3. the one thing in life (1/1)

?Скажи обеим своим Феодосиям, что они лично ответят, если к моему возвращению ты будешь не в идеальном состоянии?.?Алекс…?Он больше не может спать по ночам.Он не думает об инциденте — так он называет это, — ещё годы до того, как он произойдёт. Однако не может перестать видеть впившийся в себя взгляд Алекса — и это не первая проблема. Алекс. Он не знает, как это произошло. Он вообще не понимает, что происходит, и всё же чувствует, будто есть граница, которую они с Александром пересекли, и хоть он и не уверен, что именно это за граница и где они пересекли её, но она его пугает.Просто так получилось, что в каждом видении с так или иначе близкими ему людьми он проживает дольше них. В случае с дедушкой он наблюдал, как после констатации его смерти врач велит слуге привести ?детей?. В случае с Феодосией видел, как держит её за руку — это второе видение, в котором он видел самого себя.Первым был инцидент. Он не думает об инциденте.Смерть была довольно неизбирательной по отношению к людям в его жизни, с кем бы он ни пересекался. Генерал Монтгомери, его товарищи, его полк, Лоуренс, а вскоре Феодосия и Александр — он их всех переживёт. Если существует хоть какая-то причина, по которой он всё ещё жив, тогда как все, кто любил его, погибли — погибнут, — то он готов дождаться её. Дождаться и понять, заготовлена ли у этой никчёмной вселенной для него какая-то великая схема, находится ли там некое подобие Бога, смеющееся над ним.Смерть не выбирает. Она просто никак не хочет забрать его первым.Он чувствует это: как этот вес тянет его на дно, сковывает его. Гамильтону неведомы ни сомнения, ни чувство такта; он берёт, и берёт, и берёт, и каждый раз выигрывает, он переписывает правила, играет повышая ставки, и если существует причина…Если существует причина, по которой Аарон убьёт его, — что ж, она далеко за гранью его понимания.Потому что любовь также не выбирает, а Аарон любит их всех: он любил родителей, бабушку с дедушкой, любит Феодосию, он… он любит Александра. Александр — самый дорогой, самый близкий друг, который у него есть.Александр, пожалуй, единственный настоящий друг, который у него когда-либо был.?А я тот чёртов идиот, что застрелил его?. Словно это уже случилось.Нет.Нет, он не позволит этому произойти.Эта сила, эта способность, это проклятие слишком долго им управляло. У него впереди целая жизнь, чтобы смеяться, плакать, падать и совершать свои ошибки, он не собирается совершать эту.?Я — единственное в этой жизни, над чем имею контроль?, — думает он и повторяет себе снова и снова.?Я — единственное в этой жизни, над чем имею контроль.Я — единственное в этой жизни, над чем имею контроль.Я — единственное в этой жизни, над чем имею контроль.Я не убью Александра Гамильтона?.***— Александр?— Аарон Бёрр, сэр!— Сейчас середина ночи.(Он надеется, что Александр не станет спрашивать, почему он до сих пор не спит. Он взялся за работу, рассматривание дел, написание писем — что угодно, чтобы занять свои глаза и руки, — но отчасти волновался, что Александр сразу заметит скрывающееся за этими оправданиями.)У Александра улыбка до ушей.— Можем мы посоветоваться, сэр?Он испытывает укол разочарования. Прошло четыре месяца, и это то, что ему хочется сказать? ?Можем мы посоветоваться??Аарон прогоняет эту мысль. Он устал. В голове мутно. Он сомневается, не сон ли всё происходящее.— По… юридическому вопросу?— Да! И это важно для меня!Аарон отшагивает в сторону и жестом показывает, что Александру стоит зайти, расстаться с холодом, присесть и рассказать обо всём, как подобает нормальному человеку. Александр спешит внутрь, и Аарон закрывает дверь.— Что тебе нужно?— Бёрр, из тебя адвокат лучше, чем из меня.— …Допустим.— Я знаю, что слишком много болтаю и что я резок, ты же — невероятен в суде, ты лаконичен, убедителен. Мой клиент нуждается в сильной защите, ты именно тот, кто нам нужен!Аарон вздыхает.— Александр, не хочешь пойти присесть и объяснить, что всё это значит?Александр не встречается с его взглядом, что странно. Это плохой знак — он всегда смотрит прямо в упор.— …Алекс? Кто твой клиент?— Новая Конституция США, — говорит Александр, глядя в пол.— Ладно.Александр тут же поднимает глаза с улыбкой, почти того стоящей, его лицо сияет, и он хватает Аарона за плечи, словно готов поцеловать.— Ты поможешь?— Я выслушаю, — уточняет Аарон, убирая чужие руки. — Я ещё не читал твою совершенно новую Конституцию, поэтому ничего о ней не знаю. Полагаю, Конституционный конвент окончен, раз ты на пороге моего дома посреди ночи, так что, почему бы нам не пойти ко мне в кабинет? Я принесу нам чай… — Александр стонет от нетерпения. — …Или нет, и ты обо всём расскажешь.Александр открывает рот, но Аарон качает головой.— Мои жена и дочь спят. Просто подожди, пока мы не останемся у меня в кабинете.Александр ждёт.Как только Аарон закрывает за ним дверь, Александр принимается всеми силами вводить его в курс дела. Конвент, делегаты, кто был идиотом, а кто — заносчивым ублюдком, и ещё целая куча бранных слов о едва ли не каждом делегате, которых Аарон предпочёл бы не слышать; как Вашингтон заговорил всего один раз и то — чтобы раскритиковать какого-то болвана, забывшего свои записи в таверне поблизости; как он никогда раньше не видел зал, полный государственных деятелей, настолько тихим, пока Вашингтон не спросил, чьи это были записи; все за и против, каждый компромисс. На середине речи Александр хватает одно из перьев Аарона с бумагой и начинает что-то записывать, так быстро вырисовывая диаграммы, что крошечные капли чернил остаются на его лице, пока он объясняет разделение властей, пересказывая целые параграфы и статьи, заученные им наизусть.И Аарон просто вбирает это всё в себя: это Александр Гамильтон, это Александр Гамильтон, по которому он так скучал последние месяцы, который умудряется не позволять ему спать по ночам, где бы он ни был — здесь или в сотне миль отсюда.Александр говорит по крайней мере ещё четыре часа, может, пять. Потом успокаивается и произносит слова, которых Аарон неосознанно боялся всё это время:— Нам требуется ратификация Конституции от хотя бы девяти штатов, чтобы она вступила в силу. Хотя, пусть это и вызовет полемику, будет лучше, если мы добьёмся её от всех. Аарон, нам нужна твоя помощь.— Нет, — отвечает он.— Выслушай меня! — взвывает Александр, и Аарон очень радуется, что они в его кабинете с закрытой дверью, поскольку Александр, похоже, никак не контролирует тон собственного голоса.— Я не собираюсь использовать своё влияние, чтобы что-то приняли, я не собираюсь губить свою репутацию и добросовестность ради…— Нет, — отрезает Александр. — Серия статей! Опубликованных анонимно, защищая документ перед общественностью!— А если кто-то узнает, что я был соавтором?— Никто не узнает! Джеймс Мэдисон тоже в деле. И Джон Джей. Джей сказал, что ты сделаешь это, что ты будешь отстаивать свои убеждения и что ты сделаешь это незамедлительно. Присоединяйся. Мы сможем сделать это вместе!Аарон лишь молча качает головой.— Ты поддерживаешь эту Конституцию??Представители и прямые налоги распределяются между отдельными штатами, которые могут быть включены в настоящий Союз, пропорционально численности их населения, которая определяется посредством прибавления к общему числу свободных лиц — включая в это число тех, кто обязан находиться в услужении в течение многолетнего срока, и исключая не облагаемых налогом индейцев — трёх пятых всех прочих лиц?.*— Конечно.Ложь срывается с его губ, прежде чем он успеет остановить её.Он будет неделями пытаться оправдать её. Пытаться доказать, что это было ошибкой, что его застали врасплох, что он сказал не подумав, не взвесив все варианты, что он просто не был готов видеть разочарование на лице Александра, что это был просто инстинкт или, может, что это даже не было ложью, а просто было лучшим компромиссом, на который они пока могли пойти, ибо колонии распадались; им нужно было что-то и нужно было сейчас, а исправить всё они могли позже, со временем.— Тогда защити её!— А что, если ты ставишь не на ту лошадь?Обида, которой он так старался избежать, виднеется в глазах Александра.— Что ты имеешь в виду?— Конституция — это хаос!— И там нужны поправки!Слова скрываются где-то в глубинах его разума. Возможно, если бы стояла не такая поздняя ночь, он бы смог сформулировать свои мысли: что они не могут создать нацию на столь неустойчивом фундаменте, что он переживает, что они сеют семена разрушения и катастрофы. Но он не знает, как правильно выразить это словами, и потому останавливается на:— Она полна противоречий!— Так было и с независимостью, мы должны с чего-то начинать!Александр прав, Александр всегда прав. Но есть в Аароне что-то, что просто не позволяет ему защищать этот документ, пока он в него не верит, а он не верит. Слишком много недоработок.— Уже поздно. Я это обдумаю, — говорит он.— То есть — нет, — обвиняет Александр.— То есть я не уверен! Потому что это так! Ты рассказал мне много информации, окажи услугу и дай мне день или два на обдумывание, прежде чем не только требовать от меня поддержки, но и присоединения к вашим попыткам добиться её от общественности!— Ты только что сказал, что поддерживаешь её!— Я просто… — Аарон закрывает лицо руками. — Александр, ты можешь быть таким…— Каким?Он глубоко вздыхает.— Напористым. И уверенным в себе. И у тебя было четыре месяца на обдумывание этого документа и оценку каждого аспекта, ты знаешь его вдоль и поперёк, прошу, помни, что я — нет.— И кто в этом виноват? — спрашивает Александр. Его взгляд строг, у Аарона кровь стынет в жилах.— Прошу прощения?— Ты отклонил приглашение туда. Филипп Скайлер рассказал мне. Ты тоже мог провести четыре месяца, обдумывая этот документ, но решил оставаться в стороне. Мы учились, сражались, убивали ради идеи о нации, которую нам предстоит построить. Тебе же предложили шанс построить её, и ты от него отказался.— Убирайся.— Что?— Убирайся из моего дома.Александр впадает в ступор.— Прошу прощения?— Убирайся из моего дома, — шипит Аарон. — Ты не знаешь меня. Ты не знаешь, что я пытаюсь сделать. И ты смеешь предполагать… — Он даже договорить не может, не может вместить в слова ту смесь ярости и унижения, что Александр так умело у него вызывает.Выражение его лица, должно быть, говорит само за себя, так как Александр пятится назад и присаживается в одно из кресел Аарона.— Прости, — говорит он тихо. — Это было слишком.Аарон несколько секунд смотрит на него и, подавленный, также присаживается.— Уже поздно, — произносит он.— Раньше нам это никогда не мешало.Они сидят в тишине. Аарону кажется, что они больше не сдвинутся с места, а просто продолжат сидеть так, пока солнце не взойдёт и им не придётся разойтись по своим делам. Затем Александр снова говорит:— Я просто не понимаю этого — как ты можешь так упускать свой шанс.— Александр, я… я не могу находиться у власти, — признаётся Аарон. — Я не могу серьёзно, честно занимать должность. Люди всегда будут наделять мои слова особым значением, всегда будут больше ценить мои слова, а не моих оппонентов, потому что в глубинах сознания будут считать, что за моими кроется более веская причина. И… и если даже этого недостаточно, мне будет так легко пойти ещё дальше. Я мог пойти на этот Конвент и сказать, что передо мною возникло видение очередной войны, гражданской войны, где умирает больше людей, чем когда-либо за всю историю США, где рабство разрывает эту страну на части, из-за чего они бы вписали поэтапную эмансипацию в Конституцию. Мы оба можем согласиться, что это, наверное, послужило бы улучшением, но, пусть я бы и действовал во благо, вдруг вышло бы худо? Нет никого, кто может остановить меня. Никого, кто мне возразит. Разве ты не понимаешь, насколько… насколько я опасен? Мне нельзя… мне нельзя и близко подходить ко всему этому.— Оу.— Извини.— Не извиняйся, это не твоя вина, — говорит Александр. Его взгляд сфокусирован на чём-то вдалеке, пусть там и не на что смотреть.— Иди, защищай свою Конституцию. Я сделаю всё возможное, чтобы помочь твоей бедной жене следить за твоим питанием и сном.Посмеявшись над этим, Александр встаёт, чтобы уйти. Аарон открывает для него дверь, но Александр направляется прямо к нему и сжимает в крепких объятиях.— Спасибо, — произносит он. — Ты лучший человек из всех, кого я знаю.Аарон обвивает Александра руками, позволяя его теплу согреть себя.?Любовь не выбирает?.Александр не отпускает, и у Аарона ускоряется сердцебиение. Когда он наконец отходит, то недостаточно далеко — Аарон всё ещё может едва ощущать его лёгкое дыхание на своих губах.Подняв руку, Александр начинает проводить ею по контурам лица Аарона.— Ты такой…Аарон не может двинуться.— Какой?— Словно поэзия, — говорит Александр.Его собственное дыхание пресекает у него в груди. Как так получилось, что минуту назад они были готовы чуть ли не придушить друг друга, а теперь едва не… душат в объятиях??Я — единственное в этой жизни, над чем имею контроль?.— Прекрасный. Непостижимый. Мир бы не был прежним без тебя, мой мир бы не был прежним без тебя.?Я — единственное в этой жизни, над чем имею контроль?.Александр подаётся вперёд, и у Аарона вздрагивают веки.?Я — единственное в этой жизни, над чем имею контроль?.— По-моему, тебе правда пора, — прерывисто шепчет Аарон. — Твоя жена.Александр отстраняется.— Моя жена, — повторяет он. — И мой сын. Мои дети. Они ждут меня дома. Мне правда пора домой.И Аарон почти, почти, почти приглашает Александра остаться с ним, остаться на ночь в гостевой, почти убеждает себя, что завтра не будет никаких вопросов… Они с Александром уже бодрствовали допоздна раньше, всегда в его офисе, да и не будет преувеличением подумать, что Александр останется у него дома. Уже правда поздно: на улицах темно, и он наверняка не захочет будить всю свою семью, придя домой в такой час. К тому же его Феодосии обожают Александра, пусть и понаслышке (и оттого, что Александр бывал весьма обаятелен и, по сути, присутствовал на всех светских мероприятиях, которые Гамильтоны и Бёрры посещали). Они бы с большой радостью позавтракали с ним.Но Аарону также не надо быть провидцем, чтобы знать, что если он позволит Александру остаться, то ему будет трудно сказать ?нет? в следующий раз, ему будет трудно сказать ?нет? этому. Его воображение уже рисует ночи, начинающиеся то с непринуждённой беседы, то с жаркого спора, или Александра, сгорбившегося над столом, небрежно пишущего, пока свечи затухают, а Аарон приносит им обоим чай и блюдце с печеньем… Ночи, заканчивающиеся куда менее невинно, чем начинались.— Алекс…Александр нежно улыбается.— Всё хорошо, ты прав, ты всегда прав.— В другой жизни, — говорит Аарон — и говорит как обещание.Алекс проводит себя сам. Аарон как можно тише возвращается в спальню и залезает в постель к жене. Он не думал, что сможет заснуть, но, прислушиваясь к дыханию Феодосии, он чувствует, как его собственное начинает соответствовать её. Наконец он расслабляется и погружается в сон.***В течение шести месяцев Гамильтон, Мэдисон и Джей пишут восемьдесят пять статей. Джон Джей выдыхается, написав пять. Мэдисон пишет двадцать девять. Александр — упрямый, ненасытный Александр — пишет остальные пятьдесят одну.Его драгоценная Конституция ратифицирована.Он продолжает писать, словно его время на исходе.***Вашингтон предлагает Гамильтону должность министра финансов. Александр соглашается. Джордж Клинтон предлагает Аарону должность генерального прокурора штата Нью-Йорк. Аарон соглашается.Конгресс ещё не договорился о размещении Капитолия США, и потому новой де-факто столицей становится Нью-Йорк: там проходит достаточно встреч и политических дебатов, так что отчего бы ему и не быть. Александр завален фактически неразрешимыми проблемами стагнации экономики и увеличивающихся долгов.Элайза уезжает с Филиппом, Анжеликой, Джеймсом и Александром младшим на север штата провести лето с отцом. Аарон знает, что она пытается убедить Александра отдохнуть, но это в итоге даёт ему только больше свободы и дальше пренебрегать собой. И они больше не работают бок о бок, поэтому Аарону всё сложнее находить способы заставить его поесть, поспать, отвлечься от мыслей о его текущей одержимости — его драгоценного финансового плана.Он принимается гулять по улицам вблизи дома Александра в надежде столкнуться с ним.Иногда получается. Он пытается прибегать к небольшим беседам: немного новостей, напоминающих Александру, что снаружи его ожидает больший мир. Сегодня они сталкиваются на Клэрмонт-стрит — или, пожалуй, стоит сказать Мерсер-стрит. Александр будто спешит больше обычного. Упоминает что-то про решения, принимающиеся за ужином. Аарон не задумывается об этом.Пока однажды ночью ему не снится сон.Сцены ужаса за ужасом, не похожие ни на один из его прошлых снов: солдаты обнимают и оплакивают мёртвые тела, несмотря на то что одеты они во вражескую форму; армия направляется к морю, сжигая всё на своём пути; политики кричат на друг друга, один избивает другого тростью прямо в зале Сената; груды тел брошены гнить на полях; человека, в котором он интуитивно узнаёт президента, застреливают в затылок. И на протяжении всего толпа рабов стоит в оковах, в тишине наблюдая.Он знает, что это не видение. Он знает, что это всего лишь сон. Он знает, что у провидцев с возрастом не пробуждаются новые способности, что если бы у него были сны о будущем, то он видел бы их с раннего детства.Но он также интуитивно знает, знает как человек, что все его слова являлись правдой, что рабство, даже компромисс по поводу рабства, уничтожит эту нацию. Что если Юг получит желанное, так как может держать Конгресс под контролем, — то наступит катастрофа.

И он так устал ждать. Он всего лишь человек, он может выдержать ровно столько до того, как сорвётся, а он уже месяцами был на грани срыва: из-за Конституции и кошмаров об инциденте, из-за ощущения лёгких прикосновений Александра на его лице, из-за вида Александра, корпевшего над финансовым планом, который всё равно не одобрят по самым глупым причинам. Но вот во что он верит, верит как человек: что рабство — это неправильно, что рабы должны быть не только свободны, но и иметь равные права и, чёрт, раз уж на то пошло, что женщины должны иметь равные права, равное образование и возможность голосовать. Все остальные говорят о своих идеях, все остальные реализуют свои идеи, все имеют возможность выдвинуть свою кандидатуру и узаконить эти идеи.Гамильтон получит своё наследие. Почему Аарон не должен?Он баллотируется в Сенат.И выигрывает с огромным отрывом.