9. Собиратели урожая (1/1)

Дверь личного отсека отрезала шум праздника, тянущийся следом, как навязчивый турболис, прикормленный энергоновыми сладостями. Кассеты болтались кто где: он чувствовал их радость и ощущение свободы. Что ж, пусть развлекаются. Надо будет дать им больше самостоятельности, может быть, даже выделить отдельные отсеки, тем более что причинить вред им не осмелится никто: репутация Саундвейва была такова, что с ним и его подопечными предпочитали не связываться, а ходить или летать в разведку больше нет необходимости. Нет необходимости быть постоянно рядом ?на подхвате?. Так что пусть теперь живут своей жизнью. На Искре телепата было спокойно, а еще ему хотелось побыть одному. Синие пальцы обхватывают куб энергона, стоящего на столе. Если смотреть через него на свет, розоватая субстанция кажется живой: светлые искорки-блики то вспыхивают, то гаснут, когда качнешь емкость, а на месте отхлынувшей к другой стенке жидкости остается веселая радужная пленка. Одна из основ. Топливо, поддерживающее существование. Первое звено в цепочке трансформации от неживого к живому. Вторая рука тянется к маске и снимает ее. Сегодня можно. Немного терпкий вкус среднезаряженного не обжигает глоссу, как высокооктановый энджекс, а мягко прокатывается по ней. Саундвейв не любил крепкие напитки – от них слабели его ментальные щиты, и назойливо лезущий в процессор шепот чужих мыслей и эмоций обволакивал его как липкий грязноватый туман. Ошметки несбывшихся надежд и чаяний, задавленные в глубине ядовитые клубки ненависти, примитивная похоть, ленточные черви хитрых расчетов и задумываемых интриг, ледяные щупальца страха и тошнотворная сладость лицемерия, желание урвать побольше и стремление использовать что-то на пользу себе. Большинство мехов представляли внутри себя отвратительный коктейль, окунаться в который было мерзко. А еще вызывало сильнейшее желание убивать окружающих. Как паразитов. Впрочем, в самом Саундвейве внутренней грязи было не меньше. Не торопясь допить куб. Защелкнуть маску снова – она стала его настоящим лицом. То, что под ней, уже много ворн не видели даже кассеты, а другие, кто знал его настоящий вид, давно ушли в дезактив. Маска – это необходимость. Глухое металлическое забрало пугает, потому что на нем нет эмоций, настораживает и заставляет держаться на расстоянии. Это правильно. Это хорошо. Больше всего на свете связист не любил фамильярности. Если бы Старскрим не понял этого еще в начале их знакомства и работы с Мегатроном, у лидера был бы теперь один заместитель. Но он понял. Молодец. Умный сикер. Пусть яркий летун будет первым после Лорда, пусть он очень удачно перетягивает внимание на себя (и негативное внимание тоже), а Саундвейв всегда в полутени – для телепата это выгодное положение. Его, почти невидимого и непонятного, боятся гораздо больше. О том, что под маской у третьего в командовании, не судачили разве только дезактивные. Но любые разговоры без дополнительной пищи иссякают, а страх перед неизвестным остается. Разумеется, сама по себе маска не значит ничего: мало ли мехов с глухой пластиной вместо фейсплейта? Но в качестве финального штриха, завершающего имидж скрытного, но от этого еще более опасного серого кардинала, она смотрится великолепно. Прекрасное дополнение образа. Тарн со своей инсигнией меж аудиодатчиков просто плагиатор. Многословный садист, пытающийся изображать из себя интеллектуала. Пока он нужен. Но придет и его время. Блаженную тишину отсека разбивает тиканье хронометра. Редчайшая, еще довоенная вещь. Она была дорогой и тогда, а сегодня и вовсе бесценна. Заключенный в многогранный корпус идеально отлаженный механизм, не дающий сбоев. Каждое деление на циферблате украшено прихотливо изогнутым глифом, выложенным микроскопическими фотохромными кристаллами. Хорошо, что кибертронская грамматика основана на принципах не слоговой, а иероглифической письменности: каждый знак здесь – понятие, и сочетания этих понятий можно прочесть по-разному – смотря как знаки расположены. Это открывает удивительную возможность наполнить фразу многими смыслами: все зависело от того, с какого конца начинаешь читать... Саундвейв любил такие лингвистические игры. Похоже, любил их и мастер, который сделал часы. Если вести взгляд по часовой стрелке, мерцающие глифы складываются во фразу ?Все меняется, все течет?, а если читать против, то смысл выходит иной: ?Течет, не меняя ничего?. Не просто часы, а предмет искусства, демонстрирующий своим видом, что верно проживать утекающие в никуда мгновения – это тоже искусство. Одна из последних работ Вирля. Надо отдать должное, рекер знал свое дело. Мысли медленно и тягуче прокручиваются в процессоре, но пока Саундвейву незачем заставлять его работать на полную мощность: Лидер сам сказал ему отдохнуть перед завтрашним днем, – и постепенно принимают иное направление. …Итак, они добились того, о чем мечтали. Они победили. Но в Искре связиста не было ликования, как у простой солдатни. Вот отстраненное холодноватое удовлетворение – было. Как в многоходовой партии трехмерных шахмат, когда выигрываешь у серьезного соперника. А еще была усталость. Застарелая, накопившаяся, нудно давящая. Как надоевший до оскомины, самортизированный и скрипящий шарнирами древний партнер. Пусть это логический повтор, но Саундвейв устал испытывать усталость. Ему нужен отдых. Не за счет работы на благо знака, нет. Свои обязанности он будет выполнять, пока горит его Искра. Но вот личное время ему хотелось бы наполнить большим… уютом? Какое забытое и ставшее непривычным за ворны войны слово! Пройти к платформе, вытянуться на ней, заложив руки за голову. Отдать команду на приглушение освещения отсека. И продолжить лениво размышлять. …На органических планетах население не добывало и не синтезировало топливо, как это делали на Кибертроне, а… разводило его. У них это называлось ?еда?. Иногда разновидности ?еды? были теплокровными и способными издавать звуки, а иногда – бессловесными, пьющими соки земли и растущими за счет них. Органики поливали последние жидкостью. Ухаживали за ?едой?, пока она была маленькой. А когда она достигала зрелости, убивали, чтобы заправиться. Или, как говорили они, ?употребить в пищу?. Время убийства называлось ?собирать урожай?. Собиратели урожая что-то делали руками, а кое-где использовали безыскровые машины, на которых восседали гордо, как короли. Как победители, добившиеся нужного им финала своим трудом. В общем-то, собирателями урожая можно назвать и победивших десептиконов, но их урожай куда глобальнее – это целая планета. Или родина не может быть ?урожаем?? К тому же они не растили ее. Хотя… Если брать историю трансформерской расы в мирные времена… С одной стороны, строительство городов условно можно приравнять к возделыванию земли. Но, с другой стороны, кроме украшавших пейзажи строений, там были и заводы, отравлявшие все вокруг. Так можно или нет? Философский вопрос. Надо будет под настроение обсудить его с Шоквейвом – он тоже любит подобные рассуждения. Но, так или иначе, урожай смертей с врагов они собрали. Пусть и щедро отдав им свои жизни. Великого дела не бывает без великих жертв. Теперь они пожинают плоды: разрушенные города, убаюканные в забвении завываниями ветров, и опустошенные пространства, где раньше сверкали кристаллические кустарники и деревья, а теперь хозяйничают торнадо мелкой ржи. Это – их урожай. И еще горстка пленных, которые хотели умереть как воины, но им не дали этого сделать. Потому что трофеи, которые могут шевелиться и испытывать чувства, куда интереснее трофеев мертвых и безучастных. Последние – скучны, а первые – забавны. Скуку Саундвейв тоже не любил. Конечно, в делах службы ответственность прежде всего, каким бы рутинным ни было задание, но досуг ему как победителю можно было бы сделать и более разнообразным. Так почему бы не за счет живого трофея? Его личного ?урожая?? На который он имеет полное право, потому что победа фиолетового знака – в немалой мере и его заслуга. Нет, есть пленного он не станет – тут телепат усмехнулся под маской. Он не тупой терроркон, чтобы жевать чужие пальцы. А что делать тогда? Ломать ментально и физически? Но этого было в достатке за ворны и ворны войны. Пытаться переиграть, перехитрить, оказаться на шаг, а то и больше, впереди? Вызнать, раскрыть слабые места и ударить именно туда? Но и это было тоже. Это приелось. Это было скучно. Это применялось и к врагам, и к сознаковцам. И будет применяться впредь: десептиконов не изменишь, и чтобы стоять во главе их, нужно быть куда большим десептиконом, чем подчиненные. Немногочисленные же пленники не находятся в равном с ним положении, а значит, не могут считаться достойными противниками. И нет смысла поддерживать закаменевший стереотип: злобный и коварный Саундвейв пытает героически сопротивляющегося автобота. Или уже не сопротивляющегося – не в этом суть. А суть в том, что все вышеперечисленное ничего, кроме негатива, не вызовет. Да, меха можно переписать. Залезть к нему в мозговой модуль, пройтись грязными подошвами по самому сокровенному и выбросить ненужное на свалку. Но кому нужна перепрограммированная послушная болванка? Чем она отличается от дрона? Ничем.А что, если?.. Если прочитать фразу не с начала, а с конца? Попробовать вызвать не закономерный страх и опасение, а добиться того, чтобы трофей начал испытывать к своему хозяину противоположные чувства? Может ли враг привязаться к своему врагу? Простить его и со временем начать испытывать к нему искреннюю признательность, благодарность или даже что-то большее? Хотя Саундвейв бы не простил… И никто из десептиконов не простил бы. Но телепата не зря считали почти всемогущим в плане процессорных игр. Так сможет ли он добиться того, чтобы трофей сломал себя сам? Хотя нет, не сломал бы (ломать – значит делать что-то быстро и резко), а… изменился со временем. Чтобы вопреки всему, зная, что перед ним – мех, чьей заслугой стали поражение автоботов и смерть их Прайма, постепенно стал бы относиться к телепату без негатива или презрительного равнодушия? Стал преданным ему. Преданным всей Искрой и, что всего важнее, преданным добровольно, а не из страха или расчета? И при этом понимал бы, что им никогда не быть на равных? Можно ли сделать из пленного идеального слоттера? Не интера, играющего навязанную роль, потому что это способ миновать лишние мучения. Возможно ли такое в принципе, или к каждому чувству неумолимо примешивается расчет? У десептиконов это так. Даже в том, что они называют любовью. Впрочем, это слово они предпочитают не произносить: есть в нем что-то нежное и хрупкое, то есть то, что для любого фиолетовозначного – непростительная и достойная презрения слабость. Но автоботы в большинстве своем другие. Они не обладали врожденной безжалостностью. Они много говорили о мирном решении, о прощении, об умении договариваться – еще тогда, давно, до начала войны. Говорили и потом. Правда, адресаты их не понимали: и сам Саундвейв, и его соратники считали, что прощать – это тоже значит проявлять слабость. А если для автоботов прощение – вполне допустимая вещь, то тогда… Почему бы не попытаться решить эту интересную задачу? Заранее прописать сценарий, который можно корректировать по ходу действия. К тому же эксперимент будет иметь и практическую пользу: не лишним будет изучить, как изменяются поведенческие паттерны меха, оказавшегося в статусе побежденного, потерявшего надежду. Правы были древние философы: без надежды как путеводного ориентира не может жить ни одно мыслящее существо. Получается, что психика в целях самосохранения вместо отживших свое ориентиров должна подыскать новые. Такие, где бывшие враги – нынешние хозяева – займут принципиально иное место. В дальнейшем это может пригодиться при экспансии на другие планеты и при покорении новых рас – не обязательно механоидных. Иногда автоматизированных производственных линий недостаточно. Нужна живая думающая масса, которую можно… адаптировать. Которая будет сосуществовать рядом с высшими, под высшими и при этом останется довольной своим положением. Вычистить непримиримых и идейно упертых несложно. И тогда победа будет равна уничтожению. Но в этом случае враг, сражавшийся до последнего вздоха и умерший с честью, будто бы отбирает часть славы для себя и отравляет чистое ощущение превосходства. Оставить часть врагов в живых и править ими, замечая или не замечая ненависти поверженных, – тоже половинчатое достижение. Но править теми, кто любит и боготворит своих победителей, – в этом и есть стопроцентная победа. Да, это будет интересный эксперимент. Оставался один вопрос: кто? Объект должен быть относительно… чистым, не несущим в себе большого числа частиц десептиконской прошивки, то есть не зацикленным на азарте и стереотипе ?убей врага любой ценой, а если не можешь убить, продолжай ненавидеть его вечно?. И обладать достаточно гибкой психической матрицей, способной адаптироваться к новым условиям. Иметь латентные качества, которые помогут провести эксперимент успешно. Конечно, названия ?десептиконский? и ?автоботский? в отношении прошивок условны – вряд ли Создатель (если он вообще был) или Создатели сборочных линий думали о делении механоидов на две разных расы в зависимости от черт характера. Такого рода термины возникли неизмеримо позже возникновения Кибертрона – перед самым началом войны. Да, именно так все задумывалось вряд ли. Но реальность вынесла свое решение, и практически все, кто обладал качествами, связанными с проявлением агрессии в большей мере, чем чертами, связанными с бесконфликтностью, приняли фиолетовый знак, а те, у кого первого было меньше, а второго – больше, признали своей алую инсигнию. Были, конечно, редкие случаи, когда соотношение было равным: пятьдесят на пятьдесят, как у Дэдлока, например, но выяснилось, что такие личности ненадежны. В принципе, то, что Дэдлок ?наелся? быть десептиконом и стал автоботом Дрифтом, было закономерно. Впрочем, и среди десептиконов ?стопроцентными? могли считаться только отбитые на весь процессор звероформеры. У самого Саундвейва такое соотношение исчислялось в 85 и 15 процентов соответственно. У Старскрима ?десептиконского? начала было и того меньше. Правда, летуну помогали его неимоверные тщеславие и амбиции, ради удовлетворения которых он готов был идти к намеченной цели по шлемам… Но так или иначе все они, стоявшие у самых истоков фиолетового движения и несущие ответственность за то, к чему привела война (Саундвейв не видел смысла отрицать очевидное), парадоксально не были чистыми десептиконами математически. Значило ли это, что числами и формулами нельзя обозначить все? Что всегда останется что-то за гранью сухого прагматического понимания? Что всегда будет – пусть и ничтожно малый – процент алогичности и случайности? Саундвейв признавал эту вероятность, но она, по мнению телепата, близилась к нулю. И свой выбор знака он совершил не в состоянии аффекта или на волне эмоций, а после четкого анализа и взвешивания ?за? и ?против?. Он всегда принимал решения на основании расчетов. За редчайшими исключениями расчеты оказывались верными. А недостаток процентов объясняется просто: в Искре каждого меха – каким бы злобным он ни был – всегда есть что-то ценное и святое лично для него. Часть божественной сущности, ведь все мы создания Праймаса – так говорили священники в храме еще до войны. Красивая метафора, ничего не скажешь. Но, в конце концов, даже самое иррациональное явление может быть объяснено. Если этого пока не произошло, значит, просто еще не выработан алгоритм расшифровки. И никакой мистики. Сейчас Айаконский храм лежит в руинах. А где-то среди этих развалин ржавеет и то, что осталось от проповедников, не пожелавших признать суровую действительность и решивших быть со своим Праймасом до конца. Но это все метафизика. Мегатрон однажды обмолвился, что религия может стать нужной только в восстановленном мире. Что ж, он прав. Мир сначала надо восстановить. …Но вернемся к пленным. Итак, кого же выбрать? Над этим стоило поразмыслить. Перебрать коллекцию характеристик и данных о бывших противниках. Поправка: оставшихся в живых бывших противниках. И найти оптимальный вариант. А также обдумать то, каким станет пролог будущего представления. И, разумеется, раздать соответствующие указания подчиненным.