Глава 13. Тьма (1/2)
— Надьк, а Надьк. А ты какие цветы любишь? Ромашки может? — с улыбкой обратился Гриц, сапоги надевая.
— Васильки люблю, — задумчиво ответила боевая подруга, скромно так глянув. — С самого детства.
— Отчего же васильки? — задался вопросом Виктор, мимо проходя. — Чего не розы там, хризантемы. Пионы, в конце концов.— Полевые — ближе что ли? — замотала Васильева ногами, как дитё игривое, руки в стороны вытянула. — В детство возвращают. Сразу столько тепла вспоминается.— Ты лучше припомни как винтовку перезаряжать, Васильева. Вот это точно пригодиться. И полезнее мечтаний будет, — тут и Беляев проскользнул.— Ой, не поймете, товарищ старшина, мечтаний женских, — нахмурился наигранно Поломский, да тут же от старшины получил нагоняев. Бежал под смех звонкий товарищей. Споткнулся вдруг, Беляева с собой к земле утащив. Долго еще крики раздавались.— Надь, а о чем мечтаешь? — спросил вдруг Гриц, как одни остались под небом звездным. — Я вот, как вернемся с патруля — уехать в деревню хочу. Не близка мне суета городская, сколько не заставлял себя. Хочу хозяйство свое. Чтоб корова там, куры — как положено. Ну и жениться, разумеется. Семью хочу большую. Чтоб поколение целое в доме вырастало.
— Не уж на Надю метишь? — выскочил со спины Витя, до безумия переводчика смутив. Перепалка между ними началась.— Я, вот, тоже мечтаю об одном, — успокоились оба, внимание на девушку перевели. — Деда повидать хочу. Обнять его крепко-крепко. И не отпускать никогда.— Как это никогда? А замуж? — недоверчиво глядел солдат, Августа провоцировать продолжая.
— Дурак ты, Витя.
Смеяться начали. Громко, звонко. Теплом веяло.И тут лица гаснуть одно за другим начали. Тьмой силуэты закрывались — исчезали. Никак Надя дозватьсяих не могла. Во всю глотку кричала, руками махала — бесполезно. В пустоту уходили. Вглядываться стала, присматриваться. Алым светом вдруг все зацвело, будто пионы весной. Ярко горело небо, земля. Даже воздух, казалось, горел. Потом страхом тело сковывать начало. Пронизывать холодом обжигающим, до костей. Пугалась Васильева шорохов, вспышек ярких, движений резких. Двинуться не могла.
Минуты не прошло, как под ногами все кровью залило. Как трясина тягучая. Наполнялось все, прибывала из ниоткуда багровая вода. По колено встала — и тут зашевелилась. Затягивать начало. Погрузилась, и слова не успев сказать — тонула. Вокруг только вода алая, да лица знакомые. Кричат в боли, плачут, руки невидимые тянут.
С криками из сна вышла Васильева, в руки врача упала. Держал, что сил было. Уже третьи сутки зашитую рану кошмары вспарывали. Хуже с каждым днем становилось — такие страсти видела, что не передать. Врач немецкий успокаивать пытался, на шаг не отходил, врага этим заработав.
Переводчик недовольным был. Все жаловался, что на вражескую сил и ресурсов много уходит — пришить проще было бы, чем на ноги поднимать. Гауптман на это молчал, делом занимаясь — изучал карты местности. Пытался все отыскать тропу потерянную, что к деревне вела. Уйти жаждал от ужаса топей проклятых. На пределе был — исхудавший, вымотанный. Безмолвным сделался. Изредка мог в разговор вступить. А до пробуждения Васильевой — и того не было.Подозвал врач капитана своего, рукой махнул. На русскую указал, рассказывать что-то начал, то и дело утихал, как взгляд ловил его. Вздрагивал. А Надя — то ли жива была, то ли нет. Не двигалась. Дрожь по телу брела только, да грудь вздымалась слабо вдохами. Не было во взгляде ее жизни. Переводчика подключили. Упирался тот, брезгал. Всеми фибрами показывал к задуманному отвращение. Да мало что мнение его значило.
Угрюмый подошел, да плюхнулся тяжко. Глазенки свои вытаращил, нахмурился.— Эй, русская! — рукой тело толкнул. — Говорить нужно.Не ответила.— Русская! Спустись с неба, говорят с тобой. Сейчас же, а ну, поднимайся! — захватил за ворот переговорщик, за китель погибшего Грица, и к себе направил настойчиво. — На человека говорящего смотри!Повернулась к нему Надежда, взгляд переведя из пустоты. Приоткрыла уста, вот-вот сказать что-то хотела, да нагло затрясли тело.
— Говори же! Ну!
Зажмурилась на мгновение — все вокруг закружилось. Кое-как успокоилась. Жар вдруг почувствовала, тело. Живое было. Дышала она.
— Русская...!— Отпусти... — отползать стала, не хотела, чтоб чужаки китель трогали.
— Из болота выводи, тогда и отпущу! Знаешь же, тварь, знаешь путь!— Знаю...Взгляд опустила мрачный, слов уже не разбирая. Вцепился в нее переводчик вражеский, замахнулся. Да сдержался от удара. Откинул к березе, поднялся, покачиваясь. Ругаться стал с врачом и командиром своим. Руками размахивал, глотку рвал. Как скот, которого клеймили только-только. Долго еще крики слышались в стороне. И стихло. Вернулся взбешенный.
— Отпустим, если выход покажешь.— Им тоже обещали? — заговорила после недолгого молчания Надя, да глаз не решилась поднять.Опешил немец, за край кителя своего схватился, да пуще хмуриться стал.— Помиловать, спасти? Людей простых, с семьями, с мечтами — даже юнца не пожалели, у которого жизнь начаться не успела...
Бесцветно речь звучала. Разило от нее мертвечиной. Посмотрела Васильева на командира вражеского, что вдруг подле толстяка встал — скорбь шипами пробиралась внутри, льдом росла. Будто его же взглядом холодным в ответ глядела — замерло что-то внутри у обоих. Увидел в ней всех русских погибших — в глазах одних только, да виду не подал.— Я своих не посрамлю. Сама себе пулю пущу, нежели врагам помогать.