В разлуке (1/1)
С отъездом охотников лагерь вымер. Павлов и Броун проводили маленький отряд до самой паромной переправы и возвратились обратно. Массивная фигура боцмана все еще мерещилась в туманной дали, вызывая странное чувство. Броун тоже выглядел подавленным, но Павлов не мог догадаться, разлукой с кем это вызвано: тот с отеческой нежностью относился к юному Томеку, но в то же время был очень близок со Смугой. Конечно, очень мала вероятность, что в огромной тайге в одной экспедиции сойдутся сразу несколько извращенцев, но чего только в жизни не бывает. Разумеется, Павлов не собирался об этом говорить.Время тянулось скучно и долго. Броун целыми днями занимался своими обожаемыми чучелами, нанайцы исправно снабжали стоянку дичью и дровами, так что все обязанности Павлова составляла дежурная вахта в первой половине ночи. Нет, он вовсе не тосковал по Бролю. Это просто глупо. Он ведь неотесанный мужлан, садист и пьяница, обладатель сильных рук, жарких губ и невероятного, огромного члена. Ну что за мысли опять! В городе непременно нужно будет сходить в храм.За прошедшие несколько дней Павлов закончил свои заметки, разобрал записи, которые собирался предоставить уряднику в Хабаровске, набросал план рапорта. Ему все не давала покоя некая тревожная мысль, которую никак не удавалось поймать. Что-то связанное с этими звероловами, но что?В день, когда Удаджалак прибыл в лагерь и сообщил о стычке с хунхузами, ранении Смуги и следовании всей группы в больницу Нерчинска, шестеренки наконец-то сдвинулись. Нерчинск. Вильмовский.Перед самым отбытием в Хабаровск на повышение Павлов перехватил письмо от одного из ссыльных поляков с просьбой о подготовке побега, адресованное кому-то в Англии. Кажется, фамилия адресата звучала похоже… Будь он в Нерчинске, проверить это не составило бы никакого труда, но сейчас такой возможности у него не было. Тогда он вспомнил о своем хорошем знакомом по службе, штабс-капитане Голосове. Тот отнесется с пониманием и все сделает быстро. На него можно положиться.Павлов написал письмо и отдал его казаку, который отправлялся в отпуск в Иркутск: Нерчинск был ему по пути, так что никаких проблем возникнуть не должно. Той же ночью, сидя у костра, Павлов первые всерьез подумал, что скоро, вероятно, увидит всех звероловов в тюремной камере. При мысли об этом что-то сладко заныло в животе.— Господин Павлов, уже скоро утро. Что же вы не разбудили меня? — негромко сказал Броун, подходя к костру.— Мне не хочется спать, так что не стоит беспокоиться. Я могу спать и днем, для меня ведь нет дела сейчас.— Тут вы правы. Скучно, наверное, бродить с нами по тайге, — сказал Броун.Он подвесил над костром котелок с кофе и присел на складной стул. Павлов заторможенно следил за его движениями.— Служба не дружба. Это лучше, чем болтаться на виселице или гнить за решеткой.В другой ситуации Броун нравился бы ему: спокойный, интеллигентный, рассудительный человек. Возможно, излишне мягкий, но с ним не было страшно. Этот не станет применять силу, от него не ожидаешь нападения. В другой ситуации… да.— Вы правы, — после недолгого молчания отозвался Броун.По его резковатому тону Павлов понял, что коснулся болезненной темы. Интересно, догадывался ли его собеседник, что их операция практически раскрыта?— Скучаете по нему?— По кому? — заметно напрягся Броун.— По Томеку. Я заметил, что парнишка очень нравится вам.— А, да, да. Он напоминает мне сына. Тот учится в Англии, и я очень тоскую в разлуке с ним, — Броун склонил голову и посмотрел на свои ладони. — А вы, господин Павлов? У вас есть семья, близкие?— Нет, — Павлов покачал головой, поднимаясь с места. — Но есть человек, о котором я думаю. Доброй ночи, господин Броун, или, вернее всего, доброго утра.Оказавшись в палатке, Павлов поскорее забрался под одеяло и зажмурился. Что он только что сказал? Неужели это правда? Заметил ли Броун, понял ли, о ком он говорит?Сон долго не шел к Павлову; тайга вокруг просыпалась, подавали голоса птицы, Броун и нанайцы завтракали. Постепенно дрема смежила его веки, но не принесла с собой покоя. Павлову снилась темница. Обнаженный и избитый Броль лежал на старом соломенном матрасе, лунный свет из оконца лепил на его тело неровные кусочки серебра. Павлов отворил тяжелую дверь и вошел, скрипя новыми сапогами. Броль слабо заворочался, звякая цепью, которой он был прикован к стене. — Ну и что ты теперь скажешь? — спросил Павлов, подходя и поддевая его член носком сапога. — Все еще хочешь сделать мне больно?Броль рывком сел, прислоняясь к стене голой спиной. Его глаза горели страстью.— Я хочу тебя, — хрипло выплюнул он.Его член, еще мгновение назад мягкий и безжизненный, начал наливаться силой. Павлов не мог отвести от него взгляда, чувствуя, как ему самому становится тесно в одежде.— Я хочу тебя, — повторил Броль настойчивее. — Ты мой.Павлов вспомнил о метках, оставленных им прошлой ночью, и завороженно кивнул, глядя в его горящие глаза. Глупо отрицать очевидное.Он не помнил, как и когда разделся и оказался на нем верхом; просто вдруг понял, что с остервенением насаживается на член Броля, и при каждом ударе словно острый прут пробивает его позвоночник. Воздуха не хватало, пахло потом, кровью и мокрой соломой. В тишине холодной камеры слышно было, как влажно чмокает его анус, принимая в себя напряженный член пленника.— Ты мой, — жарко шептал Броль. — Еще, давай еще!Павлову казалось, что набухшая, раскаленная головка прожжет его живот изнутри. Он стонал, пряча лицо в сгибе шеи Броля, и двигался все резче, стараясь причинить себе боль.— Утром тебя повесят, — услышал Павлов собственный голос со стороны.— Тогда нам нужно спешить, — ответил Броль.Он оторвал цепь от стены и накинул ее на шею Павлова, сдавливая. Огромный член взорвался огнем глубоко внутри. Черные и оранжевые круги ползли перед глазами, затмевая все, и постепенно исчезали и сырая камера, и матрас, и даже тяжелые объятия Броля в последний момент, вместе с неразборчивым шепотом и гулом в ушах.Павлов распахнул глаза и дернулся. По брезенту палатки цвели солнечные блики, образуя череду оранжевых и черных пятен. На реке гудел подходящий к пристани пароход. Возле костра о чем-то громко разговаривали нанайцы, смеясь и перебивая друг друга. Ничего не случилось.Дыхание постепенно укладывалось в груди. Павлов сел, ощущая на себе грязную липкость. В животе медленно проходило напряжение, словно сонный морок был реальным и осязаемым.— Человек, о котором я думаю, — прошептал Павлов, вспоминая призрачный ночной разговор с Броуном у костра. — Надеюсь, ты все еще хочешь меня.