Часть 2 (1/1)

Прежде чем я продолжу рассказывать свою историю, давайте-ка я еще кое-что объясню.Почему, узнав об истиной своей природе, я начал говорить о себе ?сказал, сделал, рассердился?, в то время как весь мир вокруг меня уверен, что я сказала, сделала и рассердилась? Да именно поэтому! Должен же хоть кто-нибудь принимать меня за того, кем я родился, пусть даже это буду я сам и только в мыслях. Это помогало мне не сойти с ума, хотя внешне все выглядело совсем иначе — большинство из тех, кто меня знал, в конце концов окончательно утвердились в мысли, что строптивая Катарина, дочка синьора Баптисты, уже обеими ногами стоит на пороге безумия и вот-вот сделает решающий шаг. ?Тем лучше!?, - думал я, наблюдая, как они переглядываются и перешептываются, обсуждая мои выходки. А еще я вижу, что вы так до конца и не поверили в то, с какой легкостью моя матушка, нянька, а вслед за ними и я обманывали родню, слуг и соседей. Вы не были знакомы с моей матушкой, иначе не сомневались бы в ее умении наводить тень на плетень. Про лекаря я уже все объяснил — тут ей помогло чистое везение и мое отменное здоровье, с щетиной на моем лице весьма успешно справлялась бритва, мою фигуру ниже пояса и до самых пят непроницаемо, днем и ночью, скрывали нижние юбки, но ведь все, даже закоренелые дураки, знают, что если у юношей с годами растет кое-что ниже живота, то у девушек должно вырасти кое-что чуть ниже плеч. Матушка и об этом позаботилась. Вскоре после моего тринадцатилетия она при каждом удобном случае заводила разговор о том, как я похожа на нее в юности — и это правда, но, к счастью, только внешне, — а в юности она была стройна как тростинка, и груди, хоть и совсем крошечные, появились у нее только после рождения первенца. Судя по выражения лица батюшки, он совершенно не помнил, когда именно у его жены появились наконец груди, но его это совсем не тревожило. Впрочем, как и моя фигура. Когда в дом приходил портной, чтобы снять с меня мерки для нового платья, ему приходилось иметь дело с искусно намотанными под нижней рубашкой полосками ткани — нянька здорово набила руку, изображая на моей юношеской груди некое подобие груди девичьей. И ведь это даже сложно назвать настоящим обманом: сколько прирожденных женщин подкладывают в лиф куски материи, чтобы сделать свою грудь пышнее, когда мода того требует, и утягиваются, когда мода меняется. С остальным тоже не было никаких проблем: высокие воротники закрывали и без того едва заметный кадык, а на тембр моего голоса уже давно никто не обращал внимания, потому что я либо презрительно цедил что-нибудь сквозь зубы, либо сердито шипел, либо кричал, что есть мочи. Стоит ли говорить, что Бьянке повезло даже с фигурой, которая досталась ей не от матери, а от какой-то тетушки со стороны отца — со всеми необходимыми выпуклостями и изгибами. С каждым годом, пока она превращалась из девочки в женщину, она привлекала все больше и больше вожделеющих взглядов мужчин всех возрастов, в то время как ко мне их привлекало — пока еще привлекало — только обещанное за мной приданое. Нет, я не жалуюсь, но это стало еще одним камнем в разделявшей нас с сестрой стене, основании которой служила моя зависть к ней. Почему Бьянке, а не мне, посчастливилось родиться девочкой у матери, которая начала ненавидеть своего сына еще задолго до его рождения? Не знаете? Вот и я не знаю, и Господа бога спрашивать бесполезно — я спрашивал, но ответа так и не получил. Но давайте вернемся к нашей, то есть к моей истории. Когда наш отец объявил, что не выдаст Бьянку замуж, пока не отправит под венец меня, я от злости чуть на стену не полез, но ограничился лишь битьем посуды. Потом появились эти учителя, которых прислали для нас незадачливые женихи Бьянки. И тут у меня родился план. Я решил убедить всех, и отца в первую очередь, что строптивая Катарина окончательно сошла с ума, чтобы у батюшки не осталось уже никакого выбора, кроме как выдать замуж только Бьянку. Иначе он рисковал вместо хотя бы одной замужней дочери получить двух озлобленных ?старых дев? — ни тебе богатого зятя, ни внуков, ни расширения деловых связей за счет связей родственных. Я чувствовал, что близок к желанной цели, и от этого с еще большим удовольствием расколотил ни в чем неповинную лютню о голову одного из учителей. После этой моей выходки батюшка просто обязан был сдаться и оставить меня в покое, занявшись подготовкой к свадьбе Бьянки.Я ведь уже говорил, что Судьба редко относилась ко мне благосклонно? Вот и на этот раз она нанесла мне еще один удар! Когда в доме появился очередной незнакомец, у которого на лбу крупными буквами было написано ?жених?, отец радостно объявил, что этот ?благородный синьор, дворянин из Вероны по имени Петруччио? пришел свататься… ко мне! Я посмотрел в глаза этого дворянина из Вероны и понял, что окончательно пропал, причем дважды! Во-первых, потому что все мои планы рассыпались, как песочный замок в сухую ветреную погоду, а во-вторых… Никогда раньше я не сокрушался так сильно о том, что не родился женщиной! И в тот же самый момент я возненавидел этого самодовольного нахала больше, чем свою мать, Бьянку и всех женихов разом, о чем и сообщил ему сразу, как только нас оставили вдвоем, хоть и не объясняя истинных причин. Моя скрытность была моей ошибкой. Уж лучше бы я сказал ему все, как есть, и с его сватовством было бы покончено раз и навсегда, пусть даже ценой моей чести — к тому моменту мне уже не было дела до моей чести, на кону была моя жизнь! Я надеялся отпугнуть его своей строптивостью, как отпугивал других женихов, но все мои оскорбления и словесные шпильки отскакивали от него, как горох от барабана, вызывая в ответ столь же колкие выпады. Ненависть моя к нему была вполне объяснима, необъяснимым было то, что в тот же самый момент я понял, что влюбился в этого веронца по уши. Как такое возможно, я не знаю, но это случилось.После того, как объявили о предстоящей свадьбе, я стал подумывать о том, чтобы сбежать, наконец, из дома, прихватив с собой припрятанные матушкины драгоценности. Нянька то ли что-то почувствовала, то ли получила строгий наказ от хозяина, и стала ходить за мной, не оставляя меня без присмотра ни днем, ни ночью — прямо как в детстве. При этом вид у нее был такой, будто она хочет мне что-то сказать. Всякий раз, когда она открывала рот, я прожигал ее сердитым взглядом, и она тут же его закрывала, не произнеся ни слова.Смирившись с тем, что сбежать мне не удастся, я начал придумывать способы покончить с жизнью раньше, чем мой будущий муж выяснить обо мне всю правду и убьет, не отходя от брачного ложа. И ведь его никто ни в чем не обвинит — такое оскорбление мало кто способен стерпеть. Но я оказался либо неисправимо верующим человеком, либо безнадежным трусом — так ни на что и не решившись, я смирился и с этим.Когда Петруччио сначала безбожно опоздал в церковь, где должно было произойти венчание, а потом объявился в этом жутком шутовском наряде, в груди моей затеплилась надежда, что он в последний момент передумал и надеется таким образом вызвать презрение и гнев моего батюшки, который тут же велит расторгнуть помолвку. Но даже если бы все было именно так, он слишком плохо представлял себе, насколько сильна решимость синьора Баптисты выдать надоевшую всем Катарину замуж и отправить ее с мужем подальше от родительского дома. Мы оказались перед алтарем, священник забубнил что-то, что полагается бубнить в таких случаях, а я косился на стоящего рядом Петруччио, и во мне боролись весьма противоречивые чувства: я ненавидел его за его настойчивость, восхищался его дерзостью, томился от желания и одновременно страшился того, что ждет молодоженов после венчания и свадебного пира — первой брачной ночи. От мысли о неминуемом разоблачении и последующим за ним наказании меня охватывал такой ужас, что ноги мои подкашивались, в глазах двоилось, а в ушах непрерывно звенел колокол. Словно утопающий за соломинку я ухватился за предложение отца задержаться на пир в честь нашего бракосочетания. Все что угодно, лишь бы отсрочить неизбежное! Но мой новоиспеченный супруг уперся, как баран, и чуть ли не силком усадил меня на лошадь. Дорогу до замка Петруччио я помню очень плохо. Меня мутило от страха и дурных предчувствий, голова моя кружилась, и в конце концов я свалился с лошади, как мешок с зерном, — прямо в грязь! Через мгновение меня еще больше вдавило в эту грязь нечто большое и тяжелое, упавшее на меня сверху. Приоткрыв глаза, я увидел прямо над собой лицо Петруччио — он сиял, как малое дитя на воскресной ярмарке. Я плохо помню, что он мне говорил, кажется, про то, что раз уж меня так привлекло это место, он тоже должен был это попробовать. Еще мне показалось, что его руки как-то странно перемещаются по моему телу, но мне в тот момент было не до этого — мне хотелось умереть, а он веселился. Страх на мгновение уступил место ненависти. ?Недолго же продлится твое веселье, муженек!?, — злорадно подумал я и снова зажмурился.