11. Два амулета (1/1)

В Золотом “Юстиниановом” Триклинии Магнавры воздух был, казалось, густ и плотен от ароматных курений, от дыхания присутствовавших и от царившего напряжения. Болгарские послы, все как на подбор темнолицые, строгие, черноусые, в расшитых кафтанах и широких штанах-потури, выглядели подчеркнуто невозмутимыми. Прежде чем привести в Золотой Триклиний, послов, как надлежит по церемониалу, провели по бесконечным покоям и коридорам Священного дворца, дабы они поразились и устрашились величия и богатства Ромейской империи. Но послов величие империи, казалось, не слишком впечатлило. Словно и не было перед ними тройного золотого трона, опустившегося из-под потолка, не было диковинных бронзовых с позолотой зверей и птиц, сделанных по чертежам и задумкам знаменитого Льва Математика - звери двигались, а птицы взмахивали крыльями и разевали клювы. Стирбьерн, которому обо всем, что ему предстоит увидеть, подробно рассказали Эмунд и Никон, а потом еще и акалуф Аркадос, тем не менее был впечатлен до глубины души, поэтому сосредоточиться непосредственно на своих обязанностях телохранителя стоило ему некоторых усилий. И даже то, что он самолично наблюдал, как августа и кесарь Александр садились в золоченые кресла трона, готовые опустить их пред очами послов, не очень помешала общему подавляющему впечатлению, которое оказывала на него церемония. А особенно - сама августа.“Примечай все, следи за всем и всеми”, - произнес в его сознании суровый голос Эмунда, и Стирбьерн словно встряхнулся и в который раз внимательно оглядел присутствующих. Надвинутый на брови шлем с переносьем позволял делать это почти незаметно. Синклитики, препозиты, протоспафарии и прочие важные государственные мужи, выстроившиеся строго по рангам, казалось, излучали почтительное спокойствие, однако за этим внешним спокойствием Бьерн почуял ожидание, сродни того, как окружившие раненого оленя волки ожидают его смерти, не решаясь сунуться под острые рога или копыта. В глазах послов затаилась насмешка, а кесарь Александр, менее сдержанный и, очевидно, успевший сделать пару-тройку добрых глотков вина, поджимал губы и едва удерживал ядовитую улыбку. Стирбьерн прекрасно понимал причину такого всеобщего настроения. Он кожей ощущал звенящее напряжение, идущее от восседавшей по правую руку от пустовавшего императорского трона августы. Анна в златотканых тяжелых одеждах показалась ему совершенно неживой, похожей на тех золоченых идолов, которых он видел в богатых городах Гардарики, Кирьяланда, Вендиланда и Бьярмии. Тяжелая стемма* с жемчужными нитями по бокам венчала ее головку с убранными в сложную прическу светлыми волосами; багряная, расшитая по ободу золотом и жемчугом мантия была надета поверх белой затканой золотом шелковой туники и схвачена на плечах массивными золотыми бляхами с жемчугом. Такие же бляхи были прикреплены спереди у ворота, и Стирбьерн ощущал, как тоненькой и хрупкой Анне хочется согнуться под их весом. Но вместо этого она держалась нарочито прямо, гордо неся голову, вся натянутая, как струны лиры, с блестящими глазами и лицом, бледным как беленая стена. Не было легкой, как тростиночка, солнечной, веселой и дерзкой принцессы, которая закусывала губу, читая что-нибудь, или торопливо, словно слова не поспевали за мыслями, говорила с Никоном, Феодорой или с ним, Стирбьерном. Перед варангом восседала августа Ромейской империи, сознающая мощь государства, что она представляла, сознающая свою силу и ответственность за страну, которая сейчас была за ее спиной. И это почувствовали все, когда Анна заговорила. Стирбьерн не прислушивался к ее словам, к ответам послов, к почтительным репликам советников - ему достаточно было изумления, тщательно скрываемого советниками и послами и неприкрытого, злобного и завистливого в лице кесаря. Изумления умным и сдержанным речам августы, тому, как величественно она держалась и одновременно с тем говорила так, чтобы польстить послам. Стирбьерн не сомневался, что все то, что говорила сейчас Анна, было подсказано и указано ей императором и теми, кому император доверял, однако августа говорила с послами так, что видно было - она не просто заучила нужные фразы, она вникла в самую их суть, во всю паутину причин и следствий слов и действий. На долю мгновения ему вспомнилась Сигрид - в супруге конунга была та же сила и ум, неженский, а свойственный скорее умудренным жизнью мужам. Однако Сигрид никогда не смогла бы поставить за свою спину целую страну, подумал Бьерн. Она всегда думала о себе и только о себе. Стирбьерн так внимательно, поглощенно наблюдал за Анной, что, показалось ему, начал проникаться ее если не мыслями, то ощущениями. Сосредоточенность, предельная собранность, внимание ко всем мелочам, ко всем оттенкам речи послов, к тому как слушает их толмач и как он потом передает их слова на языке ромеев; усталость, тяжесть одежд и золотых украшений, и сковывающий голову обруч стеммы, тяжесть обязанностей, возложенных на эту хрупкую девочку. Хотелось защитить ее, обнять, унести отсюда прочь, туда, где нет сверлящих взглядов и лживых улыбок. Говорят, бойтесь своих желаний, они могут исполниться. Окончилась долгая и утомительная церемония, препозиты вывели послов прочь из Юстинианова триклиния и провели в покои, которые были им отведены. Теперь можно было немного расслабиться - но в этот миг Бьерн кожей ощутил, как покачнулась, теряя последние силы, принцесса, и рванулся к ней, забыв о придворных и церемониале. Со сдавленным криком отлетел в сторону великий папия,** двое кубикулариев скатились с помоста, на котором был установлен трон. Стирбьерн едва успел подхватить потерявшую сознание августу, не дав ей упасть.Всего мига достаточно, чтобы схватить ее на руки, и опуститься вместе с ней на одно колено, прикрыв собой. Всего мига достаточно, чтобы прижав ее к себе одной рукой, второй вынуть меч. Эвальд, второй варанг-телохранитель, несколько запоздало вспомнил строгие наставления Эмунда и с обнаженной секирой встал над товарищем, не подпуская никого к Бьерну и Анне. - Августе худо… пропустите… лекаря!- К августе никто не подойдет! - прорычал Бьерн, оскалившись как молодой волк над добычей. - Позовите ученого монаха Никона! Он не слушал возмущенно заговоривших все разом кубикулариев и синклитиков, он боролся с накатившейся ужасной мыслью - яд? Но он же все время был там, почти рядом... В мыслях Стирбьерн перебрал всех богов и богинь, каких мог вспомнить, не забыв и христианского бога, и его мать. Мать христианского бога, которая так ласково смотрела на всех с мозаики в большом храме. Женщина должна скорее помочь женщине.- Ее надо вынести на воздух, - один из евнухов-кубикулариев высшего ранга боязливо подошел, косясь на секиру Эвальда и меч Бьерна. - Тут очень душно.Его слова показались Бьерну разумным. Он приказал Эвальду идти впереди, а сам с августой на руках пошел следом. С головы девушки упала стемма, Бьерн отшвырнул ее сапогом, и венец тяжело покатился с помоста как бесполезная железка, под возмущенные вопли придворных.В перистиле, выходившем во внутренний двор, Анна открыла глаза, глубоко вздохнув, словно со сна.- Августа… - голос вдруг отказался повиноваться, и у варанга получилось позвать ее только шепотом. - Что послы?.. - по детски испуганно спросила принцесса. Это снова была знакомая Стирбьерну девушка-ребенок, боящаяся подвести любимого отца, не справиться с возложенной ответственностью. Очевидно, самые последние события в памяти Анны не сохранились. Стирбьерн понял: она смертельно боится, что послы грозного хана увидели слабость августы ромеев.- Церемония закончилась, все было как должно, - мягко, но очень убедительно сказал он. - Ты выдержала до самого конца, как подобает дочери императора.- Благодарю тебя… - с так хорошо знакомой улыбкой облегчения выдохнула Анна. И Бьерну показалось, что она удобнее устроилась на его руках. - Это варанг зашел слишком далеко, - раздалось чье-то шипение из толпы царедворцев. Мгновенно опомнившись, Стирбьерн отнес принцессу на мраморную скамью, велев Эвальду подстелить плащ. - Благодарю, - чуть повернув голову в сторону второго варанга, повторила принцесса. Ее взгляд лишь на мгновение скользнул по толстогубому добродушному лицу Эвальда и снова вернулся к Бьерну. В бирюзовой глубине ее глаз что-то блеснуло - так блестит золотая монетка в синей глубине моря. К ним уже спешил Никон и сопровождающий его Стефан Склир. Осторожно осмотрев склеры и пощупав пульс принцессы, Никон заверил Бьерна и придворных, что виною обморока были духота и душевное переутомление. - Сейчас, государыня, тебе нужен покой. И настоящий лекарь, не чета мне, недостойному, - закончил Никон.- Нет, господин Никон, - слабым еще голосом, но очень настойчиво запротестовала Анна, - мне другого лекаря не нужно, я вполне доверяюсь твоим познаниям. *** ...- Рассказывают что-то ужасное, - Феодора присела у постели августы и аккуратно положила руку той на плечо, пытаясь заставить лечь. Анна упрямо стряхнула ладонь подруги и, смягчая резкое движение улыбкой, сказала:- Не нужно, я и так уж залежалась, четвертый день лежу. Скучно! Так что рассказывают?- Говорят, будто великий папия ходит по дворцу с шишкой на затылке и клянет варангов на чем свет стоит. А Стефан опасается, что Бьерну опять достанется.- Да за что же достанется? Эмунд мне сам сказал, что Бьерн прекрасно выполнил все его наказы. Ему приказано было никого ко мне не подпускать - вот он и не подпустил.Анна уселась на постели, подтянув к себе коленки и обняв их руками. - А знаешь, я чувствую себя совсем выздоровевшей. От всего-всего, - заявила вдруг она. Глаза загорелись хорошо знакомым Феодоре озорным огоньком, и лицо принцессы сразу стало каким-то мальчишески бесшабашным. - Я очень рада это слышать, - не в силах оставаться серьезной, тоже рассмеялась Феодора. - Надеюсь, стрела Купидона из рода Дука безболезненно извлечена?- Совершенно извлечена, - гордо провозгласила Анна. Потом схватила подушку и спрятала в нее на несколько мгновений лицо. Алексий просто подвернулся рядом как раз тогда, когда ее душа томилась и жаждала доселе неизвестного. Первый встречный, не более того. Но то, что творилось с ней сейчас, было совсем не похоже… - Фео?.. - донеслось из подушки.- Да?- Ты не будешь сердиться? Принцесса отняла подушку от лица, швырнула ее в конец ложа и дернула подругу за руку, вынудив придвинуться поближе. - Знаешь, я никогда не чувствовала себя так хорошо, уютно и безопасно. И так страшно… уххх!- О чем ты, душа моя? - непонимающе взглянула в ее лицо Феодора. Но Анна быстро прикрыла глаза, гася опасный блеск, не позволяя ему выбраться наружу и быть замеченным. - Так, ни о чем. Ты не могла бы принести мне Еврипида? - С радостью. “Ифигению”? - с улыбкой спросила Феодора.- Благодарю, дорогая моя Фео. Да, именно “Ифигению”Оставшись одна с кодексом, Анна раскрыла трагедию и принялась читать о храбром и великодушном Ахилле, который был так решителен в защите приносимой в жертву дочери Агамемнона, и вместе с тем так хладнокровен, желая прежде попытаться решить дело миром. Как разнится Ахилл у Гомера и Еврипида! Великий слепец Ахилла явно недолюбливает и изображает яростным и вспыльчивым варваром.- А этот варвар оказывается честнее и достойнее даже Гектора! - обращаясь к невидимым собеседникам, пробормотала Анна. Она прикрыла глаза, положив книгу на колени. И перед ее мысленным взором предстал высокий воин в шлеме с гребнем, в золотом панцире-тораксе, повторяющем очертания идеально вылепленного сильного тела, с мечом и большим круглым щитом. Из-под шлема выбивались длинные золотистые волосы, а лицо, когда Анна всмотрелась в него, оказалось очень похожим на лицо Бьерна Эмундссона. Анна почувствовала трепет, когда в ее грезах их взгляды встретились. Она могла бы быть Еленой… хотя нет, зачем Ахиллу Елена? Эта дурочка, которую передают из рук в руки как красивую, но неживую вазу. Тогда она могла бы быть Брисеидой… Но Брисеида пленница; негоже августе ромеев представлять себя пленницей. К тому же сначала Брисеида принадлежала этому противному Агамемнону… да и потом тоже. Нет, она будет Ифигенией. Но у нее все окончится хорошо - Ахилл спасет ее и женится на ней. И они… - Как глупо! - сказала вслух Анна, быстро открыв глаза. Если уж в чем она и похожа на Ифигению, так это в том, что она тоже дочь императора. Она - августа, верная помощница своего отца.- Потому что… на кого же еще ему рассчитывать? - спросила она у бронзового мальчика, поддерживающего светильник. Но на ум ей вдруг, совершенно некстати, пришло совсем недавнее и вроде бы незначительное происшествие. … Они прогуливались с Феодорой и отцом Никоном по городу, как всегда сопровождаемые телохранителями, а также безбородым слугой. Зашли в Царский портик, где обе девушки всегда подолгу рассматривали книги в лавках (благодаря этим лавкам портик часто звали Книжным). Бьерн в это время отвечал на расспросы Никона о некоторых обычаях диких северных племен, с которыми варангу привелось воевать. Мимо них прошли две женщины, судя по одежде и сопровождавшим их нарядным служанкам - патрикианки из знатных семей. Анна не обратила бы на них внимания, если бы не Феодора - подруга ощутимо вздрогнула и сразу же постаралась сделать вид, что ничего не происходит. Но Анна успела услышать про “ведьму, дочь армянки с волосатыми ногами”. Стефан опустил голову, стараясь не смотреть по сторонам, а Никон, собравшийся было что-то сказать, поглядел на Анну и замолчал. И только Бьерн, казалось, вовсе не расслышал сказанного.Анна постаралась вновь углубиться в книжки, хотя боль оскорбления гулом отдавалась в ушах и мешала сосредоточиться. Краем глаза она заметила, как Бьерн что-то вполголоса приказал слуге-евнуху, как тот принял несколько монет и, просияв улыбкой, убежал в сторону площади, куда прежде направились патрикианки.- Не стоит пропускать занятное зрелище, - вдруг заявил Бьерн, и на его лице вспыхнула несвойственная ему прежде хитроватая улыбка. - Идемте на площадь.А на площади, где всегда толпилось множество нищих попрошаек, оборванцы и калеки обступили жмущихся друг к другу патрикианок - они громогласно благодарили щедрых благодетельниц и обещали непременно помолиться за прибытие мужской силы к их мужьям. Толпящиеся вокруг зеваки высказывали свои суждения о мужьях несчастных женщин и разбежались только по прибытии городской стражи. Анна заметила, как Бьерн поощрительно кивнул евнуху-слуге, и сразу поняла, что нищие, сделавшие знатных дам центром внимания - дело рук варанга и слуги. И сейчас, вспоминая об этом, она ощутила, как густая горячая краска заливает лицо и шею.*** Бьерн уже засыпал, когда угол его кубикулы осветился зеленоватым, и из этого зеленоватого света возникла могучая фигура с огненно-рыжей бородой и полыхающими гневом синими глазами. Громоподобный голос эхом отдавался в сознании, хотя губы рыжего бородача не двигались. “Срам… эйнхерий, отсиживается в тепле… у бабьей юбки... забыл о воинской славе...”Бьерн даже не успел решить, стоит ему бояться бородача или нет, как тот исчез.Весь следующий день молодой северянин непрестанно думал о причудившемся ему видении. Более оно не повторилось. Локи тоже не появлялся - ни в своем настоящем виде, ни сокрывшись под личиной кубикуларии Ирины. Слова бородача - Бьерн сразу решил, что это никто иной как Тор, его покровитель, - не давали ему покою. Он не мог уже спокойно наслаждаться службой и той скрытой, но возрастающей с каждым днем приязнью, которая росла между ним и принцессой Анной. Слова Тора словно отравили его. Хотя Бьерн и считал могучего громовержца своим покровителем, но относился к нему без того трепета, с которым относились к своему богу христиане. Однако слова Тора ударили именно туда, где теплилось беспокойство, старое и непроходящее - то самое, которое заставляло его когда-то очертя голову бросаться на врага, вести драккары даже в грозу и бурю, снова и снова испытывать себя и свою удачу. И когда прошел слух, что войско идет под Германикию*** сражаться с арабами, а император решил вместе с основным войском отправить туда и большую часть отряда варангов, Бьерн не колебался ни мгновения.Эмунд сперва и слышать не хотел о том, чтобы отослать Бьерна с отрядом. Но по дворцу поползли нехорошие слухи, которые могли навредить и принцессе, и императору, поэтому он не мог не признать, что сейчас временное отсутствие Бьерна было бы как нельзя более уместно. - Тогда займись снаряжением, - коротко бросил Эмунд. - Пойдешь во главе отряда. Можешь не нести сейчас службу телохранителя.В последний вечер перед отбытием Бьерна вызвал тот самый слуга-евнух, который часто сопровождал принцессу на прогулках в город. - Велено передать тебе, господин Биорн, - сказал он коротко, коверкая, как многие ромеи, имя варанга. И протянул Бьерну золотой медальон на прочном витом шнуре. Стирбьерн узнал этот медальон сразу же - с ним не расставалась принцесса. Однажды зашел разговор об армянах и их обычаях, принцесса рассказывала многое из того, о чем знала от матери, армянки по крови. Говорила и об этом старинном медальоне, на котором стоит знак солнца с лучами в виде змей, а на обратной стороне его изображен крылатый ангел с копьем. И отец Никон попросил дозволения взглянуть на медальон. Тогда Бьерн успел хорошо рассмотреть его. - Это медальон матушки, - сказала тогда Анна, принимая обратно дорогую ей вещь. - Она отдала его мне, когда мне было пять и я сильно заболела. Сказала, что вещие солнечные змеи меня вылечат.И вот теперь этот медальон был в его ладони. Бьерн ощутил, что металл медальона тепел, словно его долго держала горячая рука. - Отдай вот это взамен, - сказал он, снимая с себя амулет с молотом Тора.