30. В Триединстве сила (1/1)

– Я желаю принести публичные извинения своему адъютанту, Аннеке Кальтенмеер, несправедливо обвиненной в содействии в покушении на меня, – его голос без всяких микрофонов и усилителей раскатывался над плацем. Всё больше и больше существ верили в него, его силу и правоту. Вальтера это пугало, он не помнил такого в сорок первом за неделю до Рейнских учений. Но некогда было думать и анализировать, он за оставшиеся сутки пытался завершить все дела, чтобы отбыть в Берлин с чистой совестью. Фрау Кальтенмеер не могла сдержать слёз, она охнула и прикрыла лицо ладонями, когда Вальтер опустился перед ней на одно колено и хотел поцеловать руку.– Н-не надо, люди смотрят, зачем, я и так вас простила, герр флагман, пожалуйста!– Пусть смотрят, – Вальтер всё-таки завладел её рукой и поцеловал. – Приношу искренние извинения вашей семье.Утром он краем уха услышал, что союзом с французами и сепаратным миром с Англией он пытается заработать дешёвую популярность у народа. Тогда как заводы в городе стоят, работают только те, что нацелены на военное производство. Остальные вынуждены получать паёк от военных, потому что сбывать те же сигареты некуда.Вальтер в десять по радио всем назло объявил о первом конвое в Сенегал и Ливию, а также о грядущих поставках гуманитарной помощи из Англии. До чего же было приятно увидеть недовольство и злость на лицах некоторых господ! А выпущенных с гауптвахты хранителей и вовсе перекосило. Последних, к слову, спустя полчаса заметили на блокпосту. Господа изъявили желание уехать в Берлин.– Пусть едут, – сказал Вальтер передавшему эту новость связному самолёту. – На то и расчёт, что мы попытаемся их задержать, раздуется скандал… Нет, счастливого им пути.Вальтер открыл дверь нараспашку, чтобы стало прохладней. В приёмной по телефону щебетала его старый-новый адъютант, в коридоре слонялся Ноа Мессершмитт, выглядящий куда лучше, чем несколько дней назад.– Герр комендант?– Заходите, Мессершмитт.Тот вошёл, снял фуражку, пригладил непослушные вихры, снова надел фуражку.– У меня рапорт… У нас же в Гамбурге теперь не запрещены межнациональные браки? С Англией вроде мир подписан, вот мы и…– Давайте свой рапорт, – Вальтер ухмыльнулся. – Мир, он самый, не знаю, как надолго, но мир. Но вы правы, Ноа, надо пользоваться моментом.И написал в левом верхнем углу: ?Одобряю. Военный комендант Вольного города Гамбурга В. фон Бисмарк?.– Удачи вам, Ноа. Будьте счастливы.– Обязательно будем, – сказал Ноа Мессершмитт и надвинул фуражку на самые глаза, но ярко полыхающие щеки выдавали его смущение. – Ну, я пойду?– Идите, – Вальтер спрятал ручку в карман. Это была всё та же ручка Ойгена.Межнациональные браки, да. В Германии их запретили в тридцать пятом. Хаген бесновался с трибуны, что нельзя смешивать материал немецкой техники с иностранной, требовал от каждого гражданина Германии оформлять технические паспорта нового образца, в которых будет указана вся родословная до седьмого колена или завод (верфь), с обязательным указанием используемой стали и страны происхождения всех материалов. Много кто считал это требование бредом, но подчинялись, потому что сочли, что эта информация пригодится при ремонте или модернизации. Какими идиотами они все были…Вальтер тоскливо вздохнул, стащил китель со спинки стула и закрыл сейф на ключ. Часовая стрелка застыла на римской единице, нормальные существа или возвращались с обеденного перерыва, или уходили на него. Что ж, сейчас можно позволить себе перерыв, только не на обед. – Я в госпиталь, – он остановился у стола Кальтенмеер. – По важным и неотложным вопросам пишите на Энигму.– Так точно, – она покивала, не отрываясь, впрочем, от пишущей машинки.– Скучаете по небу и морю?– Служба есть служба. Вам нужен служебный автомобиль?– Нет, пройдусь пешком, тут пройти всего ничего и один мост. Буду через час.Она снова кивнула.Вальтер сбежал по лестнице, как будто ему было десять лет, а не в четыре с лишним раза больше, и размашисто зашагал вперёд. Не сказать, что в Гамбурге совсем прекратилось уличное движение, просто с улиц исчезла половина автомобилей, дети старались играть ближе к домам. На крышах домов появились стены из мешков с песком, на перекрестках возвышались точно такие же укрепления из мешков и шин, в небо слепо щурились пулемёты. Гамбург изменился, и виной этому был именно он. Вальтер чувствовал раскаяние за изуродованный облик родного города, и его почти не утешало то, что начиналось-то из лучших побуждений.Сегодня ему махали, улыбались, отдавали честь. Сегодня он стал для них героем, который подписал мир и отсрочил голодную смерть. Завтра герой мог пасть от сабли Хагена на Александерплац, а сепаратный мир и гуманитарная помощь обернутся фикцией, если Хедвиг, Гнейзенау и остальные отступятся. Впрочем, в глубине души Вальтер надеялся, что не отступятся, а сам он победит. Хаген много старше него, не совсем здоров, потерял часть сил из-за флотского бунта, и никакие его альфа-рефлексы не помогут. А сказки о том, что Хаген – супер-альфа, были придуманы чокнутой печатной машинкой Йозефом, чтобы народ больше своему лидеру доверял.В конце концов, историческая правда на стороне Вальтера, а значит, Создатель должен быть на его стороне, а?Вальтер замер на мосту, глядя то на спокойные воды Эльбы, то на небо. Он тщетно искал ответа там и там, но божественного прозрения не наступало.Уже идя по коридору, он понадеялся на чудо, обычно в книжках, которые он любил в детстве читать, главному герою везло перед самым концом. Но Валентин так и не пришёл в себя, ещё больше исхудал. Впору было поверить, что он проклят и совсем не прав, что силы небесные так его наказывают за сопротивление своей природе и многовековым традициям. ?Господь милостивый, но зачем страдают дети и твари неразумные, когда гневаешься Ты? Ужель тешат твой слух детские слёзы??, – вспомнился стих из Корабельной Библии.Вальтер опустился на стул, сжал обеими руками сильно исхудавшую ладонь Валентина и замер.– Я хочу быть рядом, когда ты придёшь в себя. Я очень хочу быть рядом, когда ты в первый раз примешь альт-форму. И я до слёз хочу быть рядом, когда ты вернешься с ходовых испытаний.Горло перехватило, и Вальтер уткнулся лицом в одеяло, чтобы заглушить рыдания. А после поднял голову, неверяще глядя перед собой.– Опять ты плачешь, – сказал Ульрих. – Не надо, а то я начну реветь ещё громче, вместе мы разбудим Валентина, он будет ругаться. Не надо, пап.И стёр подушечками пальцев слёзы с его щёк.– Я на секунду подумал…– Нет, прости, – Ульрих опустился на колени и крепко-крепко его обнял. – Можно пойти вместо тебя? Я моложе и сильнее, я его убью!– Нельзя. Ему нужен Бисмарк, он его получит. А город – нет. Вы сможете выжить, возможно, ценой войны, но вы сможете выжить, – говорил Вальтер, перебирая пепельные кудри. – Позаботься о Валентине, помогай Гнейзенау, он хороший, хоть и зануда… И береги Ойгена. А ещё помогай своей тётке. У нее характер не сахар, но она тоже хорошая и в чём-то честная, она вас с Валентином не оставит…– Не смей говорить, как будто завтра умрёшь.– А ты не смей верить, что я бессмертный.– Пока тебя не было, – Ульрих бездумно гладил его по спине, – вот, пока тебя не было, мы с Ито специальных благовоний принесли, Ито еще один амулет подарил… – он оттянул ворот больничной пижамы Валентина. – Это омамори называется… Ещё Ито говорит, что надо на бинтах писать пожелания и всякие послания, звать Валентина… и тогда он вернется. Куджо, это самолёт такой японский… Он так своего любимого вернул с того света. Киришиму, может, знаешь его.– Знаю, – Вальтер теснее прижал к себе сына. – Знаю, волчонок. Старый линейный крейсер с голубыми глазами, который ни бельмеса не понимает в иностранных языках.– Ага, обозвал меня в своих записях Мееруворуфом, я так злился, – Ульрих вдруг осип. – Пап, я твоей второй смерти не вынесу.– Пословицу про приговоренного слышал? – Вальтер взял его лицо в ладони. – Я вот не думаю о завтра. И ты не думай.* * *Никто его не беспокоил, как будто весь город знал, что он прощается с сыновьями, возможно, навсегда. Ульрих проводил его к штабу да и остался сидеть в кабинете, забравшись с ногами в кресло, как когда-то в детстве. Вальтер не выгонял, тем более, что государственные тайны пока не обсуждались. Ему несли рапорты, другие документы на подпись. Город собирался выжить назло всем врагам.А ещё ему несли цветы: искусственные маки и васильки. Вальтер не понимал, зачем, а их всё равно приносили и укладывали на стол.– Зачем? – спросил он у Ойгена.– Мы хотим, чтобы вы взяли их с собой в Берлин. Мак – символ погибших в Первой и этой войне, – Ойген взял один из бумажных ало-чёрных цветов. – Мы хотим напомнить канцлеру, что устали от войны и что он воюет с собственным народом.– Хорошо, а василёк?– Стыдно не знать, у нашего народа василёк – символ того, что страдания скоро кончатся. Уж старые сказки про королей и принцев я вам рассказывал, – пожурил Ойген.– Рассказывали, – Вальтер взял несколько цветков, завернул особым образом проволочные ножки и начал собирать венок. Как будто на дворе был сороковой, они с Ойгеном молоды, а цветы – живыми. Пальцы двигались словно сами по себе, сгибая, подтягивая, переплетая, а Ойген подавал новые цветы. Если бы кто-нибудь спросил, зачем Вальтер это делает, он бы не ответил. Не знал, делал, потому что счёл нужным. Он сплёл два венка и положил их рядом.На столе осталось два цветка, и их Ойген сунул ему в петлицу.– Теперь всё правильно, – шепнул он, задержав пальцы на груди Вальтера там, где билось сердце. – Я провожу вас домой.– Кто-то подбивает к папе клинья? – Ульрих потянулся в своём кресле. – Стоило задремать, как вы тут уже изображаете семейную жизнь, господа большие корабли.– Мы женаты, надо же поддерживать легенду? – сухо ответил Ойген, но руку убрал. – Вы против моего визита?– Нет, это всецело папино дело, – Ульрих спустил ноги на пол. – Я вас оставлю, вам явно надо поговорить. Пап, жду дома к ужину.– Буду, – Вальтер помахал. – Буду. Скажи обер-фенриху Кальтенмеер, что она свободна.– Скажу, – Ульрих помахал. – Допоздна не гуляй, пап. А вы, герр Айсберг, уж постарайтесь его домой привести в целости и сохранности.Ойген промолчал.Когда дверь закрылась, в кабинете повисло неловкое молчание.– Я думаю, вы голодны, знаю, что вы не обедали, а я вроде как обещал следить за вашим питанием и отдыхом, – Ойген стянул с носа очки.– Не обедал, не хотелось, – Вальтер достал ручку. – Это ваше. Как-то утащил и никак не мог вернуть, то некогда, то вас рядом не было.Ойген подслеповато прищурился, разглядывая ручку.– Оставьте себе, раз мой крест носить не хотите. В офицерском клубе сегодня мало народу. Пойдёмте ужинать?– А пойдёмте.Вальтер сложил нужные документы в портфель, среди прочего там было завещание и его копии для Ульриха и Ойгена. Венки он, со всей возможной осторожностью, уложил туда же.В офицерский клуб они шли, болтая о пустяках, только то один, то другой, посреди разговора смолкали, думая о своём. В клубе, вопреки словам Ойгена, было людно и шумно, Вальтеру даже расхотелось оставаться, но Ойген помотал головой:– Просто поужинать, вас никто не заставляет оставаться здесь надолго.После ужина они неторопливо пошли к Фридрих-штрассе.– Такая ясная ночь, идеальная для авианалёта, – сказал Ойген, замирая на мосту.– Да, пожалуй, но сегодня мы можем спать спокойно, – Вальтер встал рядом. – Мне бы, по-хорошему, сейчас быть в спортзале и до изнеможения фехтовать. Но я отчего-то застыл, а скорый поезд несётся на меня. А я стою на путях и не могу двинуться. Или как в кошмарном сне, когда понимаешь, что спишь, а не можешь проснуться.Ойген накрыл его ладонь своей.– Я лечу завтра с вами.– Нет, и это не обсуждается.– Да, это не обсуждается, потому что по древнегерманским традициям с омегой должен быть его альфа, и драться они должны вместе.– Ересь какая!– Хаген хочет Божьего суда, а я поднял все имеющиеся письменные источники на эту тему. Я лечу с вами, как ваш муж, друг, подчинённый, думайте, что хотите, – резко сказал Ойген, сжимая пальцы. – Не отнимай у меня право на месть!– Даже сейчас ты больше думаешь членом, чем головой.– Это зовется гордостью, а не членом.– Отчаянием, – Вальтер второй ладонью накрыл его пальцы. – Ну и чего ты этим добьёшься? Оставишь Валентина совсем без отца?Ойген упрямо вздёрнул подбородок.– У него есть тетя и брат. А у тебя никого. Со мной твои шансы выжить повысятся.– Ойгенхен… – Вальтер покачал головой. – Не надо меня опекать, я уже большой мальчик.– Я обещал Ульриху, что верну тебя домой не слишком поздно, – Ойген отступил от перил. – Пойдём, твой сын волнуется.* * *Ульрих читал на кухне, макая в кетчуп сосиску руками, за что получил по этим самым рукам полотенцем. Ойгена, который сразу же попытался сбежать, Вальтер дёрнул за рукав и потащил на кухню.– Будем пить и разговаривать, – постановил он. – Честно и искренне.– Вы его с моста в Эльбу роняли? – подозрительно спросил Ульрих, вытягивая из ящика с посудой вилку.– Прошли те времена, когда я имел на вашего отца серьёзное влияние, – отшутился Ойген, ополаскивая руки. – Что это, щавель?– Щавель, с рынка, – Ульрих протянул ему лист. – Угощайтесь.Вальтер копошился с тарелками и пивными кружками, искоса на них поглядывая. На его памяти это был первый почти семейный ужин. Вот только Валентин не присутствовал. От этого сердце заныло привычной тупой болью.Ульрих притащил две банки рыбных консервов из пайка, достал припрятанные сваренные вкрутую яйца. Стол был не слишком богатым, зато пиво было свежим, а разговоры почти доброжелательными.– Во-первых, вот завещание, и не говорите потом, что вы его не видели, – Вальтер достал из портфеля синие бланки с водяными знаками. – Во-вторых, ничего не хочу об этом слышать.– Даже читать не собираюсь, – Ульрих демонстративно отложил листок. – За Валентина! – и поднял свою глиняную кружку.В полночь Ульрих их оставил, пьяно потребовал не шалить и громко не шуметь. Вальтер, который практически не пил, вывел его в кабинет и там уложил спать. Когда он вернулся, Ойген уже убирал со стола.– Уложили?– Уложил, – Вальтер помог ему с посудой. – Пойдёмте и мы спать. Не подумайте, что я предлагаю…– Я знаю и понимаю, вы и так едва справились с тем инцидентом. Я рад уже тому, что вы подпустили меня так близко в эту ночь, – Ойген тяжело вздохнул. – Я разве что от ?выканья? устал, хочется говорить с тобой по-человечески, не цепляясь за субординацию и приличия. Ты позволишь?– Почему нет? Всё, оставь кружки в мойке, Ульрих разберется, – Вальтер подхватил его под локоть. – Спасибо Такамацу, моя жизнь стала легче. И спасибо тебе за терпение.В спальне оба разделись, не глядя друг на друга, Вальтер первым забрался под одеяло. Ойген с негромким стуком положил очки на подоконник и устроился под другим одеялом, взятым с постели Валентина. Ночник погас, а свет с улицы не просачивался сквозь плотные шторы затемнения.– Раз мы пытаемся быть откровенными, как ты додумался позвать Ришелье?– Ты нуждался в помощи, от меня ты её принять не мог, зато с Ришелье у вас взаимопонимание, вот и всё. Я наблюдал, прости, что говорю это, но я беспокоился. Так вот, он обращался с тобой бережно, как я не умею. Не знаю, почему так, почему этот француз понимает тебя лучше, чем я, пусть знает тебя всего ничего. Я отчасти поэтому передал тебе управление собой, чтобы мы стали друг другу ближе… – Ойген запнулся. – Извини, это не ревность, скорее обида на себя. Ты всё это время был прав, я тебя не слышал и не хотел слышать, и из-за этого случилось много плохих вещей, в том числе, твой плен.– Не будем об этом.– Конечно.Они затихли, каждый, думая о своём. Вальтер вдруг с отчётливой неизбежностью понял, что ещё не все дела успел закончить, и Валентина было бы нужно навестить перед вылетом, но время утекало, как вода сквозь пальцы. Не успел, он катастрофически многого не успел. Голова заныла от мыслей, Вальтер прижал пальцы к глазам, потёр закрытые веки и со вздохом сел.– Я боюсь.– И я боюсь, – ответил Ойген, беря его за руку. – Но от тебя уже ничего не зависит.– Не зависит, – согласился Вальтер, опускаясь на постель. – Ойген, я рад, что ты переупрямил меня и собираешься лететь со мной в Берлин.– Правда?– Да. Меня успокаивает твоё присутствие.– А не так давно бесило. Я останусь. Конечно, я останусь с тобой до самого конца. Я должен был поступить так еще год назад, но я оказался малодушной сволочью… Позволь мне всё исправить.Вальтер взял его за руку и прижал к своей щеке. Он свернулся, съежился, скорчился на постели и замер так, закрыв глаза. Под веками загорались и гасли цифры, он отсчитывал время до утра.А потом затылка коснулись пальцы.– Не самое удачное время для признаний, но я всегда любил тебя как личность, а не существо другого вторичного пола. Любопытный, невыносимый, умный и добрый мальчишка, таким я тебя увидел и полюбил. Сначала как воспитанника, затем как сильного и красивого мужчину. С тобой иначе и нельзя, невозможно остаться равнодушным, Вальтер.Вальтер сильнее сжал его пальцы.– Я рад услышать это именно сейчас.– А я рад сказать. Могу я тебя поцеловать? Не как…. Законного, прости Господи и мать наша верфь, мужа, а тебя? – голос Ойгена надломился.– Можешь, – Вальтер повернул голову и послушно разомкнул губы. В груди разливалось тепло и тихая печальная радость, такое забытое чувство.Их губы соприкоснулись на несколько секунд, а после Ойген сам разорвал поцелуй.– Спасибо, – пробормотал он. А после Вальтеру на щеку капнуло что-то горячее. – И только посмей не выжить, я ведь убью Хагена, а потом тебя утоплю в третий раз!– После тебя точно не воскресну. Ты что, рыдаешь, суровый альфа, гроза морей?– Да спи ты Бога ради!* * *В пять утра на военном аэродроме было тихо и прохладно. Солнце даже не показалось из-за крыш. Оберлёйтнант Юнкерс торопливо допивал свой кофе, пока Вальтер обнимался на прощание с сыном, Гнейзенау (вот кого он не ожидал здесь увидеть), Тирпиц и даже Хиппером. Но тот, скорее, брата пришёл провожать.Все смотрели на них, как смотрят на тех, кто уходит и больше никогда не вернется. Кроме, пожалуй, Ульриха, у того взгляд был упрямый и злой.– Мы с Валентином разозлимся, – сказал он, стискивая в объятиях.– И будете дразнить плаксой, – шепнул Вальтер.– Будем. Учти, я не люблю кошек, в твоих интересах вернуться и забрать своего кота из моих мощных шерстяных лап!Юнкерс сунул опустевшую чашку своему механику и принял альт-форму. Медлить было нельзя. Вальтер помахал, взял портфель у сына и влез в транспортный отсек Ju-52. Ойген проследовал его примеру.Зашумел винт, постепенно набирая обороты, ветер засвистел в крыльях, когда самолет начал разгоняться по ВПП.– Обними меня, – шепнул Вальтер, зная, что Ойген, хоть и не услышит, но прочтёт по губам.Тот прочёл и обнял. Так они и просидели в обнимку до самого Берлина.Примечания:*In trinitate robur – девиз рода Бисмарков.