Пауки (1/1)
В капитанской каюте веет холодом, но, по обыкновению, мелкие неудобства служили декоративным напоминанием, что не мертвецы по этому кораблю ходят, что чувств еще не потеряли, пусть и притупили до невозможности. В море не случается прощенья, а если и настанет такое вот торжественное исключение, то и кичиться никто не осмелиться. Боязно, однако.
Джефферсон осматривается, как будто первый раз в своей каюте очутился, и, гремя сапогами, заходит внутрь. Что-то привычно позванивало, лязгало, тихо скрипели желтые доски пола, шумело море, и от шума этого уже некуда было бежать. Только заставить себя забыть, что этот шум значит, чтобы совсем уж голову не потерять в бесконечных странствиях.Томас невольно теребит перстень на большом пальце, но одергивает себя: внезапно стало тише. Ненароком он подумал, что сейчас услышит, как переливается кровь в венах, как учащенно бьётся сердце, но оказался неправым. Громче всех звучали голоса далекого воспоминания, болезненно теплого по сравнению с липким холодом ночного моря.?Доски под ногами воют, скулят, но этого и не слышно почти на фоне всеобщего веселья. И повод для радости действительно был – праздник приближающейся зимы как-никак.
Джефферсон скупо ругается, пожимает плечами и стряхивает приземлившиеся на его пышные кудри снежинки. Оные робко кружатся, подхватываемые наступающим ветром; завтрашним днем все растает, как и растает запах городского праздника, запах свежих опилок, сахара и меда: ровно на один день открылась самая большая в этом году ярмарка, негоже проходить мимо, даже если карманы твои пусты. Но не только для этого сюда сходятся люди.Парнишка в забавном шутовском наряде скачет по главной площади, показывает фокусы и время от времени запрыгивает на сцену, быстро забираясь наверх и игнорируя ступени. Сцена не очень высокая, иначе людям, что в первых рядах стоят, совсем ничего не было бы видно.Шут пробирается через плотный навес и проверяет обстановку за кулисами, а когда веснушчатое лицо опять является застывшему в нетерпении народу, на нем ярче солнца сверкает добродушная улыбка.– Совсем скоро начнется представление Монро, дамы и господа, готовьтесь восхищаться непревзойденному таланту! – Толпа в ответ загудела.Дети любили такие праздники. Быть честным, дети любят любые праздники, а когда украшения по городу развешены, да еще и представления показывают – как бы тут от восторга не лопнуть.Девчушка лет шести подбегает к участнику труппы, легонько дергает его за широкую штанину, и тут же отбегает, взявшись и приподняв длинное голубое платьице, чтобы не дай бог не запачкать. Жидкие косички прыгают в такт ее движений, а сама она так широко улыбается, что мужчине только и остается шутливо пригрозить ей кулаком.
Над ухом Томаса взрывается хлопушка, и он инстинктивно прячет голову в плечи, жмурясь от неожиданности. Группа ребят отбегает от него на безопасное расстояние. Тот парень, что громче всех смеется и бьет под бок своего друга, – тот, у которого рыжеватые колечки кудрей неопрятно висят на голове, – он, наверное, их лидер. Ему бы парик накрахмаленный, да трость в руки всучить, совсем как граф будет. Вряд ли он когда-нибудь думал об этом.Снег, как и обещалось, оседает и чернеет, теряет свой приятный лиловый оттенок, прячась в тенях от старых развесистых лип. Они ползут, становятся все длиннее и длиннее, и золотые и синие искры не вспыхивают больше на земле. Немного усилился ветер, и холодные струйки воздуха проползают под худую рубашку. Капитан надевает свой камзол.Театр Монро никогда не выступал перед пустой площадью. Люди толпились, давили друг друга, лишь бы еще раз взглянуть, как взбудоражено актеры ходят по сцене, прыгают, что аж дерево трещит под ними, поют, плачут, читают стихи – играют. И по традиции, что как-то сама собой приелась, перед началом исполняются праздные песни. Выходит молодая девушка, ее дергают за рукав, и все в мгновение молкнут, только шум самых дальних лавок нарушает идиллию. Она запевает песню. Голос у нее дрожит и тонет в хриплых голосах старух, подпевающих то ли себе под нос, то ли для всей толпы. Минуты, когда каждый укутан плотными тканями собственных переживаний. Джефферсон не фанат таких традиций, но, пока он считает это забавным, он может присоединиться. За его спиной он слышит сдержанный смешок, почти потерявшийся в обилии голосов, и медленно поворачивается, заранее зная, с кем имеет дело.Александр подходит ближе, чтобы проще было говорить.– Любишь театры? – Гамильтон как будто забыл, к кому обращается, раз настолько вот преодолел свою робость, – сегодня играют Великий Суд.Почти беззвучно шевеля губами, окончила свою песню девушка на сцене. Слова доносились отрывками.– Лучшая пьеса Монро. – Джефферсон подыгрывает, и тут же ловит мимолетный взгляд иммигранта.
Человек в шляпе вцепился в края трибуны так, что у него побледнели пальцы, а Томас смотрел на эти пальцы из-под приоткрытых век и не мог оторвать от них взгляда. И люди замерли, прислушиваясь к глухому, неторопливому голосу этого человека, и так живо и правдоподобно играл он, что бросало в дрожь. Начался монолог.
– Вы пишете в надежде перегореть, но не перегораете. А из под пера выходят самые выразительные слова, и теряетесь в – подумать только! – собственной голове.
Александр посмотрел не на Томаса, а сквозь Томаса.– Смогли бы ли вы признаться, о чем думаете. Кто нам скажет, кроме вас самих? Но ведь не имеет это смысла. Ничего не имеет смысла! Уже совсем ничего. Общипанный гусь обжимает свою дрожащую кожу как творец пытается сохранить рассудок на пике своего тщеславия, и никто не признает в нем себя.Лохматые тени, как паучьи сети, бродят по стенам крепости и где-то за самыми дальними деревьями, сверкают ружьями. Ледяными огоньками пырскаюталександровы глаза.Человек в шляпе отхлебнул из стакана, который кто-то предупредительно поставил на трибуну, и все видели, как дрожала его рука, как побледнел шрам над правой бровью.– Страшно находиться в тишине, но без тишины как жить можно? Существует ли чистый источник идей? Да где такой найти! Бессмыслица! Везде только греховная пошлость, и деться некуда, пошлость и презрение, презрение и отрицание, страх и… Наверное, продолжение.Во время праздника даже разыскиваемые преступники могут спокойно гулять по городу, во время праздника наступает день перемирия. Но день когда-нибудь заканчивается, да, Томас знает. Пауки ждут своего часа.Человек напряжённо посмотрел куда-то поверх людских голов, словно видел вдали дрожащий отблеск пожара.– А в чем еще совесть? Как если к Люциферу подойти да покаяться. Вам прокололи душу но не выпустили свет. И пользуются своей местью, как самым невинным произведением для очернения порядка. Естество, кругом естество… азачемоно нужно-то, кто-нибудь задумывался?
Они ждут момента, когда окна одно за другим начнут потухать, и тогда, на линии, где темнеет лес, будут долго мелькать красные точки. Это стража с зажженными факелами будет искать Джефферсона. Только к утру, усталые, разгоряченные, они ввалятся на главную площадь. А среди них – Томас. Затравленным волком посмотрит он на людей, с ненавистью и презрением посмотрят на него люди.Но вот зачем в сей план вмешался Гамильтон, для капитана загадка. Какие личные цели могли заставить его против своих же принципов?— Как только зайдет солнце, Томас, — Александр поднялся на носочки к чужому уху, прихватывая капитанский камзол, - жди мою шпагу меж своих лопаток.Как только зайдет солнце, сигнал был ясен.Пьеса закончилась. Лучшая пьеса Монро. Джефферсон собрал свою команду и отчалил по только богу известному пути. Кораблей, что легли ему на хвост, ждало разочарование, возвращались они ни с чем.…А на берегу, чистый и мягкий, шел снег и тонким ковром устилал землю?