My sweet prince (1/1)

Всегда приятно просыпаться от мягкого поцелуя. Игривые губы, все ещё слегка ленивые и оттого неспешные, аккуратно касались приоткрытого рта. Ладонь ласкала щеку или заправляла прядку волос за ушко. Клеменс не мог сдержать улыбки. Он притворялся спящим, потому что Маттиасу нравилось будить вот так.Нравилось.Сейчас Клеменс тоже притворялся спящим, ощущая на себе его взгляд. Маттиас уже давно смотрел, но так и не касался. Если не брать в расчёт ночи, можно было бы предположить, что он запрещает себе такую нежность, что раньше была нормой. Запрещает, но хочет. Это все так по-детски. Ещё ведь можно было что-то исправить. Пока ещё можно. Достаточно начать утро правильно. Клеменс опустил руку на стройное туловище, нащупывает лежащую на рёбрах ладонь и уверенно, даже немного настойчиво положил её на свою щеку. Маттиас тяжело вздохнул, но не отстранился.—?Проснулся?—?Нет ещё.Клеменс так и не открывал глаза. Странные ощущения. Маттиас был совсем рядом, но в то же время так далеко. Обнаженная кожа ощущала тепло его тела, а душа мёрзла от холода. Сложно признавать, но умолять хотя бы о капельке внимания хотелось все больше. Умолять и унижаться. Опускать себя ниже, чем есть. Клеменс сжал пальцы Маттиаса и поднёс к губам, целуя.—?Ну и почему ты не ушёл?—?Ты не запрещаешь оставаться.—?Но ты обычно уходишь.Клеменс пожал плечами, устроив голову на широком бледном плече. Маттиас лениво, но собственнически запустил ладонь в светлые волосы, чтобы погладить. У Клеменса на лице все было написано. Из наглого, уверенного в себе он превратился в покладистого, жалкого мальчишку, который живет надеждами на светлое. Маттиас не мог дать ему это светлое. Почему? Он не мог ответить ничего вразумительного. Обида. Отсутствие доверия. Злопамятность. Желание контролировать каждый вдох. Каждый шаг. Да, навязчивое желание, оно не приведёт к хорошему. Но Маттиас так привык. Клеменс рядом, Клеменс никуда не денется, Клеменс его. Старается уживаться, блестяще выглядит, меняет образы, одежду, обувь. Собран, сдержан, истерики не устраивает, играет свою роль на ?отлично?. Идеальный мальчик, что тут сказать. Он перестанет таким быть ровно в то мгновение, когда Маттиас решится ослабить контроль. Опять будут проблемы. Тупая ноющая боль в груди. Агрессия. Не надо такого. Лучше ощущать нежный запах и касания аккуратных ладоней, слушать ленивый голос и видеть глубокие серые глаза будучи на безопасном расстоянии в своих чувствах. А есть ли чувства?—?Может быть, хочешь полетать сегодня? Погода неплохая.—?Нет. У меня есть кое-какие дела. Кики! —?Маттиас сверлил потолок взглядом, даже не посмотрев на появившуюся эльфийку. Есть, есть эти чертовы чувства, и никуда от них не деться.?— Завтрак готовь. На двоих. Мы скоро спустимся.***После позднего завтрака Маттиас настоял на написании эссе по истории. Он посадил Клеменса за свой стол, достал нужные книги, открыл страницы и сложил стопкой напротив.—?Читай каждую главу. Анализируй. Переписывай необходимое. Советую сначала все прочитать, а потом уже писать.Сам Маттиас занялся заданием, что дали ему ?на дом? в министерстве. Прибранный кабинет теперь заполнялся лёгким серебристым светом от чаши из металла с нанесенными многочисленными рунами времени. Сама чаша левитировала, а ее содержимое напоминало газ, но более плотный, текучий. Омуты памяти нового поколения. Маттиас сказал, что все мысли и воспоминания, оказавшиеся тут, можно хранить в специальном встроенном резерве. Затем нужно окунуть лицо, чтобы оказаться в месте, напоминавшем архив. Все разложено по своим полкам на стендах, все подписано. Над одним стендом красовалась табличка ?Работа?. Над другим?— ?Личное?. У Маттиаса в руках были флаконы, воспоминания из которых ему нужно изучить для будущей деятельности. Какой, Клеменс понятия не имел. Секретная информация. ?Но, быть может, через месяц я тебе расскажу. Если все пойдёт по плану?. Загадочный, блять. Возгордился опять собой. Сука.Нет, Клеменс не злился. Глубоко в душе он даже был рад. Маттиас часто будет уезжать, меньше побоев и меньше унижений. Рай. Да и ему нравится. Отвлекаясь от книги, Клеменс кидал взгляды на партнера. Камин горел вовсю. Дома было почти что жарко, и если Клеменса эта жара не смущала, Маттиас ходил по дому в одних штанах. А ещё его бледное тело было обвито тонкими кожаными ремнями. ?Вместо одежды?. О каком эссе может идти речь, когда у Маттиаса в планах поиздеваться? Он сидел боком, на бёдрах была раскрытая тетрадь, а в руке?— перо. Вытянутое лицо склонялось над просторной чашей на какое-то время, затем Маттиас выпрямлялся и тут же делал пометки. Пряди волос спадали на лицо из-за частых движений головой. Клеменс слишком поздно заметил, что уже зарисовал красивый профиль прямо после единственного переписанного абзаца. Пергамент сворачивался пополам, рвался на части и летел в урну, стоящую под столом. Маттиас, что-то черкавший пером, поднял взгляд.Как он смеет так нагло ухмыляться уголками своих красивых губ?Клеменс с раздражением притянул к себе чистый пергамент, пролистал фолиант на пару страниц назад и принялся быстро писать. Он отвлекал намеренно. Либо Клеменс слишком зависимый, чтобы не отвлекаться на него. Маттиас резко встал и подошёл к столу, присел на корточки и выдвинул нижний ящик, что-то тщательно в нем ища. Клеменс не удержался и коснулся ладонью широкого плеча. Маттиас спокойно продолжал поиски. Клеменс всем корпусом подался ближе, ладонь смещая на шею и поддевая пальцами ошейник, затем на затылок. Губы приоткрывались, чтобы сказать что-то важное. Но одного предупреждающего взгляда хватило, чтобы передумать.Маттиас прекрасно знал, что хотел сказать Клеменс в этот момент.Достав из коробочки тонкое перо, Маттиас вернулся в своё кресло, призвал омут и приказал перу быть готовым записывать за ним. Красивое лицо опять погрузилось в чужие воспоминания. Этот плавный переход из затылка в шею сводил Клеменса с ума. Как и широкие плечи. Должно быть, Маттиас чувствовал, как на него пялятся. Он сегодня был в прекрасном расположении духа и терпелив больше обычного. Может, стоило попробовать поговорить ещё раз? Молчать было уже очень больно. Маттиас резко выпрямился, начиная на чистом немецком диктовать перу увиденные события.Блять.Это был удар ниже пояса. Так… так нельзя! Ладони начали потеть. Маттиас говорил и говорил, прежде чем вновь унестись в прошлые события. Клеменсу казалось, что прошла вечность. Дыхание предательски учащалось. Когда Маттиас переходил на немецкий, его образ собирался полностью. Эта речь такая же грубая, жёсткая, как и он сам. Та самая грубость и жёсткость, что вынуждает колени Клеменса трястись от желания. Не от страха, нет. Мозг любезно подбрасывал воспоминания о том магловском поезде, о взмокшем курящем Маттиасе и о покусанной ключице. Клеменс незаметно коснулся пальцами того места. Низ живота опять начинало предательски стягивать. Дело дрянь. Маттиас вновь выпрямился, торопливо диктуя, будто бы боясь что-то забыть. Голос становился громче на некоторых моментах, и Клеменс понимал, что историей он сегодня уже не займётся. Маттиас точно должен слышать сбившееся дыхание и редкие глубокие вздохи, но он спокоен, как удав. Опять все идёт по плану? Так и задумывалось?—?Тяжко, Клемми?—?Иди к чертям.—?У тебя под халатом вроде то блядское боди… разденься, раз так жарко.—?Не судьба писать? Обязательно надо диктовать? Плюс на немецком?— Потому что ты его не знаешь. А ещё я не понимаю свой почерк при быстром письме,?— Маттиас помешивал палочкой серебряную субстанцию. —?Он становится как…—…кардиограмма?—?Кардио… что?—?Кардиограмма. Кто-то слишком сильно отвлекался от магловедения на учебник по анимагии?—?Клеменс, ты меня отвлекаешь. Занимайся своим делом,?— Маттиас небрежно расправил помятую страницу и вновь склонился над сияющей гладью.Клеменс с триумфом улыбнулся, ведь у него был готов ответ на такой приказ. Его единственное дело в этом доме?— удовлетворять своего партнёра. Отложив перо, Клеменс тихо вылез из-за стола, ступая босиком по ковру. Может, он действительно блядь? Никаких других чувств в нем не живет, кроме похоти и желания? Маттиас ломает силой, насмехается, издевается, регулярно унижает. А Клеменс что? Натурально стелется у его ног и будто бы просит доломать до конца. Любить садиста?— это нормально? Клеменс много думал над этим в последнее время. Нет, ненормально. А ещё ненормально, что на душе спокойно, когда Маттиас был рядом. Истерик нет, страха бессмысленной жизни тоже нет. Маттиас?— жизнь. Маттиас?— смысл. Пока есть Маттиас, бояться нужно не жизни, а всего лишь его. Любить тоже его. Любить и бояться. Бояться и любить. Клеменс, опустившийся на колени перед Маттиасом, сморгнул подступившие слёзы. Нет, всё, хватит. Зря что ли делал легкий макияж? Тушь поплывет, смешается с румянами. Некрасивое в теории на практике доводило Маттиаса до маньячного безумия. Он любит слёзы, с обожанием стирает их дёрганной от злости ладонью, а потом с размаху бьет по влажной щеке. Приятного мало. Но ему ведь хорошо от этого, верно?Клеменс, ты точно сошёл с ума.Белый шёлк оголил широкие плечи. Боди без рукавов?— отличное решение, ведь у Маттиаса ещё один фетиш. Клеменс мысленно делал ставки на реакцию. Его прибьют на месте или оценят инициативу? Свечение туманно отражалось от бледной шеи. Маттиас был до невозможности красив. Клеменс наблюдал за тем, как он, хватаясь за холодный край чаши, медленно отстранился. Перо начало со скрипом выводить его размышления. Клеменс жалел, что не надел белье. Нарастающее желание сейчас стало очевидно. Едва слышно застонав, он ткнулся лицом в острые колени. Маттиас спокойным тоном продолжал диктовать. Преднамеренно ласкать чужой слух. Широкая ладонь накрыла светловолосую макушку, сжимая пряди. Клеменс не сдержал стона, за что был оттолкнут обратно. Он сел на пятки и сложил скрещённые запястья на пояснице, покорно ожидая. Маттиасу сейчас сложнее работать. Такие стоны не оставляют равнодушным. В них и мольба и блядство, и неконтролируемое желание.—?Матти… —?голос, все ещё хриплый после бурной ночи. Он звал совсем тихо.—?Ты доделал задание? Я к тебе и пальцем не притронусь, пока не сделаешь,?— Маттиас обводил ключевые слова обычной магловской зеленой ручкой, ставил какие-то номера, цифры, рисовал стрелки.—?А если сделал? —?Клеменс плавно привстал и опустился пару раз, максимально контролируя прогиб в спине.—?Мне встать проверить? —?стройная нога лениво легла на широкое обнаженное плечо, надавливая низким каблуком на кожу.—?Не надо,?— Клеменс обвил рукой голенище и щекой прижался к верхней передней поверхности сапога. Кики по приказу чуть ли не каждый час натирает всю обувь в доме сначала до блеска, а потом магловскими антисептиками без цвета и запаха до чистоты. А все для того, чтобы сейчас горячий язык прошёлся по чёрной блестящей поверхности вплоть до самого заостренного носка. Нежные светло-русые волосы начинали рыжеть, чтобы в то же мгновение стать красными. Маттиас откинулся на спинку кресла, внимательно наблюдая. Красные волосы напоминали кровь. Клеменс и кровь?— это всегда красиво.—?Мне осталось ещё одно воспоминание. Я его сейчас просмотрю. И, сохрани тебя Мерлин, не закончить с эссе…Клеменс звонко поцеловал чёрную кожу, мягко опустил ногу Маттиаса на пол и уверенно направился к столу, поправляя халат.—?Клеменс, да сними ты его уже, блять!Вот он, настоящий Маттиас. Нетерпеливый, раздражённый. Он думает о работе только потому, что ответственность из его крови не деть никуда. Клеменс резко развернулся спиной так, что полы халата взметнулись вверх и продемонстрировали ягодицы. Затем не менее резким движением отправил свой единственный нормальный предмет одежды на стул. Маттиас смотрел хищно, прежде чем поправить растрёпанные волосы и вернуться к работе. Эссе так эссе.Руки Клеменса дрожали, пока он писал. Градус тела поднялся. Возбуждение не хотело уходить. Более того, оно опять мешало думать. Аккуратно выводя буквы, Клеменс прикинул, что у него есть минут пятнадцать. В принципе, должно хватить. Однако стоит учесть, что Маттиас скоро начнёт говорить, как фюрер на шествии, и вся аккуратность пойдёт коту под хвост. Ладно, первую часть эссе Маттиас, быть может, прочитать успеет. А вот вторую точно нет. Об этом даже можно было не беспокоиться. Перо быстро черкало в пергаменте. Тяжёлые книги перемещались из стопки в стопку. Ещё три параграфа. От связки ?война?— искусство? уже тошнило. Клеменс не понимал, зачем писать эссе, причём такие объёмные, если и так все очевидно. Вот Маттиас давал вопросы, на которые и ответить быстрее можно было, и своё мнение выразить. У него даже книги интересные были, не то, что те учебники из университетской библиотеке. Вот, например: ?Во времена Третьей Войны с троллями… совершенно случайным образом было обнаружено, что сок маргариток, редко растущих на юге Исландии… идеально подходит по структуре для приготовления масляных красок на основе мака. Маргаритки… отлично хранят магию веками для любого предмета, а мак не даёт пигментам выцветать?. Клеменс знал про это ещё с детства от родителей. У соседей-маглов на подоконнике росла дорогая герань, а у них?— маргаритки. Мама иногда сама готовила краски, когда в прилавках был дефицит из-за сильных морозов. Это сейчас все, что угодно, можно купить в ?Чародейке?, а тогда, лет тридцать назад, в искусственных условиях выращивались только ?серьёзные? растения, которые становились ингредиентами для зелий и ядов.От мыслей о детстве отвлёк от чего-то тихий голос. Маттиас диктовал так, чтобы не отвлекать. Но он, должно быть, не догадывался, что Клеменс слышал отсюда даже его дыхание. Мысли начали плыть. Ещё половина параграфа. Он должен справиться. Диктовать Маттиас будет ещё минуты четыре, потом минуты две пролистает всё, что было записано. Минуту будет делать пометки. Надо закругляться. Надо читать, а не слушать угрожающе спокойный тембр. Блять. Облокотив щеку о ладонь, Клеменс писал вывод. Пульс в ушах отплясывал чечетку. В какой-то момент показалось, что интонации Маттиаса сменились на… эротичные? Так не говорят на немецком. Стало как-то больше вопросов в речи. Он там книгу по философии пишет, что ли? Столько вопросов и ни одного ответа. Неожиданно пойманный фрагмент, отдалённо напоминающий ?мой дорогой Клеменс?, заставил поднять взгляд. Маттиас нагло улыбался. Глубокая чаша отлевитирована на своё место. Тетрадь была закрыта, перо лежало на ней же. Уши Клеменса становились одного оттенка с волосами. Маттиас не переставал издеваться, с акцентом смакуя имя своего партнёра. Да кто его просит так делать?! Ладонь, что подпирала щеку, переместилась на лоб, чтобы стереть выступившие капли пота и затем прикрыть обзор для глаз, чтобы оставить в обзоре только желтоватый пергамент. Клеменс зачеркнул слово. Не то. Не оттуда начал. Опять сбился.—?Маттиас…В ответ самодовольное ?да??. Клеменс знал это слово. И ещё два-три. Стараясь не поднимать взгляда, он продолжал писать. Губы сохли от жара, нужно постоянно их облизывать. Черт возьми, что за игру этот садист опять захотел провести? Он же не останавливается. Клеменс дёрнулся, когда услышал стук подошвы о паркет. Маттиас встал за его спиной, потому что ковёр начинался аккуратно от стола. Должно быть, он старался прочесть, что там за сочинение получилось, но Клеменс наклонился ниже, прикрывая собой весь лист. Маттиас коснулся лопатки прохладной от омута ладонью, ласково поглаживая. Клеменс шумно выдохнул, сминая в руке перо. В воздухе опять повис риторический вопрос. Холодные пальцы переместились на шею, мягко массируя. Вопрос повторился.—?Матти… я не… я не понимаю… ах…Маттиас грубо дёрнул за красные волосы назад, заставляя сесть прямо. Он опустился на корточки, но вытянутое лицо все равно осталось на одном уровне с лицом Клеменса, который напряжённо сверлил взглядом свою работу. Нет, он не посмотрит на него! Это будет моментальный проигрыш. Сдача всех позиций. Однако тело само придвинулось ближе к боковому краю. Маттиас одной рукой сжал подлокотник, а вторую устроил на горячем бедре. Он снова обращался по имени, вызывая у Клеменса дрожь и желание развести ноги шире.—?Матти, пожалуйста…Клеменс не знал языка, но был уверен, что пухлые губы, что почти касаются уха, шепчут непристойности. Какие-то блядские словечки. Вряд ли он так рассуждает о своём поручении свыше. Клеменс плыл. Веки уже были слегка закрыты, а губы от частого дыхания приоткрывались шире. Как котёнок, Клеменс склонял голову ближе к Маттиасу, одновременно с этим откидывая ее назад. Если этот обезумевший извращенец хочет довести его до оргазма одним лишь голосом, Клеменс к этому очень близок. Одно дело, когда Маттиас говорит на немецком вслух, громко и четко, все же какие-то тормоза в виде инстинкта самосохранения не дают расплавиться. И совсем другое дело, когда он интимно касается губами уха и спрашивает что-то тихо-тихо, не скрывая усмешки и своего превосходства. Клеменсу показалось, что его кровь кипит. Головка члена касается живота, пачкает чёрную сеточку выступившей смазкой. Маттиас прервался, наблюдая за этим любимым бесконтрольным телом.—?Ich werde dich vor Freude leiden lassen.Клеменс поморгал и уселся в кресло глубже, устроив ступни на самом краю и вновь широко разводя бёдра. Он ничего не скажет чертовому Маттиасу. Но, стоило признать, хоть маленькое поощрение за самостоятельно написанное эссе было бы вполне заслужено. Пускай и Маттиас это признает. Его пальцы поднялись по телу выше, чтобы сжать подбородок и повернуть лицо к себе. Взгляд Клеменса был затуманен, он смотрел куда-то сквозь, но почти сразу обвил рукой за шею, хватаясь ладонью за тонкий шипованный ремень.—?Ах, Матти, ну пожалуйста!.. Пожалуйста…Его лицо было совсем близко. Маттиас смотрел в глаза. Клеменс — такая блядь. Но именно сейчас он демонстрировал свою любовь и преданность в полном объёме. Его унижало быть таким слабым, зависимым. Маттиаса это возбуждало. Клеменс будет стонать, тереться, как сучка, всхлипывать от удовольствия и отвращения к себе же, а все потому, что он больной на голову псих с влюблённым сердцем. Пальцы Маттиаса соскользнули с подбородка на грудь. У него даже соски стояли. Как давно Клеменс в последнее время был так возбуждён? Может, тогда, когда Маттиас стоял перед ним на коленях и отсасывал?—?Ай…Болезненный стон Клеменса стал лучшей наградой. Пальцы не просто так скрутили нежную плоть. Но он привык не сопротивляться и не отстраняться. Тут молодец. Держит марку идеальной личной шалавы. Маттиас сполна удовлетворяет все свои фетиши и садистские наклонности. Никто бы другой не справился с такой утонченной ролью. Никто бы другой просто не был нужен. Только он. Только Клеменс, чья маленькая ладошка легла на бритый затылок, а глаза взглянули с мольбой. Они просил не о разрядке, нет. Клеменс уже понимал, что к финалу он должен прийти самостоятельно. Они просили о поцелуе. Для Клеменса это было что-то очень интимное, интимнее секса. Он, как безумец, не отлипал от губ Маттиаса. А сейчас от подобных проявлений любви не осталось ни следа. Маттиас держал контроль.Но, быть может, сегодняшний день станет исключением.Маттиас немного привстал и коснулся своими губами приоткрытого рта. Клеменс закрыл глаза. Он не ожидал чего-то иного, кроме привычных в последнее время грубых укусов. Однако память стоило освежить. Ему же больнее будет. Маттиас вёл в поцелуе, нежно лаская вишнёвые губы. Так приятно было никуда не спешить и позволять себе наслаждаться его вкусом. Клеменс — как наркотик. Его нельзя смаковать долго, привыкание наступает мгновенно, а такой роскоши позволять себе нельзя.Клеменс едва слышно простонал в губы. Он будто бы испугался, что Маттиас решит обмануть его чувства опять, поэтому был осторожнее. Даже его аккуратные пальцы практически незаметно зарывались в темные волосы. Зря боишься, Клемми, у тебя сегодня счастливый день. Маттиас углубил поцелуй, особое внимание продолжая уделять чувствительной груди. Клеменс извёлся, он начал ёрзать и блядски двигать бёдрами, но при этом продолжал пугливо отвечать на поцелуй, особенно отдаваясь именно ему. Наверное, хотел впитать в свой разум каждую капельку происходящего, чтобы было, что вспомнить. Он опять едва слышно промычал. Желанное тело постепенно расслабилось. Клеменс прислушался к своим ощущениям. Он взорвется, как Эйяфьядлайёкюдль. Никогда в жизни Клеменс не мог подумать, что будет кончать от голоса. От поцелуя. Насколько нужно привыкнуть к жестокости, чтобы сходить с ума от любви?Маттиас мягко отстранился от губ и спустился поцелуями на шею. Клеменс шумно дышал, жмурясь сильнее. Его руки опустились на подлокотники и плотно сжали их. Какое же блядство.—?Ich werde dich… —?Маттиас мягко засосал кожу на ключице. Засос точно будет. Впервые за долгое время именно засос, а не синяк от грубых пальцев, —…vor Freude leiden lassen… —?запах тела Клеменса вскружил голову, как в первый раз. Маттиас смиренно заметил это, но все равно продолжил цепочку поцелуев. Губы вернулись на кадык, мягко засасывая. Вибрация от стонов Клеменса передалась на тело Маттиаса,?— …mein sü?er Prinz,?— губы опять почти что восхищённо прошептали, прежде чем Маттиас выпрямился.Клеменс в то же мгновение выгнулся дугой, хрипло и низко застонав. Дёргаясь в блаженных конвульсиях, он упирался коленями в столешницу, а затылком?— в спинку высокого кресла. Маттиас внимательно следил. Нежное личико так очаровательно покраснело. Член содрогался, пачкая подтянутый торс семенной жидкостью. Чертовски красив. Маттиас был уверен, что красивее никого больше не встретит в своей жизни. Его широкая ладонь мягко начала поглаживать горящую щеку. Клеменс ещё был где-то далеко, отходил от ошеломительного оргазма, поэтому смотрел все так же расфокусированно, но к руке все равно прижимался. Действительно котёнок.—?Матти… —?просипев, Клеменс попробовал прочистить горло, наконец натыкаясь взглядом на серые глаза. Вишнёвые губы растянулись в искренней улыбке. Давно такой не было на этом нежном личике.Маттиас понял, что выражение его лица аналогичным образом полно любви, поэтому моментально исправил ситуацию. Всем своим видом он показывал полное пренебрежение.—?Ну что, блядина, понравилось? Собирай свои вещички и возвращайся к себе, мне нужно работать дальше. Но за спектакль огромное спасибо. Мне очень понравилось.Клеменс непонимающе моргал, пытаясь справиться с сбившимся дыханием.—?Ты слышал, что я тебе сказал? Сучка своё получила? Получила. Ну так вали отсюда, что ещё надо? Или отсосать хочешь? —?Маттиас говорил грубо, раздраженно, смотря прямо на Клеменса.Непонимание в одно мгновение сменилось болью. Маттиас видел, как большие глаза, которые все еще смотрели на него, наполнились слезами. Отчаянный всхлип оглушил душный кабинет, хотя Клеменс и попытался захлопнуть рот ладонью. Блять. Сердце Маттиаса замерло, но он продолжал спокойно наблюдать, не выражая никаких эмоций. Клеменс дрожащими руками свернул пергамент, взял свою палочку, тут же призвал шёлковое одеяние и медленно направился к двери, чтобы тихо выйти.Маттиас направил свою палочку на окна, взмахивая. Свежий воздух наполнял комнату, обдавая холодными потоками влажное тело, замурованное в ремни. То, что случилось, не должно было происходить. Маттиас сел в ещё отдающее жаром кресло, закрывая лицо ладонями. Клеменс опять отдал себя всего, обнажил душу и чувства, прекрасно зная, что все будет как обычно. Он мыслями был в воспоминаниях, в которых Маттиас ещё любил и позволял себя любить. Он дорожил ими, это очевидно. Клеменс жил Маттиасом. А Маттиас, казалось, опять просто заигрался.Реальность разбила Клеменса о скалы жестокости. Но он не удивился. Наоборот, ожидал подобное, просто позабыл, что больно будет, как в первый раз. Спокойно собрался и ушёл, судорожно кусая свои нежные губы. Блядство! Маттиас резко выдохнул воздух и открыл тетрадь. Ничего, Клеменс должен был уже привыкнуть.***Маттиас опять отсутствовал дома больше половины следующей недели. Ничего не рассказывал, говорил, что все идёт по плану. Затем ещё через неделю Маттиас намекнул, что работает с маглами и живет в Рейкьявике, где ему снимают квартиру. Клеменс даже не стал уточнять. Во-первых, есть что-то, чего нельзя рассказывать в силу служебной тайны. Во-вторых, Клеменсу было плевать на жизнь этого больного на голову извращенца. Он старался ограждать себя от мыслей о Маттиасе, занимаясь творчеством. На мольберте стояла большая картина на тему конца света, о которой уже упоминалось на одной из дискуссий в институте. Клеменс не мог точно сказать, откуда у него были такие мысли. Влияние партнёра, не меньше. Картина большую часть времени была занавешена белым полотном, которое спасало его от света. Клеменс продолжал писать только тогда, когда было совсем хреново и на душе скреблись кошки. Раз в неделю?— уже стабильно. Иногда чаще. Сейчас Клеменс стремился больше времени посвящать музыке. Скрипка вытягивала все тяжёлые мысли, успокаивала. Единственная панацея, которая была искренне дарована Маттиасом. Только он об этом не узнает.У него появилась новая интересная игра. Приласкать и унизить, вот ее суть. Клеменс с мрачным видом обжигался, но все равно упрямо доверялся каждый раз. Иногда агрессивно, за что получал очередные пощёчины и синяки на бёдрах. Иногда покорно, оставаясь в тёплой хозяйской постели даже утром. Маттиас был прав: Клеменс зависим. Но не от секса. От него. Наслаждается моментами, когда Маттиас рядом, невзирая на колоссальное разрушение психики, личности и организма. Это неправильно, да, но…Иногда Маттиаса было жалко. Он же бывает нормальным, без агрессии. Даже в магловское кафе на днях пригласил после института. При костюме, серьёзный, невероятно красивый. Ужинать с ним было… необычно? Они будто бы на свидание сходили. Маттиас сказал, что у него выходной, потому что у маглов национальный праздник. А потом он неожиданно начал расспрашивать про институт, про родителей, про Эйнара и его супругу (Клеменс был в гостях на днях, пока Маттиас отсутствовал). Наверное, это очередной изощренный способ приручить, чтобы унижать потом было больнее.Клеменс был уверен, что агрессивная сторона Маттиаса диктуется влиянием феникса. Они неделимые части друг друга. А фениксы жестоки. Отец говорил, что они зависимы от своих хозяев. Должно быть, это какая-то ошибка. Либо белый феникс принадлежит не ему, а кому-то ещё, либо эти твари?— одиночки, и чья-то энергия и контроль им безразличны. В конце концов, изучить подобное явление крайне сложно, потому что оно почти единичное. Как всегда, именно Клеменсу повезло в этой жизни.***Дела шли ещё сложнее, пока Клеменс держал эмоции в себе. Нельзя ничего рассказать папе и маме. Нельзя ничего рассказать беременной Соульбьёрт, а уж Эйнару и подавно. Нельзя рассказать Маттиасу, потому что это абсурд. ?Матти, ты делаешь мне очень больно своим поведением, будь, пожалуйста, не таким черствым куском застывшей лавы и прояви хоть немного сострадания, мне без тебя очень плохо?. Так? Маттиас в лучшем случае посмеётся, в худшем сводит на экскурсию в роскошный подвал. Но недавно, после очередной жестокой выходки, ноги Клеменса сами привели его в преподавательское крыло, а именно, к двери с позолоченной табличкой и надписью ?Андреан Сигургейрссон?. Стыдно. Так нельзя. Он же преподаватель! И парень из клуба, угощавший огневиски… Почему-то Андреану хотелось доверять. Он мало чего спрашивал. Обычно просто делал чай, садился рядом и молчал. Клеменсу уже было не так паршиво. Ощущение одиночества притуплялось. — Маттиас?— Да…И все. Андреан думал о своём, Клеменс о своём. Буквально вчера слёзы сдерживать было особенно тяжело. Клеменс дал им волю. Сильные руки бережно прижимали к себе. Плечо, облаченное в темно-бордовую мантию, стремительно намокало от соленой жидкости. От него едва заметно пахло масалой. Успокаивало. Андреан понимал, что этому ребёнку нужна помощь. Хотя бы поддержка. Никто его не примет и не поймёт. Муж-тиран, завистливые одногруппницы. За что, спрашивается? По-человечески было жалко Клеменса. Он пришёл на порог этого университета бунтарем с четко поставленной позицией. А сейчас боялся собственной тени. Себя и своих эмоций. Андреан не был экспертом в психологии, но такие резкие изменения к хорошему, очевидно, не приведут. Была мысль написать Маттиасу письмо и объяснить, что он не замечает чего-то важного, но Андреан был уверен в том, что результата будет ноль, а Клеменсу достанется ещё больше. Синяки на запястьях вспоминались с ужасом даже у него, у взрослого мужчины. Их встречи были тайными. Уже целую неделю по будням Клеменс тихо заходил в приоткрытую дверь, меняя внешность на свою привычную. Лишние вопросы и сплетни не нужны им обоим. Клеменс попросил разрешения курить. В любой другой ситуации Андреан сказал бы твёрдое ?нет?, но только не ему, мальчишке с печальными, но влюблёнными глазами. Пускай курит, если таким образом становится легче. — Если предпочитаешь, у меня есть… особенные сигареты. — Наркотики в институте? Неплохо, — Клеменс усмехнулся, стряхивая пепел на блюдце, — я обещал родителям больше не пробовать. Правда, там магловские были. — Правильно, лучше не надо. Я из вежливости предложил. — Я учту, Андреан. Может, в будущем пригодится. Спасибо. Андреан не хотел думать о том, насколько плохи дела Клеменса, если в туманном будущем он собирается не сдержать обещание, данное родителям.