2. dear theodosia (1/1)

У Феодосии его глаза.Она появляется на свет в июне 1783 года. Аарон стоит у постели жены, ни на секунду не отпуская её руки, и как только Фео рождается, а её лёгкие наполняются воздухом, она начинает плакать. Феодосия подносит малышку к груди и, взглянув на Аарона, осторожно предлагает ему взять свёрток.Аарон чувствует, как слова застревают у него в горле. ?Я не могу?, — говорит он, совершенно уверенный, что именно в этот момент его сердце разбивается, мир рассыпается и ничто больше не станет прежним.Его жена кивает. ?Конечно?, — говорит она. Как только представляется возможность, Феодосия делает ему обтягивающие перчатки, тонкие и ажурные, доходящие до самых локтей. Так он сможет носить рубашки с длинными рукавами и высокими воротниками и надевать перчатки, чтобы держать своего ребёнка.Фео улыбается, прижимается к его рубашке, что-то лопочет, и ему остаётся только не плакать. Этот прекрасный маленький комочек жизни — он принёс её в этот мир. И сейчас он желает изменить его к лучшему, как никогда раньше, ведь в этом мире будет жить его дочь. Она смотрит на него, и она для него целый мир.А когда она обхватывает своей маленькой ручкой его скрытый под тканью палец, когда она касается его, Аарон чувствует тепло и жизнь сквозь ткань, но не может дотронуться до неё. Он никогда не сможет дотронуться до неё, он никогда не сможет взять её за руку, вытереть слёзы с её щёк или обнять её, не переживая, что ткань сползёт и Фео коснётся его… Он никогда не сможет держать свою собственную дочь…Он не может этого выносить. Ему нужно уйти из дома.***Сын Александра, Филипп, родился около полугода назад. Спустя три недели после рождения Феодосии Аарон оказывается на пороге дома Александра.Александр открывает дверь, прежде чем тот успеет постучаться.— Бёрр! — восклицает он, словно вот-вот обнимет. — Твой офис уже которую неделю закрыт, я боялся, что что-то случилось!— Кто это? — слышится голос из дома.— Не волнуйся, Бетси, это просто Аарон, — кричит Алекс, а затем поворачивается обратно к Аарону. — Входи. Могу я принести тебе выпить?У Аарона дрожат руки, что Александр явно заметил, так как он торопит его в дом и ведёт в гостиную на кресло. Присесть — такое облегчение. Не успевает он и глазом моргнуть, как Александр исчезает, и судя по всему, на кухню.— Александр? — Кто-то стоит в дверном проёме с малышом, повисшим на её бедре. Элайза Гамильтон, предполагает Аарон, и её сын Филипп. У неё небольшой рост, как и у Александра, тёмные волосы и очень собранный вид, несмотря на ребёнка, пытающегося схватить и утянуть всё, до чего достают его липкие ручки: её волосы и одежду, мебель ? не имеет значения.— Думаю, он пошёл принести нам выпить, — слышит себя Аарон.Элайза вздрагивает, заметив Аарона, сидящего в кресле, и из-за резкого движения Филипп бросается в слёзы, пока она не начинает его тихонько покачивать.

— Скоро он будет слишком большим для такого, — поясняет Элайза. — У вас есть дети, мистер Бёрр?Аарон лишь глядит на неё пустым взглядом.— Извините, я не пыталась навязываться. Александр часто о вас отзывается, причём очень высоко, и у меня уже зародилось чувство, будто я сама вас знаю.— Нет, я не обижен, миссис Гамильтон, — говорит Аарон. — У меня голова кругом идёт. Моя жена только что родила дочь, и я…— Решили сбежать из дома на ночь? — она улыбается. — Я не могу винить вас, забота о детях может быть весьма утомительной.— Она для меня всё. Они обе, мои Феодосии, я их очень люблю, мне просто нужно…— …дышать, — заканчивает Элайза за него. — Всё в порядке, я понимаю. Можете оставаться в нашей гостиной, если вы с Александром заговоритесь допоздна. Бог знает, как часто вы делали для него то же.— Спасибо, миссис Гамильтон, — говорит он.Она смеётся.— Конечно. Рада встретить лицо, скрывающееся за именем, мистер Бёрр. А пока прошу меня извинить, Филиппу уже давно пора спать.Он сидит в тишине ещё несколько минут. Александр наконец-то влетает обратно в комнату с суетливыми движениями и вихрем из слов о том, как он не мог найти какой-то конкретный сорт виски, так что им придётся обходиться тем, что есть. Аарон опрокидывает предложенный ему стакан словно рюмку; лишь когда алкоголь обжигает ему горло, он вправду чувствует себя живым и настоящим, действительно сидящим в этой комнате.— Я очень о тебе волновался, — говорит Александр. — Элайзе довольно-таки часто приходилось отговаривать меня идти к твоему дому и узнавать, что случилось. Хотя я всё равно уже почти собрался.— Моя жена… — говорит Аарон. Александр подаётся вперёд, как бы готовый ловить его. — Моя жена… я… мы…— Никто же не умер, да? — В голосе Александра слышится искреннее беспокойство, из-за чего Аарон вспоминает, как в прошлом августе пришло известие о смерти Лоуренса и в какое отчаяние пришёл Александр, как беспомощно он вновь чувствовал себя сам. Если бы он только пожал Лоуренсу руку, если бы он только знал — может, он смог бы сделать что-нибудь. Впоследствии Александр ударился в работу, а Аарон заботился о нём — заставлял его поесть, оставался в кабинете допоздна, чтобы убедиться, что он пойдёт домой и хоть как-то поспит. Ввиду этого Феодосия решила готовить две порции обеда. У неё возникла цель: удастся ли ей приготовить что-то, что Аарон бы уговорил Александра съесть.Феодосия поистине была самой прекрасной, гениальной, безупречной и понимающей женщиной в мире. Аарон не мог в полной мере отблагодарить судьбу за то, что она была в его жизни.— Нет, — говорит он. — Никто не умер. Феодосия… родила. У нас появился ребёнок.Александр смеётся, немного громковато.— У тебя появился ребёнок. У тебя появился ребёнок! О, поздравляю, Бёрр!Аарон лишь смотрит на него.— Александр, я не… я не могу держать её, я не могу…Улыбка сразу же пропадает с лица Александра.— О господи, Аарон, извини, я даже не подумал.— Ты единственный… единственный, кто… Феодосия знает, она понимает, и каким-то образом от этого даже хуже, я не… — Он прерывается, так как всхлип грозит вот-вот вырваться из горла.Александр пытается налить ему ещё, от нетерпения ругаясь про себя — бутылка со стаканом, видимо, отнимают слишком много времени, — так что он оставляет их и кидается к Аарону, накрывая его ладони собственными.Аарон ничего не видит, конечно, Александр не в первый раз касается его, но оно всё равно возникает перед его мысленным взором: отблеск от пистолета, слово ?СТОЙ?, вырывающееся из его груди. Он не может сдерживаться дальше и плачет навзрыд. Александр прижимает его к себе, и Аарон падает из кресла в его объятия. Они оба спускаются на пол, пока он, как безумец, рыдает Александру в плечо. Александр лишь обвивает его руками, поглаживая по спине в ожидании скончания бури.— Мне так жаль, — шепчет Александр.Аарон опирается на ножку кресла, всё так же с рукой Александра в своей; они сидят плечом к плечу.— Феодосия сделала мне специальные перчатки, чтобы я мог брать её на руки, — говорит он.— Это гениально.— Она… она нечто.— Ты касался её, — говорит Александр. Аарон напрягается. — Ты касался меня.— Я не знаю, когда она умрёт. Лишь что это из-за какой-то болезни желудка и что она выглядит недостаточно старой, — отвечает Аарон. — А ты… ты тоже ещё долго будешь жить.?Но недостаточно долго?.— Я всегда отличался тем, что никак не мог умереть. Ни когда умерла моя мать, ни когда нагрянул ураган, ни когда мой кузен оставил меня одного. Ни во время войны, даже когда люди вокруг меня помирали направо и налево. Я всегда был… готов, понимаешь? Я так много думал о смерти, что она уже кажется воспоминанием. Всеми возможными способами: во сне, от пули или от чего-то скучного вроде болезни или несчастного случая… — Александр смеётся. — Я и подумать не мог, что доживу до двадцати. Но я дожил. А потом появился Филипп, и думать о смерти стало намного тяжелее. Не когда в жизни столько смысла.— Я никогда не перестану видеть её.— Это неважно. Потому что она будет видеть всё иначе, она вырастет свободной гражданкой свободной нации. Мы сделали это, Аарон, мы выиграли войну. Мы можем построить для них новый мир.Чувство вины начинает опять изъедать Аарона изнутри из-за того, как он скрывался от общественности. Он понимает, что Александр не это имеет в виду, но всё равно чувствует это — беспокойство, что он может делать куда больше. Он задумывается, так ли себя всё время чувствует Александр. Александр, который при помощи пера, ума и одной только целеустремлённости сделал больше для военного успеха, чем кто-либо, кого Аарон может вспомнить. Впрочем, он уверен, что Александр делает это не из того же чувства вины, которое преследует его самого, и поражён тем, насколько всё-таки непостижимым тот кажется.Алкоголь развязал его язык в достаточной мере, что ему кажется очень хорошей идеей спросить:— Зачем ты это делаешь?— Что делаю?Аарон сумбурно жестикулирует руками:— Пишешь, словно твоё время на исходе. Отдаёшься вещам, будто сами адские гончие мчатся за тобой. Столько всего на себя взваливаешь. Как ты это делаешь? Зачем ты это делаешь?Александр с минуту сидит молча.— Полагаю, мне хочется создать что-то, что переживёт меня, — говорит он. — Я хочу, чтобы меня помнили. Я знаю, что в конечном счёте не убегу от смерти, как и никто другой, но если я смогу создать себе наследие — может, тогда меня не забудут. И может быть, просто может быть, этого будет достаточно.Если посудить, Аарону стоило бы догадаться — кто-то настолько же умный, как Александр, настолько же целеустремлённый, кто потерял столько же, сколько Александр, захочет получить что-то максимально приближённое к бессмертию. Аарон этим уже обладает — никто не забудет его имени, нет провидца, чьё имя было забыто. Более того, он служил на войне, играл роль в переломном моменте истории, следовательно Америка навеки запомнит его как их провидца, их провидца-основателя. Мысль об этом доставляет ему такой же дискомфорт, какой доставляла во времена его изучения всех великих провидцев прошлого: Жанны, Кассандры, Иоанна Крестителя. Они превратились в истории, а не людей. Порой он задумывался, какой будет его история, каким история его преподнесёт. Но не ломал над этим голову настолько.— Этого не будет достаточно. Но ты всё равно добьёшься этого, тебя запомнят, ты получишь своё наследие: твоё упрямство не допустит иного.Александр смеётся.— Надеюсь. Твои слова определённо имеют склонность сбываться.Аарон недовольно смотрит на него.— Ты знаешь, что я понятия не имею, правда ли большая часть моих слов сбудется.— Это неважно, — говорит Александр. — Большинство в любом случае сбываются. Может, ты обладаешь большей силой, чем думаешь.— Я не хочу этого. Я не хочу никакую силу или что-либо, что приходит с ней.— Ты правда считаешь, что тебе было бы спокойнее без неё?— Я определённо был бы намного счастливее.Александр двигается поближе, чтобы сесть с Аароном бок о бок, и кладёт голову ему на плечо.— Аарон, посмотри, где мы сейчас, — говорит он. — И посмотри, с чего мы начинали. Двое парней, просто пытавшихся выжить под оккупацией и тиранией, а теперь — свободные мужчины, живущие в свободной стране. Я знаю, что не имею права даже думать об этом… — Аарон издаёт сдавленный звук, — но послушай. Если бы я мог спасти твою жизнь, обменять на собственную, я бы сделал это не задумываясь.— Ты не понимаешь, что предлагаешь.— Я и не говорю, что понимаю. Я даже представить не могу, через какие испытания ты проходишь, с чем ты сталкиваешься каждый день. Просто я знаю, что это вызовет у тебя улыбку, и мне этого достаточно.Аарон и впрямь улыбается — правда, уже темнеет, поэтому он сомневается, что Александр видит это.— Ты глупый безнадёжный романтик.— И ты любишь это, — язвит Александр.Аарона поражает, насколько правдиво это. Он действительно любит это, он действительно любит Гамильтона с его великими идеями, высокими стремлениями, бешеным ритмом и чувственным сердцем, которое тот скрывает за всеми потоками слов и порывами страсти. И вот они, сломленные, но не менее полные надежд, сидят на полу в гостиной Александра, двое против всего мира.Он думает, как он переживёт это. Он думает, что будет говорить после. ?Мой друг Гамильтон, которого я застрелил?.— Я хочу сделать это, — говорит он. — Я хочу сделать мир лучше. Я хочу сделать его безопасным и надёжным для неё. Я хочу быть рядом с ней. Думаешь, она поймёт, почему я никогда не смогу держать её за руку?— Если это дитя унаследовало хотя бы часть твоего ума, она поймёт. Она более чем поймёт. Она будет невероятной.Аарон вздыхает, и впервые за эту ночь его тело расслабляется. Он позволяет себе прислониться к Александру.— Спасибо.— Конечно.Они бог знает сколько сидят в тишине, пока Аарон не слышит издали единый звон колокола.— Час ночи.— Так и есть, — говорит Александр. Затем добавляет: — Можешь остаться, если хочешь.Аарону, пожалуй, стоит отказаться, стоит вернуться домой к Феодосии — всё-таки он ушёл, почти ничего не сказав; но мысль об одиноком хождении по холодным улицам и о его тёмном доме невыносима.— Было бы…Для Александра этого достаточно: он встаёт, протягивает Аарону руку, помогает ему подняться и приводит к чистой, ожидающей кого-нибудь кровати. И только когда Аарон уже уютно лежит, погрузившись в полусон, Александр уходит.***На следующее утро Аарон ловит себя на мысли, что хочет остаться подольше, но он отгоняет её, отказывается от предложения позавтракать, пытается расправить помятую одежду, в которой спал, надевает пальто и отправляется домой. Феодосия не требует от него объяснений, но он всё равно их предоставляет:— Я был у Гамильтона, он… он понимает мой дар, мне нужно было поговорить с кем-то.Она целует его в щёку и говорит, что всё в порядке, что она понимает и что она рада, что у него есть Гамильтон, с которым можно поговорить об этом.Она и вправду лучшая жена, лучшая женщина, о какой он мог только просить.***В 1784 году ему предлагают стать участником ассамблеи Нью-Йорка. Аарон в ужасе, он хочет отказаться. Он не может видеть будущее так, как представляют себе остальные. Однако он думает об Александре, думает о своей дочери и соглашается на должность.Он хранит молчание, ведёт себя особенно осторожно, следит за тем, чтобы не отдавать очевидного предпочтения той или иной стороне. Он действует решительно лишь однажды — когда Джон Джей обращается к нему с разработанным им законопроектом, нацеленным на отмену рабства в штате.Аарон поддерживает законопроект так, как ничего раньше не поддерживал — незамедлительно и с твёрдой уверенностью. Общество Манумиссии, главой которого является Джон Джей, подаёт петицию, а Аарон выступает в её поддержку. Многие громкие имена Нью-Йорка подписывают её и обещают предоставить поддержку поэтапной эмансипации. В городе только об этом и говорят; все законодатели, за исключением одного, соглашаются, что некая форма поэтапной эмансипации должна быть установлена. Но их слова остаются всего лишь словами, и так ничего и не происходит.Аарон хочет усиления законопроекта. Он сообщает об этом Джону Джею, вносит пункт о немедленном освобождении рабов.Его отклоняют в 1785. Никто не может решить, какие гражданские права стоит оказать рабам, когда тех освободят. Никто ничего не может решить. Аарон целыми ночами бодрствует, глазея в потолок, пока Феодосия спокойно спит рядом, думая о том, как легко было бы воспользоваться своей силой. Не навыками, а силой. Сказать, что он увидел нечто ужасное, сказать, что рабов нужно освободить, иначе война, смерть и разрушения уничтожат эту нацию.?Провидцы не могут лгать. Провидцы не могут позволить себе лгать. Ложь — это худший грех, который ты можешь совершить, Аарон?,— говорил ему его дедушка.Поэтому он держит язык за зубами и наблюдает, как законопроект проваливается. Когда его срок истекает в 1785, он не баллотируется на переизбрание.***Приятно быть адвокатом. Он не обожает работу, однако наслаждается рутиной. Сухой интеллектуальный вызов в изложении его аргументов, их постоянное обсуждение прошлого, а не будущего. Он не Аарон Бёрр — провидец в зале суда, он Аарон Бёрр — эсквайр*. Каждую ночь он возвращается домой к жене и дочери. Начинает следить за её образованием. Она учится говорить на французском, греческом языках и латыни, игре на пианино и искусству верховой езды не хуже любого юноши. Он не может ей не нарадоваться, считает, что она гениальна и уж точно умнее его. Он вешает в своей гостиной портрет Мэри Уолстонкрафт, чтобы Феодосия росла, зная, что женщины могут быть такими же великими, как мужчины. Она держит его за руку, сильно сжимая его пальцы, невзирая на перчатки. Больше всего она любит залезать ему на грудь и прижимать ухо к его рубашке, прислушиваясь к сердцебиению; он с радостью позволяет ей это каждую ночь. И каждый раз он обещает сделать мир безопасным для неё. Оставить его лучшим местом, чем каким застал его сам.Александр, конечно, со страстью сосредотачивается на каждом деле, что получает. Часами говорит о невиновности его клиентов, или значимости судебного прецедента, или насколько существенным будет тот или иной приговор, который вынесут судья и присяжные. Это почти невыносимо, но Аарон не может злиться на него за это; за те ночи, в которые остаётся в кабинете допоздна, потому что Александр не уходит домой спать, за страстный азарт, горящий в глазах Александра. Просто Александр такой, какой он есть, с чем Аарон смиряется и что пытается уравновесить с тем, что, как ему хочется верить, является голосом его разума. Александр прислушивается. Иногда.И он не может представить это иначе, не может представить иной жизни.***Его приглашают на Конституционный конвент.Ну конечно его приглашают на Конституционный конвент. Он провидец Америки, а колонии отчаянно нуждаются в руководстве, Статьи Конфедерации буквально разваливаются на части. Ну конечно они обращаются к нему за помощью. Ещё только читая письмо, он чувствует, как страх, как отвращение лезут ему в голову, напоминая, сколько он сможет сделать, сколько он сможет сказать, насколько он сможет сформировать будущее нации.Он обо всём признаётся Феодосии: насколько ненавидит он себя за то, что поддаётся искушению, насколько не уверен он, что сможет дальше наблюдать, как люди цапаются подобно кошкам с собаками, как тогда в Ассамблее, и наблюдать, как всё самое важное просто продают. Вдруг он не сможет остановить себя? Вдруг, попав туда, в комнату, где всё произойдёт, ему не удастся остановиться и не отказаться от своей чести ради получения желанного?— Так не иди, — говорит Феодосия.— А как же наша дочь? — шепчет он в ответ. — А как же формирование мира, где она сможет…— А как же ты? — спрашивает Феодосия. — Вне зависимости от того, сможешь ли ты вновь посмотреть ей в глаза. Аарон, не делай этого с собой, не терзай себя так.?Аарон, пообещаешь мне кое-что? Больше никогда так с собой не делай?.Аарон отвечает на их письмо, отклоняя приглашение. Он едва не пишет, что лучше вместо него выбрать Гамильтона, но передумывает, зная, что это тоже будет злоупотреблением его силой и что Александр никогда его не простит, если узнает.***Гамильтона приглашают на Конституционный конвент.Он появляется на пороге дома Аарона в шесть утра, покачиваясь от восторга, в одной руке сжимая письмо, а другой стуча в дверь Аарона, пока тому не приходится устало выползти из кровати. Когда он открывает дверь, Александр едва не набрасывается на него.— Я был избран в Конституционный конвент!Аарон потирает глаза.— Это я вижу. Что же, входи.Александр шагает позади Аарона, пока тот закрывает дверь.— Я всего лишь младший делегат, но всё же! Мы создадим полностью новую форму правления, Аарон, мы напишем Конституцию.Аарон улыбается.— Да, ты напишешь.— Ты должен быть там, — говорит Александр. У Аарона кровь стынет в жилах: он не уверен, говорит это Александр в знак дружелюбия или же он знает. — Во время войны ты сделал столько же, сколько любой из нас, ты гениален, ты солиден, ты провидец, бога ради! Я не понимаю, с чего тебе там не быть!— Так будет к лучшему. Ты меня знаешь, мне нельзя озвучить мнение. Я не хочу тянуть вас всех вниз.Александр смотрит на Аарона как на сумасшедшего.— Ты и не потянешь, ты будешь невероятен.Аарон лишь пожимает плечами.— Что ж, нам будет ужасно тебя не хватать, — говорит Александр.— Иди, осуществляй свою мечту. Напиши свою Конституцию, впиши своё имя в историю, наслаждайся моментом. Тебя не будет по крайней мере несколько месяцев, со мной всё будет в порядке.Александр улыбается.— Надеюсь. Скажи обеим своим Феодосиям, что они лично ответят, если к моему возвращению ты будешь не в идеальном состоянии.— Алекс, — говорит Аарон.Александр смотрит прямо ему в глаза, и Аарон не может отвернуться.— Ты впервые за всё время назвал меня Алексом.— Александр…— Ничего, мне нравится.— Поздравляю, Алекс. Ты будешь великолепен. — Он гордится им, так гордится, и пытается выразить это своим взглядом. — Расскажешь мне обо всём, когда вернёшься.— Обещаю, — говорит Алекс.