальто, - с легкой хрипотцой вновь предложил он. И в этот раз, когда она подняла на него свои глаза, ее руки потянулись к медным пуговицам, и она осторожно расстегивала пальто, пока она не встала к нему спиной, чтобы он мог снять с нее верхнюю одежду. И он увидел то, что не заметил прежде, когда она пришла к порогу его дома. Ее волосы были распущены, и теперь золотистым потоком нисходили по прямой спине, но на ней было иллирианское платье. Черное и элегантное платье из дорогого бархата, украшенного изысканной и утонченной вышивкой золотых нитей, что составляли орнамент восходящего солнца. Материя спускалась черными волнами к деревянным половицам, а платье открывало изумительный вырез ее кремовых ключиц. Эмири была одной из лучших мастериц, она могла создать платье достойное королевы, но свой истинный талант она дарила лишь тем, кто был того достоин по ее мнению. И свои лучшие платья она создавала для Несты. Она не продавала свои работы богатым и знатным домам в Иллирии, и большую часть своего времени тратила на пошив зимней одежды, и только для Несты она создавала великолепные наряды. Неста удерживала в руках длинный темный сундук, сверкающий от лака, и без его дозволения прошла внутрь гостиной, где горел огонь в камине, опуская деревянный сундук на низкий широкий стол, а затем подняла черную крышку. И его взору предстал музыкальный инструмент. Лютня. Лютня, украшенная драгоценным опалом и белым золотом, вдоль бортов которой тянулись мелкие резные кружевные орнаменты, вдоль тонкой лады которой тянулись фазы луны из белого золота. Она села напротив камина на кресло, обитое красным бархатом с высокой спинкой, вслушиваясь в треск огня в камине. Треск, который она столь ненавидела, но позволила смертоносному звучанию наполнить комнаты, ожидая своего единственного слушателя. - Ты должен сесть, прежде чем музыкант начнет свое исполнение, - произнесла она, не глядя на него. Но он с трудом мог дышать, не сводя с нее своего потемневшего взора. Золотая звезда, окутанная пламенем и тьмой, что населяли его дом. Он никогда не думал, что она предстанет перед ним таким прекрасным видением, почти эфемерным, как сизые потоки воздуха, растекающиеся между пурпурных и алых облаков, когда яшмовый диск солнца увядал на закате. Ее волосы были чистым потоком меди и горячего липового меда, ее глаза чистым светло-лазурным оттенком заостренных лепестков цикория. Он двигался осторожно, словно боясь спугнуть, боялся сделать вздох и сделать одно неверное движение, которое заставит ее покинуть его дом. Покинуть его. Эта прекрасная женщина, что сводила его с ума уже несколько лет. Женщина, что была столь близко, и так далеко. Женщина, к которой он мечтал он притронуться, как к возлюбленной. Женщина. Которой он готов был поклоняться, как богине. Одного ее взгляда было достаточно, чтобы заставиться его опуститься перед ней на колени. Она захватила тонкими длинными пальцами несколько серебряных струн, наполняя комнату мягким звучанием. Но то была не мелодия. Так музыкант перед игрой проверяет свой инструмент. - Я давно не играла, - тихо сказала она. – И давно не исполняла песен кому-то кроме своего отца и матери. И снова ее пальцы прошлись по струнам, по которым стекалось сияние света аметистового огня. И длинные локоны из чистого сгустка золота пали на ее лицо. Кожа, что была светлее молока; губы, что были краснее ягод рябины. - Когда моя мать была жива, мой дом был наполнен звучанием музыки. Мой отец считал, что я могла бы стать прекрасным музыкантом. Он считал, что это достойное занятие для женщины. Но я думаю, что в действительности он позволял мне играть, потому что знал, что это приносит мне удовольствие; он знал, что я счастлива, когда держу в руках инструмент. Но музыка не может быть прекрасной, когда исполнитель не испытывает чувств. А сердце любого создатели музыки должно переполнятся звучанием чувств – горечи, радости, покоя, счастья…Она посмотрела на него, и тихо прошептала: - Любви…Он молчал, не сводя с нее своих глаз. Боясь, что видение растворится. - Я не держала в своих руках музыкального инструмента с тех пор, когда скончалась моя мать. Мои пальцы уже позабыли, какого это, чувствовать боль от струн, чувствовать наслаждение от музыки и слов, что сходят с моих губ. Она заглянула в его глаза, одаривая его теплой улыбкой. Улыбкой, которая могла бы поразить самых страшных врагов. - Ты послушаешь мою мелодию, Кассиан? Он не ответил. И она склонила свою голову к плечу, прикрывая глаза, когда ее пальцы прикоснулись к струнам. Но первый звук песни сошел с ее полных и алых губ, когда ее чистый и мягкий голос, глубокий как ночь, что окружала их, наполнила холодные и одинокие стены его дома. Shine, shine, my star,Shine, affable star!Ее тонкие и нежные пальцы прикоснулись к струнам, и ласковая мелодия затопила пугающую тишину, когда она продолжала петь своим чистым и прекрасным голосом. Голосом, что напоминал ему восход карминовой зари и горечь холодного вишневого вина, опаляющего нёбо. You are my only cherished one,Another there will never be.If a clear night comes down upon the earthMany stars shine in the skies,But you alone, my gorgeous one,Shine in pleasant beams to meO blessed star of hope,The star of love of magic days,You will be eternally unwitheringIn my longing soul.By the heavenly strength of your beamsMy whole life is illuminatedAnd if I die, over my graveShine, shine on, my star!Она подняла на него свой взгляд, наполненный чувствами – чистые глаза, что напоминали о свирепости изумрудных волн океана; о индиговых небесах, когда тонкие лучи рассвета опаляли лесные долины, золотили бриллиантовым огнем пики черных гор, уходящих в высоту небес. Чувства. Ее глаза переполнялись чувствами, которые он могу ощутить на кончике своего языка. Чувствами, которые прожигали его тело тысячью клинков. И если бы она приказала ему сейчас пронзить свое сердце мечом – он сделал бы это. Oh shine, oh shine, my wondrous star,Oh star of love, you welcome are.Here in my heart are you the precious one:No place for more: there can be none!Музыка и ее голос заполнял пустоту в его собственном сердце. Пустоту черную и глухую, освещая лучами зимнего рассветного солнца, которым она была. Enchanted star of love divine,Of cherished bygone days of mine.But come what may, in my tormented soulThere shall you stay to keep me whole!Пламенная карминовая борозда разрезала его скулу, когда он ощутил на своих губах соленый привкус собственных слез. Его единственная и заветная звезда пела для него одного, освещая черноту его неба своим сиянием. От автора: События этой части происходят после событий новеллы "A court of frost and starlight".