Буря в тайге (1/1)

Буря подступала издалека. Сперва поднялся ветер, небо затянуло тяжелыми облаками. Потом вдали завозился гром, постепенно приближая свое ворчание, и к темноте над тайгой уже вовсю сверкало. Павлов укрылся в палатке сразу после еды: в непогоду у него болела голова, к тому же грозу он не любил, а молний побаивался с тех пор, как на его глазах удар одной из них расколол и спалил огромное дерево. Даже лежать в тепле и слышать сквозь бесполезные затычки в ушах, как снаружи завывает ветер, было в некотором роде страшно. Павлов подтянул колени к животу и глядел, как отсветы молний вспыхивают через плотный брезент палатки. Дождь начал поливать сверху, неравномерными порциями стуча по тугой ткани.Кажется, в лагере что-то происходило: сквозь вой бури слышались голоса, какие-то звуки. Павлов вяло думал, что звероловы сейчас могли бы заниматься чем угодно незаконным без всякой опаски быть пойманными. Он чувствовал себя слишком слабым, а голова только-только перестала гулко ухать от ударов иллюзорного свинцового шара изнутри.— Эй, господин Павлов, вы живой? Этот голос он не спутал бы ни с чьим другим: укротитель Броль. Павлов почти усмехнулся в темноте, насколько позволяла больная голова. Если Броль укротитель, то он сам — дикий зверь. — Мне нездоровится, — тихо сказал Павлов, не оборачиваясь.Он хотел и вместе с тем боялся следующего шага от великана. Вдруг он сейчас уйдет? А вдруг останется? Что хуже?— Немудрено. Снаружи такая буря, что чуть клетки с тиграми не унесло, — Броль зашел в палатку и плотно закрыл за собой вход. — Я укрепил колья и распорки, привязал дополнительный канат к соседнему кедру, так что палатку не должно сорвать. Вокруг деревья, они сдерживают ветер.Павлов медленно достал затычки из ушей, но не поворачивался к Бролю. Он и без того знал, что тот сел рядом, по-хозяйски копаясь в вещах и устраиваясь на одеялах. Спиной Павлов ощущал тепло его тела.— Я хотел поблагодарить вас за помощь с этими проклятыми мошками.Голос Броля звучал совсем рядом, словно он склонялся все ближе и ближе. Павлов замер и почти перестал дышать.— Не стоит благодарности, — выдавил он.После той ночи он готов был сквозь землю провалиться от стыда, многократно молясь, чтобы все произошедшее ему привиделось, а Броль был настолько пьян, что не помнил о случившемся. Оба делали вид, что ничего странного между ними не произошло.— Снаружи так громыхает и ветер ревет, — заговорил снова Броль. — А еще деревья в тайге трещат, ну прямо как мачты в шторм. Все заняты, и шумно… Я подумал, что никто не услышит нас.Большая рука опустилась на одеяло прямо перед лицом, и Павлов вздрогнул. Теперь Броль нависал над ним всей своей массой, отрезая все пути к отступлению.— Так нельзя, — прошептал Павлов.— Конечно нельзя, поэтому мы вовсе не ?так?: у меня с собой водка на смородиновых почках. Отведаете глоточек, господин Павлов?Алкоголь провалился в глотку огненным камнем, опалил желудок и мягко толкнулся в больную голову. Свинцовый шар внутри покачнулся, но удержался на месте.— Мой старик всегда говорил, что лучшее средство от любой хвори — пара глотков хорошего пойла и постельный режим. Сейчас все болезни мигом отступят, утром будете бегать здоровенький.В темноте, перемежаемой вспышками молний, было жарко от дыхания Броля; Павлов почувствовал, что пальцы начало покалывать, а в голове стало легко и отголоски боли истаяли. — Я хотел сказать, что ты можешь кричать и стонать, но этого никто не услышит.От его приглушенного голоса Павлов вздрогнул. Было чувство, что очередной разряд молнии попал прямо в него и прострелил по позвоночнику.Броль целовался так же настойчиво и жарко, как в прошлый раз. Он прижимал Павлова к себе, жадно ощупывая его тело; от него пахло табаком, потом и мокрой звериной шкурой. — Не делай мне больно, — пробормотал Павлов, едва освободив губы от грубого захвата.— Разве я похож на человека, который делает больно? — усмехнулся Броль, поглаживая широкой ладонью его шею.Павлов молчал, но думал, что тот легко может его задушить или сломать ему позвоночник. И никто не услышит. Да, Броль мог бы… сделать не только больно.Гром разразился прямо над лагерем, молнии стали сверкать так часто, что сделалось светло как днем. Ливень обрушился прямо на палатку, словно хотел смыть ее с места. Броль без разговоров протянул Павлову фляжку с водкой, и тот выпил сразу несколько больших глотков. Лучше быть пьяным, чтобы не думать, а только чувствовать. Возможно, Боженька будет милостив к нему, и утром он ничего не вспомнит… хотя в такую бурю никакая молитва не достигнет Небес.Броль явно хорошо знал, что нужно делать. Павлов только тихо охал, пока тот поворачивал его как куклу, извлекая из одежды и укладывая в одеяла. Ощущать чужие руки на своих бедрах было странно и волнующе; водка шумела в голове, и Павлов не был уверен, что все это происходит с ним на самом деле. Броль был нетерпелив: его пальцы, смазанные чем-то скользким, грубо и сильно толкнулись внутрь. Сдержать вскрик не получилось. Павлов сжался, пытаясь отстраниться от его больших рук, но тот крепко держал его. К двум пальцам добавился третий, они уверенно и небрежно раздвигали напряженные мышцы.— Да расслабься же ты, а не то больно будет, — глухо хохотнул Броль. — Чай, не малолетняя девица из строгой семьи. Хотя вон какой чистенький, прямо аристократ. Павлов уперся лбом в одеяла и стиснул зубы. Он ведь сам хотел этого, разве нет?Было больно. Было очень, очень больно, больнее, чем когда-либо. Сперва Павлов старался терпеть, кусать свои ладони, глухо стонать в одеяла, но постепенно и этого становилось мало. Броль был большим везде, и сдерживаться не любил — или просто не умел. Его член сразу начал резко пробиваться вглубь, насильно растягивая неподатливые мышцы, а потом, погрузившись целиком, принялся трахать его размашисто и часто. Каждый толчок причинял острую боль, и Павлов кричал, отбросив последние черты благопристойности. Ему казалось, что огромный поршень в нем распирает все сильнее и вот-вот разорвет его на части. Все тело превратилось в комок страдающих от боли нервов, из горла рвались какие-то первобытные стоны, вспышки молний пересекались с всплесками боли, а потом все скрылось в густой, пульсирующей тьме.Павлов пришел в себя от озноба. Он лежал в палатке один, среди смятых одеял; по брезенту тихо шуршал мелкий дождь, снаружи рассвело. Глухая боль и липкость в промежности напомнили о событиях ночи. Ничего больше не выдавало присутствия господина Броля, кроме забытой фляжки с остатками водки.