Глава 17. Правда (1/2)
Не знала Васильева, как силы в себе нашла видом не выдать правду — страшную, услышанную ушами собственными. Брела молча, поникшая. Отчего-то легче стало на душе. Сейчас неведение исчезло, по глупости немца. С другой стороны — только она могла решать сейчас что-то. Никому тайну эту страшную доверить не могла. Боялась Надька довериться.
Забор показался впереди, как взгляд подняла. И он. Обнажившись по пояс, топором бревна рубил. Все тело его шрамами алело. Пулевые, ножевые, даже те, что Надька нанесла — все видны были. Живого места не было. Больше это ему кровожадности придавало. Зверства какого-то. Старик на лавке сидел, курил. Во взгляде его все ясно было. Открылась правда.За обедом, как дела закончили все молча сидели. Не переглядывались. Вражеские на своем уже говорили свободно, иногда что-то русское произносили врач с переводчиком. Гауптман молчал. Хозяйка у печи сидела, глаза ее слезами блестели, а руки в саже стертые дрожали тихо.
— Нам с голубушкой моей может уже и нет смысла на свете этом жить, — говорил спокойно он, покуривая. — Своих всех схоронили. Вы девушку отпустите, мы за нее жизни отдадим.— Молчать, — скомандовал переводчик, уже не скрывая своей неприязни к спасителям. — Здесь все решаем мы.
Его красная рожа временами надувалась, как воздушный шар от тяжелого дыхания. А лоб покрывался испариной липкой. Твердой рукой по столу ударив, мужчина на ноги подскочил. Надя не шевелилась, смотрела в пол. Все знака ей не хватала от Бога. Ждала его, слушала. Хотела убедиться, что правильно поступала сейчас.
Росло напряжение в избе, пуще свеч пылал немец, язык знающий. Глазенки его, похожие на крысиные, на Наде остановились.
— А ты что, дрянь, молчишь? За спинами прячешься стариковскими?
— Покуда вам о нравственности размышлять.
Не выдержал тот. Словно Дьявол предстал перед девушкой. Настиг телом своим большим, рукой за ворот схватил так, что врезался в кожу наглухо. Задыхаться стала, но взгляд свой не отводила от него.— Находясь на грани смерти русские очень глупо поступают!Муж с женой вздрогнули, как картина это предстала. Врач улыбался, а командующий даже взгляда не поднял.— Не сдаются?Швырнул немец ее к стене, сил не жалея. Закапала кровь с уголков губ, закашляла девушка. Не унимался все тиран, очки снял. Схватил он бутылку со стола и об край разбил. Охнула Вера Павловна, подскочив. Хозяин нахмурился, медленно поднимаясь.— Сейчас — тоже? — подходил медленно, нарочно. Оглядел он избу, властно улыбнулся, видом не давая никому возразить его поступку.
— Демон, — пробежало в голове Васильевой.
Его заплывшие руки крепко в горлышко отрезанное вцепились, он размахивал им, тряс, осколки скидывая на Надежду. Ничего внутри не дрожало. И тут послышался звон колоколов. Громких, звонких. Сквозь тело женское проходил, до уголков души касался. Знак этот появился, который так ждала она.— Русские всегда умирают жалко. Без оружия, слабые. Отчего их боятся так, а? — голос его искажался в ее голове. Словно завороженная демоном, Надя взгляд медленно поднимала.
Сейчас уже испугался немец. Ни боли не было в нем, ни страха. Ни капли страха. Перед ним живой мертвец сидел, будто ожил кто-то из убитых. Не мучила совесть переводчика в его поступках ни разу. Не видел кошмаров, не сожалел. А тут... Будто убитые все им вдруг предстали в одном только взгляде.
Поднялась медленно Надя. Бледное ее лицо было, лишенное жизни. И глаза пустые. Упала бутылка на пол, к стене бросился вражеский. Трясло его не на шутку. Сказать слово не мог. Так страшно еще не было его шкуре. Он грех увидел свой.Но Надька на самом деле не трупом стояла.
У нее только жалость была во взгляде. И грусть. Впервые немного понятен ей стал народ этот. И больно стало за него. Разве мог человек этот счастливым быть, кто не видел ничего. Ни любви, ни сожалений, ни милости.
Русские как? Они на войну шли из-за любви: к Родине, к Родителям, к Богу. Они знали, за кого умирать идут. А немцы? Как бороться, когда не за кого. Только и могли, что приказы слышать. Собачья жизнь...К вечеру правила появились нерушимые. Никто не мог дальше забора уходить из избы, вещи стирать только в ближнем ручье, и с надзором. Ни с кем не разговаривать, в гости не звать и не уходить ни к кому. И ждать.