Глава 4. Путь вперёд (1/2)

Сиэтл, настоящее.Жизнь каким-то неведомым образом продолжается, вопреки скептицизму Фары. Солнце всё так же встаёт по утрам, птицы поют, утренняя пробежка так же приятна. По-прежнему скапливается мусор, который нужно выбрасывать, по-прежнему нужно принимать душ, всё так же есть одежда. Только одно отличие. Небольшое отличие, меняющее окраску всего, что она делает, словно фильтр в камере.

Фара запирает входную дверь ровно так же, как сделала это в тот самый день, добирается до офиса по тому же маршруту, как и в тот самый день, и поднимается по лестнице, почти ожидая, что дверь снова будет приоткрыта, как в тот день.

Но она закрыта, конечно же.

Фара проходится по комнате, собирая последние папки с делами клиентов и скармливая их большому переносному шредеру. Дирк как-то раз скормил ему кусок сыра, чтобы получить сыр, измельчённый необычным способом. Тодд до того смеялся, что чуть не схлопотал приступ парарибулита, когда Дирк понял, что забыл вытряхнуть контейнер для бумаги, и в результате три часа потратил на то, чтобы очистить липкий сыр от кусочков измельчённых документов.

Она подходит к стене и собирает с пола клейкие бумажки для заметок и их фотографии, которые они сделали не больше месяца назад, создавая схему связей для своего расследования. Дирк специально приклеил их слишком высоко для Тодда, так что Тодд в отместку поменял местами все гвоздики, через которые были протянуты связи, и в итоге все связи, которые Дирк намечал, пропали, и восстановить их уже не получилось бы. На следующий день пришёл Дирк, посмотрел на схему, и вместо того, чтобы разозлиться, вдруг радостно хлопнул в ладоши и сказал Тодду, что новые связи как раз правильные. На лице Тодда было очень противоречивое выражение: с одной стороны, он дело раскрыл, с другой, насолить Дирку не удалось. Фара не могла забыть ни это выражение лица, ни тот звук протеста, который Тодд издал, когда Дирк обхватил его вокруг талии и закружил по офису в порыве радости.

Такое цветное. Всё вокруг. Истории, кричащие с немытых кофейных кружек. Фотографии в её руке, напоминающие об их прошлом деле — она помнила, когда сделала их: в задней части того фургона, рядом с ней Тодд, шепчущий ей какие-то дурацкие шутки в надежде рассмешить её, а она злится, что он думает не о деле…Её руки дрожат. Из глаз текут слёзы.

— Вот дура. Тупая девчонка. Бесполезная девчонка, ты ничего не можешь изменить. Ха. Машина времени. Дыра в земле… Дыра… в голове моей дыра!..— Фара?Фара оборачивается. Аманда. Стоит в дверях в своей огромной чёрной кожанке, волосы растрёпаны, чёлка заходит на брови.

— Что ты делаешь?

Фара вытирает глаза, шмыгает носом. Раздражённо взмахивает рукой, будто это от вентилятора у неё течёт из носа и из глаз.

— Прибираю. Я договорилась с риэлторами на вечер и совсем забыла, что тут есть конфиденциальная информация о клиентах, которая просто валяется по всему офису, — Фара качает головой сама на себя. — Тут такой бардак, впрочем, как и было всегда. У нас был закрывающийся на замок шкаф для документов, но Дирк сожрал ключ.

— Сожрал?— Это была целая история. Магниты. И можно ли с их помощью двигать внутри тела металлические предметы. Для дела. Тодд… — Фара умолкает. Аманда моргает, смотрит на неё широко раскрытыми глазами. Ждёт. — Тодд… он говорил... хотел проверить… не важно.

Аманда обхватывает себя руками, стискивает свои локти через куртку. Она уже бывала в офисе, но сейчас смотрит вокруг так, будто раньше ничего этого не видела. Её глаза задерживаются на столе Тодда, и хотя Фара далеко и ей не видно, что там, она точно знает, что Аманда смотрит на их с Тоддом фотографию в рамке, где оба они намного младше и сфотографированы во время одной из их подростковых репетиций в гараже.

— Я собиралась упаковать это всё. Забрать себе. Потому что ты чаще всего в пути — разумеется — но это твоё, конечно же это твоё, и ты можешь… можешь забрать…— Мне приснился сон, — бормочет Аманда. Фара умолкает. Она уже уяснила, что когда Аманда рассказывает о своих снах или предположениях, то лучше молчать. — Мне приснилось, что он не умер…— Ох, Аманда, — вздыхает Фара. — Мне…— И теперь я думаю, что он вряд ли умер.

Фара медленно закрывает рот. Аманда смотрит на неё серьёзно, но с опаской. Проверяет, как она воспримет эту новую информацию. Фара трёт двумя пальцами лоб. Отрицание? Депрессия? Или всё-таки, ну вдруг…Нет. Нет, нельзя. Фара не может позволить себе поверить — даже на секунду…— Аманда, — тихо начинает Фара.Аманда стискивает челюсти.

— Не надо, — бросает она.

— Что не надо?

— Не надо это отметать. Он вполне может… они ведь ничего не нашли. Тебе это не кажется странным? Что они искали несколько недель и днём, и ночью, и не нашли даже, я не знаю — ботинок? Или чёртов клочок ткани? После всей той невероятной хренотени, через которую ты проходила — мы все проходили? — Аманда взмахивает руками, указывая то на себя, то на неё. — И ты не можешь предположить, что произошло что-то другое, кроме самого очевидного?

— Может, и очевидного, — повышает голос Фара. Поиграть в сумасшествие, забыть о разуме и логике, разогнать боль — так заманчиво, что становится плохо. — Сколько людей из тех, кого мы знали — и любили — умерло? Сколько их сражалось вместе с нами, и сколькие просто были вырваны из нашей жизни лишь потому, что смерть именно такова? Она случайна, и нелепа, и…— Но не Тодд, — Аманда протестующе качает головой. — Не Тодд. Он бы меня не оставил — он не поступил бы так. И я не буду в это верить — не поверила бы, даже если бы какой-нибудь бог сошёл с небес и сказал мне, что Тодд умер, я бы и тогда не поверила.

— Ну конечно!Снова к двери: Дирк. Стоит, лицо характерно сияет. Чисто выбрит. Умыт. На нём отглаженная рубашка, ярко-синяя куртка и галстук в маленьких золотистых пёрышках. В каждой руке он держит по большому коричневому чемодану на кожаном ремне.

Он готов уехать. У Фары напрягается живот.

— Что? — коротко спрашивает Аманда.

—Бог! Ну, бог. Я знаю одного! Я могу призвать! Услуга за услугу! — невидящий взгляд Дирка пробегается по комнате. Его рот неожиданно растягивается в восторженной, ликующей улыбке. — Да! Да! Точно, мы должны попросить его, — Дирк часто кивает, всё быстрее и быстрее. — Да, да. Я уверен, что это самое верное направление действий. Мне нужно отправиться в Англию, Фара, — Дирк обрывает себя, начав поворачиваться в дверях. — Нет — нам. Нам нужно отправляться в Англию. Конечно! Ха! Как я мог быть таким тупым.

Фара пережидает секунду нервного тика.

— И мы найдём там какого-то… бога? В Англии?— Нет, конечно, — вздыхает Дирк, закатывая глаза. — Там просто есть вокзал, в котором находится межпространственный портал, через который мы перенесёмся в Вальгаллу. В Вальгаллу, Фара! — повторяет Дирк, выделяя это слово. — Настоящая, несомненная, полноценная, горячая жизнь после жизни! И я знаю, как нам попасть туда! Я договорюсь с ними, — Дирк выпячивает челюсть, его глаза сияют. — Как-нибудь смогу их убедить. И я верну его обратно! — выкрикивает Дирк. Внезапно он бросается к Аманде, хватает её за руки, подносит их к своему лицу. С сумасшедшей улыбкой он целует их. — Нам не нужны похороны для твоего брата, Аманда! Что нам нужно, так это спасательная операция!*Кембридж, прошлое.

Для Тодда дни проходят удивительно быстро. Каждое утро он забирается по лозе к Регу — дверь всё так же открывается наверх, в небо, что вряд ли является существенным неудобством для Рега, который почти никогда не выбирается из своего кресла. Он сообщает Тодду, что машина времени по-прежнему неисправна, и чтобы тот заходил завтра. Всякий раз для Тодда находится какое-нибудь небольшое задание, пока он у Рега — обычно помочь найти какую-то мелочь, потерянную Регом в беспорядке его офиса. То его очки в толстой оправе, то инкрустированную золотом перьевую ручку, то его голубого с ярко-зелёным попугая.Тодд обычно уходит поздним утром, соскальзывая по лозе и тяжело приземляясь на исключительно живучий куст азалии. Он лежит на кусте, и его медленно наполняет осознание бесконечности времени. Он смотрит на морозное синее небо, его руки обычно исцарапаны попугаем, и Тодд полностью проникается тем, как невыносимо тоскливо вот так застрять в этом отрезке расследования. Ждать. Пока дело не начнётся. Пока не начнётся новый день. Затянувшийся, мрачный завтрак его души. Он будет считать скуку своим врагом, пока не поймёт, что в действительности является его врагом — и в чём будет заключаться это дело, кто (или что) будет их противником. Тодд понимает: должно что-то произойти. Он просто не знает, когда. Или где. Не знает ничего, если уж быть честным с самим собой.

Время идёт. Тодд проводит большую часть дней (после того, как его отпускает утренняя хандра) с гитарой, обрывая струны и сочиняя музыку, пока Свлад на лекциях. Ричард ведёт себя довольно дружелюбно в самом обычном смысле, без всякого невротизма — Тодд сам не знал, что так соскучился по подобной дружбе. Люди (нормальные люди) не так уж часто стремятся с ним общаться. Ричард сразу же познакомил Тодда со своим соседом, Джоном Хобсоном, скучным старшекурсником факультета математики, который и сравниться не может с Амандой как барабанщик, но лучше уж он, чем широкий выбор барабанных ритмов в синтезаторе Ричарда.

Время идёт. Наступают вечера, которые то нескончаемо скучны, то безвкусно пьяны — третьего не дано. У него до сих пор не было ни одного приступа парарибулита с момента, как он попал в Кембридж, и сам не зная почему, Тодд считает, что вселенная даёт ему краткую передышку, и не хочет тратить напрасно ни единый миг из этой возможности делать что угодно без висящей над ним непреклонной тени внезапной боли, возникающей в его голове. Если у Ричарда и Джона нет завалов по учёбе, они втроём проводят вечера в студенческом баре или в “На берегу”, критикуя любительские группы. Если те не могут, Тодд остаётся в одиночестве — он обычно прогуливается по извилистым улочкам Кембриджа, умоляя вселенную просто разобраться уже в этом деле и отчаянно желая нарушить эту монотонность.

Тодд постоянно избегает своей комнаты. Если бы его кто-то спросил, он сказал бы, что это никак не связано со Свладом, но поскольку никто не спрашивает, ему не приходится врать: на самом деле это именно из-за Свлада.Для начала это как-то жутко: преодолеть это кошмарное ощущение Тодд не в состоянии. Может, Свлад и выглядит как Дирк, но ведёт себя совершенно иначе. Он замкнут. Отстранён. Постоянно сгибается пополам и закрывается в ванной. Он до сих пор ничего не поджёг, ни разу не забрался в общагу через окно и не попытался потащить с собой Тодда через полстраны, влекомый предчувствием, которое впоследствии оказалось бы невыносимым желанием съесть картошку-фри.

Он раздражает, и не тем своим невероятным способом общения, который теперь (Стокгольмский синдром, не иначе!) Тодд считает вполне приемлемым. Он раздражает своими реакциями. Пожимает плечами в ответ на вопросы. Срывается, когда Тодд приходит поздним вечером, заявляет, что Тодд помешал ему. Тодд не настолько прекрасный человек, чтобы не обращать внимания на это, так что ему становится только хуже, и вскоре это ощущение прочно ассоциируется со Свладом — как с кем-то, кого лучше избегать.

И даже если бы Свлад не вёл себя как придурок, он бы всё равно вряд ли понравился Тодду. Потому что Тодд мудак. Одинокий мудак, который хочет вернуться домой, а присутствие Свлада — и сравнение его с Дирком — вызывает у Тодда чувство, что вселенная над ним глумится.

Ровно месяц с момента начала заточения в прошлом Тодд в одежде лежит на кровати, пытаясь собраться с силами, встать и снова вскарабкаться по лозе. Свлад в ванной, он встал раньше, как и всегда, и громкий звук льющейся воды хорошо отвлекает. То, что Свлад рано встаёт, совсем не похоже на Дирка, и Тодд не знает, что это означает. Дирк, с которым Тодд знаком в своём времени, может спать при ураганах, землетрясениях и миграциях диких животных — даже если это всё происходит в одну и ту же ночь — и если разбудить его до полудня, то он всё равно скажет, что это “унизительное истязание”. Свлад же всегда покидает постель в шесть утра, словно мечтающий о повышении кадет.Шум воды утихает, и вскоре Свлад возвращается в комнату, его длинноватые волосы слиплись за ушами. На нём рубашка и полинялые синие джинсы, а галстука нет. Тодд размышляет, когда же это у Свлада появится навязчивая тяга к галстукам и прочно обоснуется в его представлениях о красоте, и не выйдет ли так, что одновременно с её появлением у него наконец выйдет из задницы тот здоровенный кол, который там, судя по всему, застрял.

— Какие уроки? — спрашивает Тодд, поднимаясь. Эта тема приятна и безопасна для них обоих.

— Лаба, две лекции, потом быстро пообедаю и в библиотеку делать домашку, — отвечает Свлад, собирая в рюкзак тетради и ручки. — Потом семинар и последняя лекция. Вроде всё.Сначала Тодд был шокирован объёмом учебной нагрузки, доставшейся Свладу, но потом узнал от Ричарда и Джона, что это обычное дело в Кембридже. Если бы Тодду пришлось тут учиться, он бы слился, едва взглянув на расписание.

— А у тебя?

— Да, просто… прохожу кое-какие темы, — Тодд подготовил несложное, но с трудом поддающееся проверке прикрытие: он собирается поступать в аспирантуру, а этот год участвует в исследовательской работе Рега. Кафедра Рега была такой же загадочной, как и он сам, так что Тодд спокойно мог говорить с любой степенью обтекаемости о теме своих исследований и не бояться расспросов. — Как там твоё эссе?Свлад не прекращает попыток впихнуть в свой набитый рюкзак ещё одну тетрадь, но наклоняет голову. Кажется, в атмосфере комнаты что-то меняется, и когда Свлад оборачивается к Тодду, на его лице улыбка.

— О, замечательно! Прекрасно. Ещё пара предложений, чтобы подвести итог, и да. Да, тогда оно будет…— Свлад?Улыбка становится несчастной.

— Ну, вообще-то… у меня пока что не получилось написать… ничего.

— Ничего? — не веря своим ушам, переспрашивает Тодд. Последние четыре ночи Свлад только и делал, что сидел в комнате и пил чай, непрестанно работая над своим эссе. Прошлой ночью он настоял, чтобы Тодд оставил его одного на весь вечер (как, собственно, сам Тодд и планировал), и когда Тодд вернулся домой в два ночи, Свлад спал на столе, положив голову на учебники.

— И нечего так кричать! — кричит сам Свлад. — Я знаю, что делаю.Тодд прикусывает язык. Это худшая черта характера Свлада — полное неумение попросить о помощи — и она больше всего выводит Тодда из себя.

Свлад судорожно выдыхает и швыряет рюкзак на стол, звякают две немытые кружки.

— Я бы мог пропустить лабу, — бормочет Свлад. Он хватает свой большой кожаный плащ с вешалки на двери. Наверное, когда-то он был чёрным, но теперь он такой потрёпанный, что потрескавшаяся кожа скорее выглядит серой. Тодда он бесит, бесит, что он такой унылый, Тодд не понимает, почему Свлад носит его чаще, чем остальную свою одежду. — Что ты обычно делаешь по утрам? Может, и я бы так сделал.

— Ну… Я обычно иду в столовку. Кофе там, завтрак.

Свлад кивает, это не является ни согласием, ни протестом, и жестом предлагает Тодду идти впереди, надевая свой плащ. Тодда необыкновенно манит желание разоржаться и пассивно-агрессивно показать Свладу фак, но это самое заметное проявление дружелюбия, которое Тодду досталось за весь месяц, так что он принимает его.Они идут по коридору, спускаются по спиральной лестнице, проходят через большую каменную арку в пестрящий газонами Северный дворик, всё почти в полной тишине. Это ещё одно бросающееся в глаза различие между Дирком и Свладом: Дирк, который заполняет любую тишину неконтролируемой чушью, и Свлад, который только хмурится, безмолвно вглядываясь в землю под ногами.

От Северного дворика до столовой ведёт небольшая пешеходная дорожка. Столовая располагается на территории колледжа в длинном вытянутом углу, простирающемся до реки Кем. Дорожка аккуратно выложена каменными плитками и огибает унылые бетонные лаборатории и лекционные аудитории, навсегда застрявшие в семнадцатом веке, когда люди полагали, что серый очень подходит для популяризации науки. Напротив река и несколько больших деревянных сараев, в которых, как рассказывали Тодду, хранятся лодки.

— А ты уже был на реке? — спрашивает Тодд Свлада.

— Нет, — бросает Свлад слишком поспешно. — А ты?

— Не-а.— А-а.За этой впечатляющей беседой кажется, что дорога до столовой занимает в два раза больше времени. Столовая на нижнем этаже одного из старых учебных корпусов. Раньше тут была двухуровневая библиотека, а теперь кофе-машины и большая стойка из стекла и металла, где можно купить горячие блюда. Большие кресла стоят вокруг столов по два-три на каждый. Столы выше, чем обычно, что заставляет сидеть за ними с неловко висящими локтями. Доносится приятный гомон болтовни, от которого запах вчерашних хот-догов и пересоленной картошки-фри кажется более заманчивым.Как обычно, за столом на троих у окна с видом на реку в большом кресле устроился Ричард, увлечённо болтающий с Джоном, которого почти не видно, так низко он сполз на своём сиденье. Тодд свистит им, засунув в рот пальцы.

Ричард тут же оборачивается на свист, машет Тодду. Лишь только он понимает, что Тодд не один, как выражение его лица меняется на скованно-безразличное.

— Какого хрена-то? — сердито спрашивает Ричард, указывая на Свлада, отошедшего к кофейной стойке. И продолжает, уже так, чтобы слышал только Тодд. — Нет, правда, а какого хрена? Почему ты пришёл с этим вампиром?

— Не называй его так, — отвечает Тодд.

— Ну извини, только вот он выходит лишь по ночам, — начинает Ричард, загибая палец. — Носит дебильный кожаный плащ, — загибает следующий палец. — И он на самом деле из Трансильвании. Надо быть идиотом, чтобы не воспользоваться возможностью называть его вампиром.

— Сейчас день, а он вышел на люди, — замечает Джон, после чего отхлёбывает свой кофе.

— Ага, небось намазался солнцезащитным кремом, чтобы солнце его не спалило. Серьёзно, Стив, что за хрень?Тодд понимает, что в чём-то он согласен с Ричардом, но преданность Дирку — если не Свладу — не позволяет предложить избавиться от его компании.

Свлад подходит со стаканом, с крышки которого свисает картонный ярлычок, означающий, что внутри чай. Тодд отходит, пропуская Свлада к месту за столом, но Свлад остаётся неловко стоять чуть поодаль от них.

Джон и Ричард ухмыляются друг другу, из-за чего Тодд стискивает зубы.— Вечером в паб? — спрашивает Ричард, отворачиваясь так, будто хочет подчеркнуть, что Свлада в эту беседу не приглашают.

Джон мотает головой.— У меня на завтра целый список вопросов. Логика. Чёртов формализм. Господи, дали бы мне механику хоть разок! Я не могу вникнуть в эту философскую чушь!— "Философия одновременно самое возвышенное и самое банальное из человеческих начинаний", — беззаботно цитирует Ричард.

— Чересчур помпезно для шотландца, читающего чёртову английскую литературу…— На первом курсе там в основном ирландская. Салливан тяжело давался Джойс. Это мои гаэльские кузины. Мои братья в лапах империализма…— Ты же философию изучаешь, да, Свлад? — быстро прерывает Тодд, пока Ричард не принялся целиком декламировать “Храброе сердце”.Все поворачиваются к Свладу. Тот сглатывает, как мышь в окружении кошек.

— Да, — единственное, что говорит Свлад.

Вот чёрт. Тодд прикусывает нижнюю губу.

— Согласен с тем, что Ричард сказал? Она возвышенная или банальная? Для чего вообще философия? — подначивает его Тодд, пытаясь вызвать у него хоть что-то, кроме этой тишины, которую он вынужден терпеть уже целый месяц.