10. Зерна от плевел (1/1)

В храме святой Софии закончилась служба. Мозаики, с такой заботой и тщанием восстановленные патриархом Фотием, таинственно мерцали в свете свечей - день был облачным и хмурым, и льющийся в окна свет дня был скуден и сер. Было в мерцании мозаик что-то печальное, тихое, таинственное и подавляющее собственную волю. И это ощущение не оставило императора вплоть до середины дня, когда все необходимые церемонии были завершены, большие врата Хризотриклиния Магнавры закрылись, и Священный дворец смог зажить своей внутренней, личной жизнью; ослабли тиски церемониала и можно было снять жесткий шитый золотом скарамангий, утереть пот и облачиться в легкую простую одежду.Снова был разговор с патриархом. Николаю всегда было очень легко поколебать хрупкое душевное равновесие басилевса Льва, особенного когда император, как сегодня, был болен. Патриарх, словно бы невзначай, напомнил, что у болгарского царя есть прекрасный наследник, равно как и у агарянского халифа. Подтекст речей патриарха был ясен басилевсу - если у императора нет наследников, надо укреплять власть другими путями. К примеру, выгодным замужеством единственной дочери и более тесным союзом с латинянами. - Халифу не возбраняется иметь много жен, - поддел патриарха Лев. - Но богохранимому императору не возбраняется смирять гордыню, - парировал Николай. - И смиренно просить Господа даровать ему наследника.Лев промолчал. И так уж Зоя, угольноокая Зоя стала часто уединяться в одной из часовен Священного дворца - Лев еще слишком хорошо помнил свою первую жену, набожную Феофано, рядом с которой его пробирала дрожь, у которой ноги и руки были холоднее льда. И сегодня утром, видя лицо Зои, бледное после бессонной ночи, с темными кругами вокруг прекрасных черных очей, Лев ощутил себя жалким и беспомощным. Мысль о недавней желудочной хвори, из-за которой он несколько дней пролежал в постели, усугубляла это ощущение. Если не станет его - что станется с Анной? И с Зоей. И с Империей… Милая, храбрая и стойкая моя Зоя, с нежностью думал Лев, вспомнив ее вымученную улыбку в ответ на то, как он пенял ей за проводимые на молитве бессонные ночи. И кроток был ее ответ - что на все Божья воля, и что она надеется на помощь Пресвятой Богородицы, которой неустанно молится о ниспослании императорского наследника в ее недостойное чрево. И как стойко Зоя противостоит наветам и клевете, окружающим ее - то ее называют язычницей, то распутницей, то шепчутся о ней, как о стороннице богомильской ереси.Зоя ожидает меня, подумал Лев, и, не обращая внимания на затолпившихся вслед за ним кандидатов и соматофилактов, поспешил в покои Дафны, где он поселил Зою.Угольноокая действительно ожидала его. И действительно думала о том, как родится у нее крепкий, красивый наследник. У него будут ее черные кудри, а стать и силу пусть унаследует он от своего отца. Настоящего отца. Зоя позволила себе улыбнуться и лениво провела пальцем по своему горлу и вниз, к ложбинке между крепкими упругими холмиками груди. Она хороша! И тот, кто сегодня был с ней, сполна оценил ее красоту - как он был ненасытен, как стискивали ее бедра его сильные руки, как она плавилась в объятиях… Конечно, ни о какой любви тут и речи быть не может, твердо сказала себе Зоя. И снова улыбнулась, вспомнил светлые глаза, лихорадочно взблескивающие в сполохах светильников, отливающие старым золотом волосы, неожиданно мягкие (а ей казалось, что они должны быть жесткими как грива дикого коня), напрягшиеся мускулы и блестящие на них бисеринки пота, которые она сцеловывала уже после того, как оба они, утомленные, разомкнули объятия и лежали рядом. Хорошего понемножку, подумала Зоя, невольно сравнивая узкоплечую тонкую фигуру вошедшего в ее покои Льва с тем, кто был у нее сегодня ночью - высоким и крепким, с повадками вышедшего на охоту хищника. Когда она ощутит под сердцем дитя, с тайными встречами будет покончено. Это не более чем торговый союз - отчего бы красивому молодому мужчине не помочь красивой женщине? С пользой и удовольствием - в том, что она весьма искусна на ложе, Зоя никогда не сомневалась. - Ты нездоров, государь, - мягко сказала она тяжело опустившемуся в кресло Льву. - Я прикажу позвать лекаря, а ты сейчас же ложись. - Завтра прибудут послы хазарского кагана, надо будет принять… полный церемониал, - силы покидали императора, он с помощью слуг улегся на ложе и в изнеможении закрыл глаза. - Это пройдет… я съел слишком много смокв за ужином. Спасибо, милая. И позови ко мне мою дочь.- Отдыхай, - размягчая строгость улыбкой, приказала Зоя. - Я пошлю за августой.*** Может, я тоже выгляжу смешно, когда он учит меня метать ножи, подумал Стефан, наблюдая за старательно царапающим грифелем доску Бьерном. И уж во всяком случае, он, Стефан Склир, выглядел много нелепее в той харчевне, где кесарь собирался… Стефану была гнусна сама мысль о том, что собирался сделать с ним кесарь Александр - потому он поскорее перелистнул страницу большого кодекса, выбранные строчки из которого диктовал. Даже удивительно, сколь мало понадобилось им усилий, чтобы стать если не друзьями, то хорошими товарищами. И Бьерн оказался совсем не тем варваром и дикарем, каким он казался некогда Стефану - более того, варанг был достаточно умен и проницателен. Однако Стефан заметил, что в некоторых случаях Бьерн будто бы бросает предпринимать усилия изменить судьбу, повернуть ее к своей выгоде - судьба для северянина была чем-то живым, вполне осязаемой и определенной силой, которой иногда не нужно или же нельзя противостоять.- Эти значки... - почти простонал Бьерн и принялся усиленно тереть уставшие глаза. - Если судьбою мне суждено их в конце концов выучить, то мне сужден очень долгий век.- “Стучите - и отворится”, - процитировал евангелие Стефан. - “Просите - и дастся вам, ищите - и обрящете”, - с улыбкой закончила его фразу Анна, вынырнувшая вместе с Никоном из маленького книгохранилища при той комнате, где они занимались. - Ты делаешь большие успехи. Что сегодня диктуешь ему, господин Стефан? - Изречения о красоте, - отвечал комит. - “Статую красит ее прекрасный вид, а человека — достойные деяния его”. - Моделями ваятелям служат люди, - заметил Никон. - Ваятель лишь увековечивает в мраморе и бронзе прекрасное творение единого небесного Творца. И если душа его натуры черна - это отразится и в творении. - И наоборот, - с увлечением подхватила Анна, - не может быть черной душа того, кто схож ликом с прекрасными мозаиками в храме Софии. Никон постарался не показать своего удивления - в тоне принцессы слышалось нечто новое, чего ранее он в ней не замечал. Страсть. И это сравнение с мозаиками Софиийского храма - Никон перебирал в уме всех, кого знал из придворных. Знал он далеко не всех, но словно каким-то наитием возникло перед его внутренним взором прямоносое гордое лицо с изящными чертами, черными миндалевидными глазами - лицо того, чье сходство с одним из изображений Константина Великого замечали многие из женщин, да и некоторые мужчины. Алексий Дука, племянник стратига Андроника Дуки, недавно ставший протоспафарием. Один из самых красивых придворных Священного дворца. Анна действительно подумала в тот миг об Алексии. Еще прошлой осенью она поняла, что привлекла его внимание - ощутила это тем бессознательным и безошибочным инстинктом, которым наделено большинство женщин. Зимой и весною, однако, Алексий вместе со своим дядей находился далеко от Города, и вернулся совсем недавно. И уже несколько раз она ловила на себе его восхищенные откровенно любующиеся взгляды. Алексий никогда особо не привлекал ее, хотя перешептывания кубикуларий о красавце протоспафарии она слышала не раз. Феодора же относилась к Алексию с таким пренебрежением, словно он был не человеком, а каким-то скользким бессловесным гадом - безобидным, но отвратительным.Начало лета что-то неотвратимо переменило в принцессе - ей казалось, что сам мир раскрывается ей навстречу, что она обрела способность видеть много больше его красок и слышать много больше его звуков. И часто, сидя в саду на скамье под присмотром безмолвных телохранителей, она вдруг прислушивалась и, как ей казалось, улавливала шорох растущих трав, еле слышный топот ножек крошечных насекомых; и лепестки розы уже не казались ей одного цвета - розового, алого или бледно-желтого, - они переливались десятками оттенков. В сердцевине алой розы она находила лиловые и багряные сполохи, а в запахе душистого розового бутона чудились ей оттенки корицы, лимона и ванили. Она беспричинно радовалась каждой мелочи, близко к сердцу воспринимала каждую мельчайшую невзгоду. Анна взялась помогать Бьерну осваивать чтение и письмо, и именно она вовлекла в это Стефана. Успехи молодого варанга, его изумление собственным умениям и сдержанные похвалы Никона доставляли Анне едва ли не большее удовольствие, чем собственные успехи в учении. Она готова была радоваться всему и грустить ото всего со стократ большей силой, нежели прежде. И даже чужесть всей натуры варанга стала теперь для Анны намного более зримой и даже слегка пугающей - и принцесса словно замкнула в себе ключик дверцы, открывшейся было ему навстречу. Вся Анна была теперь почти раскрывшимся ночным цветком, с трепетом ожидающим восхода солнца. И вот в этот трепет ожидания вплелись взгляды из-под темных полуопущенных ресниц. И закружили, заворожили Анну, почти лишив ее возможности рассуждать здраво. Алексий был прекрасен и совершенен - и в то же время понятен. Он был своим.- За внешней красотой, бывает, прячется редкостное уродство души, - неспешно проговорил Никон. Бьерн согласно кивнул, и Анна вспомнила его рассказ о королеве Сигрид. Но эта мысль лишь скользнула по поверхности сознания, не зацепившись. - Внутреннее уродство всегда проявляется во внешности, так или иначе! - заявила Анна. - В чертах лица появляется жесткость, и в жестах появляется что-то змеиное…В этот момент Анна осеклась, поняв, что перед ее глазами сейчас предстал образ прекрасной угольноокой Зои. Принцесса не была наивной и прекрасно понимала, что связывает Зою и ее отца. Поэтому ее крайне удивил явившийся кубикуларий Зои, покорнейше просивший августу прибыть к ее царственному отцу в покои дворца Дафны.- Вавилоняне, чей народ погубило множество грехов, но которые были тем не менее народом мудрым и просвещенным, - неспешно сказал Никон, - говорили так: “Многих сгубила женская красота, ибо любовь красавицы подобна испепеляющему пламени”. ***Стирбьерн сделал вид, что не расслышал слов Никона, хотя явственно ощутил, как к его щекам прилила кровь. Он подумал было о Сигрид, но фигура жены короля Эйрика быстро уступила место другой - с чуть волнистыми черными волосами и лицом полускрытым темной вуалью....Впервые его привела к ней молчаливая прислужница. Однажды вечером, когда Бьерн уже шел в Нумеры, она возникла на его пути будто из ниоткуда. И сказала, что от варанга требуется небольшая услуга одной весьма знатной особе. Конечно, Бьерн ни за что не пошел бы за прислужницей, если бы за темным некрасивым лицом ее не мелькнуло на миг совсем другое обличье - с острыми чертами, проказливой улыбкой и разноцветными глазами: правый зеленый, левый черный. Его провели полутемными коридорами в небольшой покоец. В нем не было ничего, кроме ковров и подушек на полу да светильника с диковинной фигуркой черного дерева на маленьком столике. Дальше он запомнил только гибкую женскую фигуру, поднявшуюся к нему с подушки, черные волосы, струящиеся по удивительно белым плечам, скрывающую лицо полумаску и платье из какой-то темной волосяной сетки, в которое была одета незнакомка.- Разорви сеть, воин, - раздался шепот. И прочная сеть в его руках разлетелась на ошметки. Потом… потом ему показалось, что его выводят из кошмара, что ласки незнакомки стирают в его сознании пагубный образ королевы Сигрид, прогоняют его прочь. Куда было Сигрид до этой чаровницы? С мутной после ночи любви головой он пил из одной чаши со своей неизвестной любовницей обжигающее питье - молочного цвета, но сладкое и ароматное. Счет времени Стирбьерн почти утратил и пришел в себя только тогда, когда, после долгого обратного пути по коридорам и переходам, он, наконец, оказался в мозаичном перистиле, и увидел, что небо начинает по-утреннему розоветь.Ночные встречи повторялись еще несколько раз, и ни разу Бьерну не удалось увидеть лицо его любовницы. Последняя из встреч была прошедшей ночью - поэтому Бьерну было совсем не до того, чтобы следить за тем, как и что диктует ему Стефан. Он ощущал себя таким усталым, будто единолично втаскивал на берег большой корабль. Кроме того, сейчас он чувствовал себя не в своей тарелке, видя заботу принцессы. Эти мысли не покидали Стирбьерна и во время учения, и когда он сопровождал принцессу к отцу, и до самого позднего вечера. Стемнело, Священный дворец погружался в сон, на вахту заступила ночная стража. Бьерн неспеша шел через дворцовый парк к казарме, когда его буквально перехватила давешняя некрасивая темнолицая кубикулария - та самая, что препровождала его к прекрасной черноволосой незнакомке. Варанг не слишком удивился, когда облик кубикуларии словно стал размываться и через миг на ее месте оказалась знакомая тонкая фигурка рыжего Игрока. - Хорошо играешь, Бьерн Олафссон, - с довольным видом проговорил рыжий. - Попроси своего ромейского приятеля обучить тебя здешней игре в фигуры - уверен, ты можешь преуспеть. Ну да не с тем я пришел. Пришла пора сделать напасть разом на две тавлеи.Наверное на лице Бьерна явственно отразилось недоумение, потому что рыжий хлопнул себя по ляжкам и расхохотался. - Ты и не чуешь, сколь ты близок к успеху. Твои ночные похождения приближают тебя к самым вершинам власти, уж поверь мне. Но всегда хорошо иметь две возможности вместо одной. Сегодня ночью, как луна покажется над Софийским куполом, приходи в тот садик, где мраморный бассейн под померанцевыми деревцами. С этими словами рыжий пропал, а Стирбьерн направился в казарму. Однако долгий день и тут приготовил ему сюрприз - его вызвал Эмунд, который пребывал все последние дни вместе с уезжавшим из Города императором. Эмунд заметно осунулся - Стирбьерн заметил это еще когда столкнулся со старшим варангом у дверей покоев, где лежал больной басилевс. Сопровождая императора, Эмунду пришлось несколько раз сражаться с арабскими отрядами. Более всего Эмунда беспокоило, откуда арабы могли узнать о передвижении императорского отряда - все, касавшееся поездки, обсуждалось в строжайшей тайне. - Завтра тебе придется присутствовать на Большом церемониале в Магнавре, - по обыкновению Эмунд сразу приступил к делу, говорил он на северном наречии, отрывисто и твердо. - Конунг должен был сам встретить послов, но, видишь, слег. Поэтому принять их придется принцессе. Я должен остаться завтра с конунгом. Не спрашивай ничего, не ко времени.Бьерн понял, отчего столь озабочена была Анна, выходя из покоев, где лежал ее отец. Он ничего не ответил Эмунду, лишь наклонил голову в знак того, что понял.- Ты будешь присутствовать на всем церемониале. Помни, что там будет и кесарь Александр. Следи за всем и всеми, все примечай. Никого, кроме двоих безбородых старшего ранга, к Анне не подпускай. Теперь слушай внимательно…Наставления Эмунда по поводу сложного церемониала, на котором предстояло Бьерну присутствовать, были подробны и четки. Когда разговор был закончен, Эмунд неожиданно для молодого варанга заставил его склонить голову и начертал пальцем знак молота Тора на его темени. - Да помогут тебе завтра наши боги, - проговорил Эмунд; голос его звучал почти торжественно.*** Лунный лимонный ломоть уже поднялся высоко над куполом Софии, когда Стирбьерн вошел в небольшой внутренний садик с мраморным бассейном. Там было тихо: садик находился у одного из нежилых помещений дворца, поэтому внутри там даже не ставили стражу.Варанг притаился за одним из померанцевых деревьев и хотел было позвать того, кто пригласил его сюда, и спросить, что же, собственно, за возможность могла ему тут открыться - но не успел: гравий дорожки зашуршал под подошвами.- Молчи, смотри и слушай, - раздалось рядом. Рыжий не заставил себя приглашать, и Стирбьерн запоздало понял, что раздавшиеся шаги слишком громки для бога огня - по дорожке шел не бог, а смертный. Неизвестный шел уверенно; дойдя о бассейна, остановился, оправил короткий меч на поясе и стал ждать. Ждать ему пришлось недолго - вскоре снова раздались шаги, более легкие и осторожные. Фигурка в белом мафории показалась Бьерну знакомой. Раздавшийся же приглушенный возглас “Алексий!” не оставил сомнений - второй пришелицей была августа Анна. - Вот и соперник объявился, - мурлыкнул рядом Локи. Стирбьерн не отвечал - он весь превратился в слух.Речи Алексия лились как струя меда, и Стирбьерну непостижимым образом стало казаться, что рядом с Анной действительно находится бесконечно любящий ее человек, и что он обнимает принцессу оттого, что иначе и быть не может. Что он имеет право склонить ее головку на свое плечо и рука его может скользнуть под ее мафорий. И что любое иное положение вещей - кощунство. Бьерн вспомнил как увидел он когда-то Тири, свою жену, с крольчонком на руках; как прижимался этот крольчонок к ее руке…- Что ты медлишь, телохранитель? - с издевкой прошептал Локи. - Выйди и убей его! Скажи принцессе то, что ты всегда подозревал - что этот негодяй, еще будучи комитом, продался Триполитанину. Помнишь?.. Словно наяву, Стирбьерн увидел тот корабль, который вез его и других варангов от захваченного арабами Тавромения. Вспомнил и норга Торира, который уговаривал его помочь увести корабли к пиратам Льва из Триполия. И то, что показалось ему особенно странным и подозрительным - что Алексий, надменный, брезгливый Алексий тогда так взорвался, что собственноручно перерезал Ториру глотку. - Скажи это - и она будет твоей! - продолжали шептать рядом.“Но Эмунд ничего не заподозрил тогда"… - подумал Бьерн. И снова затаил дыхание: в залитый теперь луной сад вступило третье действующее лицо - Никон вышел из тени колоннады и стал видим Бьерну до последнего волоска в реденькой бородке. Его темные всегда чуть печальные глаза без тени гнева смотрели на пару. - Господь с вами, чада мои! - отдался эхом в тишине его голос. Алексий вздрогнул и, оттолкнув от себя принцессу так, что она едва не упала, обнажил меч.- Нет нужды таиться от меня, - продолжал Никон, не обращая внимания на зловеще блеснувшую в лунном луче сталь. - Бог есть Любовь. Господь благословляет истинную любовь. Если господин Алексий принесет сейчас брачную клятву, кою я, монах и пастырь, имею право засвидетельствовать, и в том поцелует крест, то союз ваш скреплен будет не только на земле но и на Небесах. - Учитель Никон! - раздался дрожащий голос Анны. - И тогда ты не расскажешь ничего отцу? Алексий, какое счастье!- Я не соглядатай. Ни одна живая душа ничего не узнает от меня, каким бы ни был ответ господина протоспафария, - отвечал монах. Под его пристальным взглядом Алексий отступил на пару шагов. - Я не могу, принцесса… - наконец, выдавил он, отступая все дальше в темноту. В голосе протоспафария проскользнули скулящие нотки. - Прости меня… Я не могу. Клятва… - Алексий, но ты же говорил… - севшим голосом произнесла Анна. - Алексий!.. - Господь благословляет Любовь, - повторил Никон. - Истинную любовь, ту, что не радуется неправде, но сорадуется истине и ведет к свету. Целая буря чувств отразилась на красивом лице протоспафария, и сделала его почти страшным. Он крепче сжал в руке меч и со страшным воплем бросился к монаху. Анна коротко ахнула, будто от удара кинжалом. Но Стирбьерн, после слов Никона обретший ясность восприятия и всегдашнее хладнокровие, кинулся наперерез Алексию и загородил монаха собой. Протоспафарий замер в двух шагах от варанга, будто натолкнувшись на невидимую преграду.- Прочь! - бесстрастно проговорил Бьерн. Алексий издал звук, похожий на скулеж прибитой дверью собаки, и сломя голову кинулся по облитой лунным светом дорожке. И затерялся в маслянистой ночной тени померанцевых деревьев.- Я поклялся защищать августу ромеев, оттого от меня никто ничего не узнает о том, что здесь произошло, - запинаясь, проговорил Бьерн, увидев, как смертельно побледнела Анна. Казалось, она сейчас упадет без чувств.- Здесь ничего не произошло, - откликнулся Никон. Он подошел к своей ученице и осторожно поправил мафорий на ее голове. Девушка вздрогнула от прикосновения и бурно разрыдалась - по-детски, всхлипывая, с отчаянием, горько и взахлеб. Монах осторожно прижал ее к себе, отечески похлопывая по спине. - Ровно ничего не произошло. Просто зерна отделились от плевел.