День ночи. (1/1)

Ей все казалось нереальным, похожим на далекий, расплывчатый мираж. И чернильные вздымающие занавесы, поднимающиеся к кремовым потолкам, арабески, что омывались мглою, что была чернее патоки. Тончайшая прозрачная ткань пропускала сквозь темную материю чистый поток ночного света полной нефритовой луны, прорывающийся сквозь раскрытые ставни балконных дверей; белоснежные лепестки бархатного жасмина, заполняющие комнату сладким ароматом, затопляли алебастровые мозаичные полы с опаловыми росписями. Она смотрела на свое отражение, но, наблюдала, словно со стороны, не находясь в собственном теле. На ее чело возносили драгоценную диадему с кристальными сапфирами и лунно-белым жемчугом, что переливался светом млечного пути и фиалково-темными виражами ночи. Кожа ее стала лоснящейся, сливочно-белесой после купален и масел, которыми облевали ее трепещущее тело, волосы приобрели богатство златого отлива, так яшма блестит на остроконечных листьях клена темного бургунда, и ее руку обжигало огнем. Ту руку, что покрывалась дымом и тенями, расходящимися под покровом ночи, когда адамантовые нити лунного обелиска восходили на звездном небосводе, а пенные клочья облаков отражались в спокойной глади озер, и расцветали ирисы на поверхности хрустальных зеркал. Ладонь горела, как если бы кипящее пламя медленно просачивалось в жилы и кровь, и каждый вздох причинял агоническую боль. Ее жилы сгорали в жидком пламени, и свежий воздух обжигал окаменевшие легкие. Ее волосы расчесывали гребнями из белого золота, и они ниспадали шелковистым янтарным потоком до самой поясницы, скрывая оголенную спину. Ее платье было легче флера, легче таинственных и густых сизых туманов, что покрывали горные долины, скрывая бриллиантовые вершины, усыпанные чистейшим снегом. Ключицы и плечи были обнажены, и чистейшее серебро скрывало грудь, оставляя утонченные и кружевные прорези, и с талии стекалось ночною ажурной мантией платье. Длинное, тянущееся переливчатой рекою за ней, будто шлейф, и ей чудилось, что безмолвные и эфемерные тени поднимали этот шлейф, будто царский пурпур, следуя за ней, обнимая и лобзая каждое прикосновение ее стоп к каменным плитам дворцов, каждый вздох и каждый взгляд, лаская жарким вздохом кожу. Пустынные длинные коридоры, украшенные белизною – на нее смотрели горельефы застывших алмазных леопардов, и глаза их жгучий аконит, что сияли светом далеких звезд; дивные фрески сказочных садов, древние города, озаренные светом солнечной ладьи, минареты, возносящиеся к простору пушистых облаков и осколка неба лазурит. От каждого шага у нее сковывало дыхание – от страха красоты и внутренней дрожи, восхищения. Фейр проводила рукой по парапетам слоновой кости, едва прикасаясь до каменных изваяний горностая и белой ласки, за спинами которых поднимали серебристые крылья. Длинные и роскошные перья, что обвевал горный воздух, казалось, они взмоют в ввысь, если ветряные бури пронзят небо. - Проследуйте сюда, добрая госпожа, - сказала одна из прислужниц, что сопровождала ее по многочисленным холлам небесного дворца, что парил в вышине. Парил над самим небом, и от одного вида на далекие облака, в ней бурлила кровь, и в ушах стучало от предвкушения. Если бы она могла, то любовалась всю отведенную вечность на те широты, что воздвигали облака оттенка пахты. Вместе с тем, кого любила. Она склонила бы голову на его плечо, пока он нежно обнимал ее, упиваясь теплом их единения, и вздох наслаждения бы слетал с его губ, пока они наблюдали в бессмертном блаженстве на протекающие и несущиеся высоты. - Я сам отведу ее, ступайте. То был голос, что пробудил ее ото сна. Она сделала едва заметный вздох и повернулась в сторону стоящего чуть поодаль мужчины. Она дремала все это время, все время своей жизни, и темно-фиолетовый взор его глаз пробудил ее, так ледяная вода хлынет с горных пиков, опадая на хризолитовые скалы, стекаясь к извилистым рекам, проходящим сквозь дремучесть тернистых лесов.Какое-то время они смотрели друг на друга, и призрак молчания овеял их своей манящей и мистической тишиной, и воздух разрывало, рассекало на части, как и раздирало всю ее сущность изнутри. Каждый трепет его длинных темных ресниц становился значимым, каждое мгновение превращалось в истину. Он улыбнулся, подступая, и дрожь охватила ее, расползаясь истомой вдоль позвоночника, и гулкое эхо его уверенного и медленного шага, отдавалось в ее ушах, и сердце вздрагивало, при каждом последующем шаге. Так трепещет костер, и искры вздымаются в ночь, так ветер гонит облака, так рассветное солнце сменяется сумеречным закатом дня, приглашая темную обитель в царствие. - Фейр, - сказал он, не то пробуя имя на вкус, не то слушая, как оно ладно и томно звучит в его устах, нежных как лепестки полуночной магнолии, как течение воды, как брызги моря на склонах острых берегов. - Рис, - ответила она, и тогда он улыбнулся, обнажая свои безупречные белоснежные зубы. Что-то черное и нежное было в этой улыбке, в тени его изумительных небесных глаз, что преследовали ее каждую ночь, что таились во мраке всепоглощающей темноты. Воздух задрожал вокруг них, когда он в приглашающем жесте подал ей руку. И она посмотрела на его ладонь – сильную и широкую, с изогнутыми линии судьбы, и когда она неосознанно потянулась к его раскрытой руке, то не желала вкладывать свою руку в его, но кончики пальцев внутренне жгло. И она чувствовала боль от несбывшегося прикосновения к его теплой коже. Первоначальной и безумной мыслью сталось провести по внутренним изгибам его ладони так, как она делала то с каменными фресками на стенах и высоких колонах, обвиваемых лозами белоснежных гортензий, как прикасалась к контурам и очертаниям каменных статуй мифических существ, пугающих и прекрасных в своей силе и совершенстве. Но она вложила свою руку в его, и теплота пронеслась вдоль чресл, когда он нежно сжал ее руку, осторожно поглаживая пальцем тыльную сторону кисти, в месте, где горячо бился пульс. Ей представлялось, что тени лижут ее кровь, обнажая заостренные клыки возле зардевшихся щек, лаская чернотою подбородок, и ухватывая дыхание. - Знаешь, тихо прошептал он, не отрывая от нее своего поглощающего взора, - это первый раз, когда ты произнесла мое имя. Стоит ли мне возрадоваться? Раньше она над этим никогда не задумывалась, но во снах, она шептала его имя, в разуме своей взывала, чтобы кошмар, которого она так ожидала, уже пришел к ее порогу, захватив в бесконечность черноты. Или так она себя оправдывала… Его тепло согревало, как согревает солнечный свет, его дыхание было таким же сладостным, как аромат жасмина, и она упивалась этим ощущением – запретным и греховным, как сама смерть. Балюстрады серафимов над их головами воспевали, шум крыльев стаи птиц, что рвались по ветру сквозь кремовые гребни безликих облаков и могучие валы воздуха, звучал трелью, и лепестки цветущей азалии заполняли ночную обитель. Они шествовали вдоль раскрытых павильонов, расстилающихся на поверхности мирного озера, что отражало небесный покров, и блаженная легкость окутала ее. Небывалое облегчение сменило проедающую пустоту, что затаилась где-то в глубине души. Зияющая тьма исчезла и растворилась, как дымка в мерцающем рассвете. Все правильно, так и должно быть, ступать с ним плечом к плечу и делать равномерный шаг с его шагами, быть облеченный в объятиях ночного савана и вслушиваться в шепот в небесах, и в музыку хрустальной флейты, разносящейся издалека. Когда они вошли в зал, пиршество было в самом буйстве. Плавность музыки не стихала, но взгляды, сотни драгоценных глаз, как морские каменья обратились на них. И она могла разглядеть древность в их блистающих очах. Кто-то склонялся перед нею, прикасаясь челом к половицам, кто шептал молитву, вознося ладони к небу и опуская взгляд, словно не смея встречаться с ее ликом, кто-то одарял улыбкой столь светлой и доброй, что у нее заходилось дыхание. Его софа была из слоновой кости, достаточно широкой, чтобы на ней могло восседать, по меньшей мере, с десяток человек, но лишь одну ее он пригласил в свой покой. Кружевная спинка была расписана завораживающими и причудливыми бутонами роз, серебряные блюда были полны фруктов и невиданных яств, с раскрытых плодов граната опадала капля сока, что была настолько рубиновой, что, казалось, была темнее самой крови. Из хрустальных фужеров и ваз лилось медовой струею вино в золоченые кубки. Она наблюдала за танцами и смехом, как сменяются злато, серебро и чернота – оттенки его Двора. - Что ты хочешь со мной сделать? – спросила она. Он не ответил, и, захватив кончиками изящных пальцев струящуюся ленту ее волос, поднес к губам. И лишь когда он распахнул свои глаза, она увидела в них жажду и нужду, и невыносимую нежность, отчего душа пела, как свирель и проносящаяся над волной иволга. Но он так и не ответил. И всю ночь пиршества провел в уединенном молчании, порой прикасаясь кончиком пальца к скуле, проводя линию до подбородка, или вдыхая ее аромат. Его вино обжигало небо, и богатый вкус застывал на кончике языка. Капля игристого белого вина стекалась по подбородку, и он поймал ее своими губами. И в это мгновение ей почудилось, что зал озарился серебристым сиянием звезд. И ночь еще никогда не была настолько яркой прежде.