Часть 1 (1/1)

— Не докучайте больше мне, синьоры, Вы знаете, мое решенье твердо. Я младшей дочери не выдам замуж, Пока для старшей мужа не найду.Вот если б кто влюбился в Катарину, Я б, зная вас, ухаживать позволил, Не стал бы становиться на дыбы.?”Вот если бы кто влюбился в Катарину”. Какой же вы идиот, батюшка! Будете и дальше так упираться в соблюдении приличий и очередности замужества дочерей, я скажу вам эти слова вслух, в лицо! Впрочем, старик сам не ведает, что творит. О, нет, нет, нет! Этот молодчик Гортензио как-то подозрительно задумался. Он что, глазки мне строит? Вот болван! Похоже, пора мне открыть мой прекрасный ротик?.— Что за охота вам меня все времяПриманкой ставить этим карасям!?Ага, сморщился! Держись от меня подальше, красавчик! Кому еще в Падуе непонятно, что я тоже вовсе не горю выйти замуж прежде моей сестрицы Бьянки? Я вообще не горю желанием выйти замуж! Если только не найдется жених достаточно старый и немощный, которому не хватит сил и желания делить с женой супружеское ложе. Но где ж его такого взять? Даже у этого старика Гремио из штанов песок сыпется, а в глазах черти гуляют. Этот руки при себе держать не станет. Эх, батюшка! Смиритесь уже, выдайте Бьянку замуж, а меня не троньте. Поверьте, так будет лучше — для всех?.*****Удивлены, что Катарина, старшая дочка синьора Баптисты, которую вся Падуя зовет строптивой, если и задумывалась иногда о замужестве, то на таких странных условиях? Думаете причины тому — не только моя строптивость, но какие-нибудь язвы да струпья, искусно скрытые под богатыми одеждами из парчи и бархата? Или что я такою недотрогой выросла, что от одной мысли о мужских ласках либо в обморок падаю, либо посуду колотить начинаю? Не было у меня никогда ни язв, ни струпьев, здоровье у меня всегда было отменное, кроме ушибов да царапин ни с чем к лекарю не обращалась, у меня даже простуды никогда не было, а уж обмороков и тем более — по обморокам у нас Бьянка мастерица. Что касается недотроги… Давайте я лучше все с самого начала расскажу — с момента моего рождения и даже немного раньше.Немного раньше — это чуть меньше года до моего рождения. Матушку мою выдали за моего отца против ее воли. Она была настолько против этого брака, что в день свадьбы поклялась себе, что наизнанку вывернется, а не даст своему ненавистному муженьку того, чего он хочет. А больше всего на свете — даже больше богатого приданого, которое у матушки, единственной дочери престарелого купца было немалое — синьор Баптиста мечтал о наследнике. О сыне! Прежде чем я продолжу, отвечу-ка я на один вопрос, который, наверное, уже вертится у вас на языке: откуда я все это знаю — про клятву и прочее? Да от матушки, разумеется. Она сама мне все и рассказала, в день моего двенадцатилетия. Но об этом я расскажу чуть позже.Так вот. Синьор Баптиста страстно мечтал о сыне. Вы еще не догадались? Ну же, не разочаровывайте меня! Что? Догадались, но не верится? Хорошо, успокойтесь, не нервничайте вы так — вы все верно поняли. Сын у синьора Баптисты родился, только он об этом так и не узнал. Нет, матушка не притворилась, что у нее случился выкидыш, не уехала рожать в забытую богом деревушку, и не подменила ребенка, велев преданной кормилице положить в люльку вместо мальчика девочку. Ребенок — здоровый и, со слов няньки, довольно голосистый — родился в Падуе, в доме синьора Баптисты. Как родился там, так там и остался. И как родился мальчиком, так им и остался. Только об этом мало кто знает. Все остальные, включая синьора Баптисту, до сих пор думают, что меньше, чем через год после свадьбы, его прекрасная и тихая супруга родила дочку, которую назвали Катариной. Да, это я.Можете не подбирать слова, чтобы что-то сказать — у меня самого их долго не было, когда я обо всем узнал. И я обязательно объясню, почему иногда говорю о себе в мужском роде, хотя всю жизнь воспитывался девочкой, а потом женщиной. Позвольте мне рассказать все по порядку.Матушке при родах помогала ее верная служанка, которая пришла с ней в новый дом из дома ее отца. Матушка убедила ее стать соучастницей своего обмана — а она умела быть убедительной, уж я-то знаю! Конечно, одними убеждениями не обошлось, что-то она ей посулила, чем-то пригрозила. Чем именно — я не знаю, да и неважно это. Важно то, что эти две тихие мышки обманули всех: и не такого уж счастливого отца, и священника, который меня крестил, и слуг-домочадцев, а потом и соседей. Служанка та стала моей нянькой, ходила за мной как привязанная, глаз с меня не спускала — заботилась, одним словом, и даже, как я подозреваю, по-своему меня любила. В отличие от моей матушки, которой сын, да еще первенец, пусть даже в девчачьих платьях и с девчачьим именем — как кинжал к горлу, а то и в сердце. Она меня терпела и контролировала, но нежных чувств ко мне никогда не питала. Вся ее материнская любовь досталась Бьянке — младшему ребенку и, если знать все факты, единственной дочери синьора Баптисты. Отец наш к тому времени окончательно смирился с тем, что наследника ему не видать, и наметил себе новую цель: удачно женить обеих дочерей. Ха! Бедный, наивный, глупый батюшка! В любом случае, для достижения такой цели нужно больше времени проводить с торговыми людьми Падуи, ездить в другие города, вести долгие разговоры и взаимовыгодные дела с богатеями там и тут, особенно с теми, у которых растут сыновья, которых рано или поздно нужно будет женить. Как вы уже поняли, отец наш был очень занят, и до нас ему дела не было — мы еще не достаточно подросли, чтобы стать делом, стоящим его внимания.Нас с Бьянкой держали по разным комнатам, мы играли в разные игры, с нами занимались разные учителя. Моей подружкой и доверенным лицом была моя нянька, матушка все свое время проводила с младшей дочерью. Конечно, мне было обидно! Тем более что я совершенно не понимала, почему нас так разделяют. Отцу нашему было все равно, матушка от моих вопросов отмахивалась и уходила гулять с Бьянкой в саду, нянька лишь качала головой и неуклюже переводила разговор на другие темы. Думаю, у матушки был ангел-хранитель с очень странными представлениями о добре и зле. Либо он был не с белыми крылышками, а с черными. Посудите сами: скрыть пол ребенка при рождении, в общем-то, дело нехитрое, хотя некоторое удачное стечение обстоятельств тоже было весьма кстати. Но и потом матушке несказанно везло на этом поприще: второй ребенок оказался девочкой. Родись Бьянка мальчиком, как я, неужели бы вся история повторилась? Или обман, наконец-то, раскрылся? Как я уже говорил, здоровьем меня Господь тоже не обидел, за всю мою жизнь ни разу не было нужды демонстрировать лекарю что-нибудь выше моих расшибленных коленок или ниже исцарапанных плеч. Я любила лазить там, где девочкам из приличных семейств лазить не полагается, отсюда и ссадины с царапинами, а с ними и нянька неплохо справлялась.Как вы уже, наверно, поняли, детство мое было хоть и не очень счастливым, но достаточно беспечным, без особых драм и потрясений. Вплоть до дня моего двенадцатилетия. Свой двенадцатый день рождения я решила отметить освоением новых территорий — я полезла на крышу. Нет, не на крышу дома, до нее я еще не доросла. Я начала с крыши конюшни. Между конюшней и кладовыми был небольшой проход. Даже не проход, ибо он никуда не вел, а так, никому ненужный тупичок, ошибка строителей. Со стороны двора его закрывал какой-то хлам, а сверху, с крыши, вид ничто не загораживало, все было как на ладони. Оказалось, что уединенностью этого тупичка часто пользовались слуги обоего пола, и, как нетрудно догадаться, вовсе не для задушевных бесед. Помню, что я уселась на краю крыши, подобрав подол платья, чтобы не запутаться в нем, когда буду вставать, и посмотрела вниз. Там, развалившись на куче закисшей соломы, лежала одна из служанок, с обнаженным бюстом и с задранными до бедер юбками. Она улыбалась щербатой улыбкой молодому конюху, который развязывал шнурок на своих засаленных штанах. Только он их спустил, оголив свой тощий зад, как со двора донесся громкий оклик. Конюх резко развернулся на шум — как был, со спущенными штанами, — и тут я увидела то, что никак не ожидала увидеть. Я застыла. Но на этом мои потрясения не закончились! Поняв, что кричат не ему, голозадый конюх вернулся к своей щербатой подружке. Плюхнувшись рядом с ней на солому, он сначала основательно помял ей грудь, а потом полез к ней под юбки. В порыве страсти он задрал их так высоко, что накрыл ими девицу сверху до самого подбородка, но полностью обнажил ниже пояса. И тут я едва не закричала. С трудом удержавшись на карнизе, я вцепилась в подол своего платья и медленно поползла обратно, к слуховому окну. Спотыкаясь, я добежала до своей комнаты, заперла дверь, и стала лихорадочно расстегивать все эти бесконечные крючочки и пуговички, пытаясь стянуть с себя платье. В конце концов я потеряла терпение и просто задрала юбки, оголяя низ живота. Из-за толстых складок ткани я не могла ничего разглядеть, поэтому пришлось взять зеркало. Кажется, тогда я в первый — и единственный — раз потеряла сознание.Здесь мне снова нужно кое-что пояснить. Разумеется, я прекрасно знала, как выгляжу там, под юбками. В конце концов, к тому моменту я жила с этим телом уже 12 лет. Но до сих пор мне даже в голову не приходило, что то, что у меня там — это не то, что должно быть у женщины. Я подумала, что если бы с подружкой конюха было бы что-нибудь неладно, вряд ли он проявлял к ней столь откровенный мужской интерес. А то, чем размахивал он сам, вращаясь, как флюгер, туда-сюда… Женщиной он точно не был! Так кто же тогда я?Когда я не спустилась к ужину, няньку отправили меня искать. Она колотила в дверь до тех пор, пока я не крикнула, чтобы она убиралась. Тогда она пригрозила позвать матушку, батюшку и кого-нибудь из слуг, чтобы вскрыли дверь. Пришлось отпереть дверь. После того, как я все ей выложила, она сначала — думаю, от растерянности — отругала меня за то, что я полезла на крышу, а потом до нее вдруг дошел весь смысл моих слов, и она бросилась к двери, чтобы задвинуть засов. Она ничего мне не объяснила, просто сидела со мной на кровати и, прижав меня к своей большой и мягкой груди, раскачивалась из стороны в сторону — видимо, надеялась меня убаюкать. Ближе к ночи она куда-то ушла, но вскоре вернулась вместе с матушкой. Матушка долго смотрела на меня, как… Мне было очень нехорошо от того, как она на меня смотрела. Затем она сказала, что утром отец уезжает по делам в Пизу, Бьянку отправят погостить к родственникам, тогда и поговорим, а пока мне следует перестать дуться, умыться и ложиться спать. И ушла. На следующее утро все было так, как она сказала: батюшка уехал, Бьянку увезли, а меня повели в лес. Нет, не нужно представлять себе картины из страшных сказок, где злая ведьма убивает невинное дитя — матушка меня не любила, но и убивать не собиралась. В лес мы пошли, чтобы избежать лишних ушей. Там-то, усадив меня посреди залитой солнцем поляны, она и рассказала мне о своем презрении к мужу и клятве лишить его желанного наследника — таким же тоном, каким рассказывала своим товаркам о том, как ходила намедни в церковь. Надо ли говорить, что к тому моменту, когда она закончила свой рассказ, я ненавидела — ненавидел! — ее всем, чтобы было во мне живого. Первой моей мыслью было дождаться возвращения отца и все ему рассказать. Видимо, она догадалась о моих намерениях, потому что твердым и бесстрастным голосом сообщила, что, если я это сделаю, то ее, конечно, за обман накажут — но ей уже все равно, — а вот я стану посмешищем всей Падуи и окрестностей, а там и до других городов молва долетит. Кому в 12 лет хочется стать посмешищем целого города? Легче согласиться и дальше притворяться девчонкой, носить платья и делать вид, что только и мечтаешь встретить если не принца, то хотя бы богатого наследника, выйти за него замуж и нарожать ему кучу детишек. Жизнь в доме синьора Баптисты шла своим чередом. Я притворялся девчонкой, ненавидел мать и строил планы побега из дому. Шансов у меня было немного, для начала нужно было добыть хоть какие-то средства к существованию — мне вовсе не хотелось бродить по дорогам и попрошайничать. Уж лучше женские платья носить. В 14 лет, когда на моей верхней губе появился первый намек на усы, нянька научила меня бриться, а мода позволила прятать подростковый пух на моих щеках под толстым слоем пудры и румян.Я все еще строил планы о побеге, даже таскал из шкатулки матери некоторые драгоценности — небольшие, чтобы она не заметила, — как за несколько месяцев до своего семнадцатилетия получил от Судьбы еще один удар. Я впервые и как-то очень неожиданно влюбился. Все бы ничего, но все мои неловкие и путанные желания были адресованы не молоденькой служаночке — что было бы непозволительно, но вполне объяснимо, — а одному из наших кузенов, приехавшему со своим отцом погостить. Все, кто заметил мои взгляды, которые я бросал в его сторону и которые еще не умел достаточно хорошо скрывать, потихоньку умилялись, многозначительно переглядывались и, кажется, даже начали строить какие-то планы относительно нас обоих. Но одного строго взгляда моей матушки было достаточно, чтобы я мигом протрезвел. На следующий день я устроил объекту своей страсти совершенно безобразную сцену, он смертельно на меня обиделся, и это положило конец отцовским планам выдать меня за него замуж. Когда кузен со своим батюшкой уехали, я еще раз все обдумал и окончательно осознал, что дела мои плохи. Неделями я ходил по Падуе, разглядывая украдкой своих ровесников обоего пола, и обливался холодным потом от ужасного открытия: меня совершенно не привлекали девицы, каким бы красавицами они ни были. Зато любой более или менее симпатичный мужчина заставлял мое сердце биться, как птичку в силке. А я-то надеялся сбежать, переодевшись в мужское платье, взять себе мужское имя, жить мужской жизнью, влюбиться в хорошенькую девушку, жениться! К тому, чтобы жить, как мужчина, и при этом влюбляться в мужчин, я вовсе не был готов.У меня оставался только один выход: жить в доме отца, носить платья, откликаться — через раз — на имя Катарина, всеми доступными мне средствами отваживать потенциальных женихов и умереть "старой девой". Или надеяться выйти замуж за равнодушного к телесным утехам старика.Вскоре после этого матушка наша скоропостижно скончалась — просто уснула вечером, а утром не проснулась. Я надеюсь, что Господь забрал ее так быстро только из желания упрятать ее подальше от людей и не дать ей натворить еще чего-нибудь столь же отвратительного. Время шло, на Бьянку стали засматриваться женихи — сначала те, которых отвадил я, потом новые. Я с замиранием сердца ждал, когда отец выдаст ее замуж за какого-нибудь богатея, а меня оставит, наконец, в покое, но не тут-то было. Батюшке на старости лет захотелось, чтобы все было как у людей да по правилам, и он объявил, что сначала он выдаст замуж меня. Вот кого нужно было ненавидеть и презирать незадачливым женихам! Но нет! В довершение моего злосчастья, вся ненависть и презрение достались строптивой Катарине!