Vol. 8 (1/1)

Они перерезали наши глотки,Словно мы были цветами,И жадно вытягивают из нас души.В приемной так тихо. Ни один звук из кабинета доктора Йоханссона не выходил за его приделы. Так же, как не выходила ни одна тайна, что была озвучена в этих стенах. Кощунственно было бы назвать это ?врачебной тайной?, слишком дешевое определение. Этика? Уважение? Да, так гораздо лучше. Не этично обсуждать пациентов даже с коллегами, по мнению Йоханссона, и это определенно в нем нравилось. А еще нравился его холод и отчужденность. Всегда проще говорить с незнакомцем на неловкие даже для собственных мыслей темы. А с ним говорить было просто. Порой казалось, что он и не слушает вовсе. Просто постоянно что-то пишет в свой злополучный блокнот. Сколько, черт возьми, в себе таит этот кожаный переплет слегка желтоватых листов бумаги. А сколько таких в его архивах? Быть может, он уничтожает каждый из них самым классическим и наилучшим образом? Перо исправит лишь огонь. Огонь вообще многое способен исправить, но как же тяжело его контролировать. Сжигая одни частицы памяти и сознания, мы рискуем превратить в мертвый пепел все то, что наполняло нас жизнью, а попытки все спасти лишь раздуют пламя, что рано или поздно начнет губить и душу и плоть. Безмолвная тишина, казалось, начинала становиться плотнее, от чего закладывало уши. Она словно затекала в ушные раковины, как вода, и незаметно топила. В этой тишине растворялось даже биение собственного сердца. Параноидальные мысли вновь начинали отголосками доноситься откуда-то с глубин подсознания. Зря он пришел заранее. Но в чем разница? Стены собственного дома угнетали не меньше, чем стены этой чертовой приемной. Но страшнее угнетало одиночество. Тяжелая дубовая дверь бесшумно и медленно распахнулась. Мужчина в дорогом шерстяном костюме успокаивающе улыбнулся уголком губ и, рукой придерживая дверь, пропустил в кабинет. Клеменс всегда пытался не смотреть по сторонам, чтобы вновь не встретиться глазами с холодно-зелеными стенами изумрудного оттенка. Глядя куда-то себе под ноги он привычным путем дошел до кожаного кресла, усаживаясь в него. Погода сегодня была пасмурная. Дождь лил еще с ночи, заполняя сточные каналы и растекаясь по узким улицам города. Белый, совсем холодный свет из окна падал на фарфоровую кожу, мягко отражаясь. Клеменс действительно порой напоминал падшего ангела с волосами цвета крови. - Об отмене сеанса стоит предупреждать за сутки, – привычно сухой голос ударил по ушам, заставляя поднять голову. - Извините, мне нужно было побыть с собой, вернее, побыть без всех, –?в последний раз он разговаривал только с мамой, когда забирал вещи из их дома. Сколько дней прошло с того момента, пять? Неделя? Какое вообще сегодня число? Кажется, он совсем ушел в забвение. - Ваше стремление отделиться от мира результат какого-то недавнего события или осмысления? - И того и другого. Хотя, скорее, это осмысление события. Да, со мной действительно кое-что произошло. - Осмысление событий уже большой шаг к восприятию себя и дальнейшему восстановлению. Самоанализ – это практика, применяемая Вами же к самому себе. Так что же все же побудило Вас к осмыслению? – анализирующий взгляд светлых глаз пристально изучал каждое малозаметное содрогание мышц на лице пациента. Он явно нервничал. Вновь сжимает подлокотники кресла. Вновь разглядывает полюбившуюся картину на стене сбоку от себя. Говорить становится труднее. Жить становится труднее, – Вы приходите сюда, чтобы говорить. Если Вам трудно делать это со мной, я могу порекомендовать Вам другого психотерапевта. - Нет, нет, что Вы. Просто мне тяжело признать что-то в себе. Что-то, чего я не видел ранее, или не хотел видеть. Я меняюсь, или изменился давно. Я вновь не понимаю самого себя. Мне не тяжело говорить с Вами, мне тяжело говорить в присутствии себя, – абсолютно пустой взгляд прикован к картине все того же Боттичелли. На тонкой шее под легким платком красовался синеватый след от удушья. Как можно таким зверским образом портить такое нежное естество? Ровное дыхание было таким робким, казалось, он вовсе не дышит, – знаете, доктор Йоханссон, на этой картине все фигуры словно движутся в одну сторону. Это движение олицетворяет ход жизни. Все стремится и сменяет друг друга, порождая что-то новое, как весна дает начало жизни. Но есть на этой картине две фигуры: бог ветра насильно утягивает за собой Хлориду. Он тянет ее в противоположную сторону от хода ?жизни?. Он уносит ее к смерти. - Интересная теория, Клеменс. Ощущаете ли Вы себя схожим с Хлоридой? - Ощущаю, – все еще не отрывая глаз от предмета искусства. - Вас тянут от привычного хода жизни в обратную сторону? Кто? Ваш брат? – наконец, открыв черный блокнот, доктор усердно что-то записывал. - В нашу последнюю встречу он сказал мне интересные слова, знаете, они никак не выходят у меня из головы: ?погружаясь сейчас, я желаю взять тебя с собой?. Я мог бы не обратить на это никакого внимания, но это было единственное, что он в принципе сказал мне в тот день. Я действительно ощущаю, что он совершенно безжалостно утягивает меня в какую-то бездну и знаете что жутко, доктор Йоханссон? - Что же? - Я не хочу сопротивляться, – наконец повернув голову на мужчину, направляя свой взор глаза в глаза. На белоснежной щеке сверкнула слеза, что стремительно скатилась к подбородку, оставляя после себя незаметный мокрый след. Сухие, немые слезы отчаяния. Когда нет сил не только бороться cо своей болью, но и всецело ощущать ее. Опустошение. Глобальное опустошение. Ведь лучше чувствовать боль, чем вовсе ничего?- Утрата свойственной всему живому тяги к выживанию может быть причиной разочарования в жизни, что свойственно ряду посттравматических заболеваний. Но, я считаю, Вы не разочарованы в жизни, Клеменс. Вами движет какая-то странная тяга к подчинению. Вы боитесь одиночества? Очередной тупиковый вопрос, на который трудно найти ответы в своей же чертовой голове. - Я не знаю, чего я боюсь. Я даже не уверен, являюсь ли я собой, – опять ему хочется забраться в этой кресло с ногами, положить голову на колени и не видеть ничего, – я не узнаю себя, блять, я не узнаю своей реакции. Что-то словно сломалось или потерялось. Я словно что-то упускаю. Как родители, что не замечают, что их ребенок становится убийцей, так я не замечаю чего-то важного в себе. - Что послужило отправной точкой этого сомнения? Слезы на нежном лице явно стали более очевидными. Подступающая истерика не давала собрать в кучу рассыпанные мысли. Какой-то ком тотального давно знакомого отвращения к своей сущности встал где-то в глотке и перекрыл возможность молвить. А так хотелось кричать. Кричать так, чтобы достучаться до кого-то. Как жаль, что нам не помогут мертвые боги. - Что послужило? Господи, я действительно влюблен в омерзительного человека. Он ужасен, а я не знаю, как так вышло, что я не хочу бороться, не потому что отчаялся, а потому что, возможно, я хочу уйти с ним. Блять, он в очередной раз был крайне груб и жесток. Я действительно думал, еще минута этой экзекуции и я умру без права на последний вздох, – слезы безжалостно душили, как те холодные руки, от чего говорить с каждым всхлипом было все труднее и труднее. Дрожащими то ли от стыда, то ли от обиды руками, Клеменс до боли сжимал поджатые к телу колени. Стискивать зубы в оскал уже давно нет сил. Есть только возможность оставлять кричащие синяки на собственном теле, каждый из которых красноречиво знаменовал очередной надлом. Скоро его хрустальный сосуд разрушится в сотни острых обломков. Останется лишь выпить их со слезами, как самый литературный яд, чтобы кровью смыть свой стыд. - Что произошло, Клеменс? - Он самым омерзительным образом вновь надо мной надругался. Он бил. Унижал. Ему было абсолютно плевать, что я чувствую. Он имел меня, как какую-то вещь, хладнокровно вжимая мое горло в стол. А я кончил, как какой-то мазохист. Может я и есть мазохист? В нашу первую встречу я спросил у него, что он такое, но сейчас, кажется, я не понимаю, чем являюсь я. - Вам нужно отвлечься от мыслей. У Вас есть друг? Попытайтесь вспомнить кого-то, кроме родственников. Вам нужно понять, что он не является Вашим ?богом ветра?, а Вы в свою очередь не Хлорида. Найдите себе иное место на этой картине, потому что это не Ваше. *** Молодой человек с явными признаками гипертрофированного перфекциониста с легким обсессивно-компульсивным расстройством оценивающе оглядывался по сторонам. С самых первых секунд пребывания в кабинете третьего за сегодняшний день психотерапевта своим изощренным обонянием он уловил в воздухе частицы сладковатого запаха ванили, смешанного с резким ароматом лаванды. Наконец-то он нашел. Очевидно было приехать сюда сразу, вряд ли Клеменс долго выбирал специалиста. Доктор Йоханссон имел огромный послужной список и немного не стандартные методы воздействия на пациентов. Надо отдать должное, он действительно хороший специалист. На часах было всего шесть вечера, но в кабинете без освещения было совсем темно. Дождь так и не прекращал лить, а темные почти черные тучи заволокли все небо, не давая привычно теплому закату разлиться на оживленные улицы. Интерьер помещения отдаленно напоминал собственный дом, от этого ощущение какого-то превосходства над ситуацией овладевало мыслями всецело. Мужчина аккуратно снял черные кожаные перчатки и уложил их на собственное колено и, наконец перевел свой взгляд на врача.- Как я могу к Вам обращаться? - Маттиас Харальдссон, –слегка хриплый голос по обыкновению отдавал ледяным спокойствием. - Я Вас слушаю, мистер Харальдссон, к сожалению у нас с Вами есть всего минут пятнадцать, – раскрывая черный блокнот и извлекая из кармана пиджака металлическую ручку. Маттиас пристально всматривался в каждое движение, будто пытался уловить что-то важное в его поведении. Если психоанализ для доктора Йоханссона – это часть его работы, то для Харальдссона это привычная часть его собственного существования. Вся его жизнь плотным особняком стоит на пресловутом психоанализе. Он стал его привычкой. У него много привычек. Некоторые ужасны по своей сути, другие же ужасны тем, что являются способом достижения первых. Но главные привычки неизменно ведут его к концу. - Знаете, у меня есть странная склонность. Я не могу воспринимать людей вокруг себя за себе равных. Нет, я не считаю себя лучше или хуже. Я не могу существовать с людьми на равных условиях. Я патологический лжец, потому что всегда пытаюсь быть одним из них.- А Вы пробовали просто показать себя. Быть может Вы просто живете в иллюзии, которую сами же себе возвели? – человек, сидящий напротив, от чего-то выглядел совсем траурно, хотя лицо его не выражало абсолютно никаких эмоций. Безжизненная статуя, облаченная в черное. Он даже сидел как-то неестественно ровно, закинув ногу на ногу. Говорят, глаза – это зеркало души. В этих же глазах отражалась только реальность, но никак не душа их обладателя. Вставляя сегодня черные линзы, он не просто пытался скрыть от специалиста свою зависимость, но и скрыть от него самого себя. Его взгляд, что и без того всегда был каким-то мертвым, сегодня казался абсолютно никаким. Он весь представлял собой скорее слугу самой смерти, нежели человека, что способен испытывать хоть какие-то эмоции отличные от агрессии. Черная водолазка обрамляла стройное, слегка даже худощавое тело. Кружевной такой же черный платок прикрывал мраморную шею. Все такого же цвета, идеально выглаженные узкие брюки лишь подчеркивали его стройность. Слишком идеален для простого визита к психотерапевту. Слишком идеален для человека с проблемами. Слишком идеален для того, у кого таковых проблем нет. Слишком идеален, чтобы не быть прообразом самого себя. - Каждый раз, когда я показываю себя, последствия до глупости ироничны и трагикомичны, доктор Йоханссон. - Сегодняшняя ознакомительная беседа скорее послужит для меня почвой для аналитики к следующему сеансу, напоследок я все же спрошу. Ваш образ, это часть Вас или способ скрыть себя? – мужчина все еще продолжал вести записи в своей тетради, даже не поднимая взгляд. - Конечно, Вы предупреждали, что столь поздний сеанс будет скорее знакомством. Но… – молодой человек отвел взгляд куда-то в сторону, надевая тонкие кожаные перчатки одну за другой. День сегодня, действительно, прохладный, но данный аксессуар летом казался немного странным. - Но?- Не думаю, что наша следующая встреча здесь состоится, –Маттиас приподнялся с кресла, поправляя и без того идеальную укладку рукой в черной коже. - Если Вам не понравились мои услуги, я могу порекомендовать Вам другого психотерапевта, –Йоханссону была крайне не понятна суть этой встречи без ее продолжения. - Нет, нет. Дело не в Вас, а в воле судьбы. До встречи, мистер Йоханссон. После этих слов Харальдссон медленно проследовал к выходу, на ходу накидывая на плечи черный осенний плащ. Дверь с шумом захлопнулась, запирая внутри какие-то крайне неоднозначные впечатления. Даже пахло в этом кабинете теперь иначе. Резкий запах парфюма смешивался с чем-то чужеродным. С полным шоком врач открыл для себя, что с начала сеанса прошло каким-то образом полтора часа. Человек, что только что сидел перед ним, был, мягко говоря, странным. Отбросив от себя всевозможные мысли, Йоханссон спешно собрался. Взял ключи, чемодан и вышел из своего кабинета, закрывая. В здании нет никого, кроме него, ведь сегодня пятница и все давно дома. Он и сам должен был вернуться с работы час назад, но таинственный Маттиас Харальдссон настойчиво просил провести с ним короткую беседу сегодня. Беседа растянулась на полтора часа, и объяснений этому в голове не было никаких. Снаружи все так же шел довольно сильный дождь. Влага, казалось, заполняла каждый кубический миллиметр воздуха. На улице абсолютно пустынно. Каждый шаг эхом отражался от стен ближайших домов, раздробляя тишину. Машина словно была в какой-то зоне недосягаемости. Он будто бы шел по лужам до нее вечность и полностью вымок. Странно. Все от чего-то очень странно. Время тянулось как вечность и одновременно пролетало как мгновение. Наконец добежав до автомобиля, он сел внутрь, оттряхивая мокрые волосы от излишек влаги. ?Не заводится. Да что ж такое. Опять мокнуть?. Йоханссон вышел, автоматически открывая крышку капота. Злосчастный дождь затекал в глаза, размывая реальность. За спиной послышался звук приближающегося автомобиля. Мужчина обернулся, прикладывая руку ко лбу и жмурясь. Ослепляющий свет фар озарил всю его вымокшую фигуру. - Вас подвести? На улице ливень и уже поздно, – знакомый грубый голос послышался откуда-то из яркого зарева. Парень, с коим он только что беседовал, был довольно неоднозначной фигурой в сегодняшнем дне, но отказаться было бы глупо. Действительно ливень и действительно уже поздно, да и на такси денег не было. Столь состоятельный и популярный в городе человек предпочитал оставлять деньги дома, дабы избежать проблем побольше той, что случилась сейчас. Заблокировав двери собственного автомобиля, мужчина все же сел в машину своего пациента, извиняясь за то, что с него буквально льется вода. Маттиас ничего не ответил, вжимая педаль газа. В салоне стояла гробовая тишина. Владелец автомобиля предпочитал не включать бессмысленные радиостанции, дабы еще сильнее не разочаровываться в мире, в коем он вынужден существовать. Да и поездка сегодня планировалась не совсем обычная. Тишина лишь служила серым рябящим фоном к тому безумию, что кроется в его затуманенном и давно прогнившем рассудке. Харальдссон водил так же нервно, каким и был сам, но на людях свою нестабильность он показывал редко. Дождь ударялся о лобовое стекло, размывая видимость. Первые несколько минут Йоханссон даже не предавал значения тому, что Харальдссон не спросил про адрес, однако стремительно куда-то ехал. Знаковые пейзажи пустынных мокрых улиц по умолчанию были похожи друг на друга. Уставший от долгого рабочего дня мозг воспринимал каждую из них за ту, по которой он каждый день проезжал на собственном автомобиле по пути на работу и обратно домой. Тишина и звук ударяющихся о корпус машины капель создавали иллюзорную атмосферу полного всепоглощающего спокойствия. - Знаете, раз уж мы едем с Вами вот так рядом, могу ли я продолжить наш с Вами разговор? –Маттиас неотрывно смотрел на дорогу, руками в перчатках сжимая руль все сильнее и сильнее. Он нервничал, но все еще старался держать обманчивое спокойствие. - Ну, давайте попробуем, если Вы настаиваете, – голос врача звучал слегка утомленно, если бы не резкий голос, что режет слух, как пила, он бы точно провалился в сон. - Сегодня я решился пойти на страшный грех. Нет, я и так грешен, очень грешен. Возможно, чрезмерно жесток, но сегодня я снизошел до милосердия, во имя одной высшей цели, – было заметно, что скорость движения увеличивалась с каждой минутой. Привычные пейзажи городских улиц вдруг сменились пустынями вулканического пепла. Они давно уже покинули Рейкьявик, – сегодня я решился на убийство, доктор Йоханссон. Я хотел бы обогнать эту молниеносную боль ещё на один день.Автомобиль резко остановился где-то посреди лесного массива. Местность освещали лишь приглушенные фары. Харальдссон стремительно вышел из автомобиля, обходя его спереди и распахивая соседнюю дверь. Йоханссон, что не успел еще прийти в себя от услышанного, в ступоре смотрел на высокую фигуру мужчины, что направлял на него дуло пистолета. Дождь крупными каплями ударялся о холодный металл, разбиваясь на мелкие брызги, как упавшая на кафель чашка. Как разлетался на мельчайшие обломки и без того треснутый рассудок Маттиаса. Он планировал этот момент несколько дней. Достаточно тщательно, чтобы быть уверенным в каждом своем движении. Сегодня он в черном. Сегодняшний день знаменуется траурным. Нет, не потому что сейчас он спустит курок, и уж точно не потому, что сейчас из жизни уйдет один человек. Ему давным-давно плевать на этот мир и на тех, кто его населяет. Сегодня похороны упущенных воспоминаний, тех, что умерли в тот день, как он встретил его, и воскреснуть им не суждено. Мы все приглашены на бал и танец смерти, под руку с дьяволом уже станцован. Повторение было бы трагикомично, поэтому этой ночью он унесет жизнь, чтобы наконец закончить начатое.Глубокий вдох через нос. Холодный влажный воздух обжигал. Уверенно он снял предохранитель с характерным металлическим звуком. Шумный выдох. ?Раз. Два... Три?. Послышался оглушающий звук выстрела. Пуля стремительно вонзилась в плоть, так же стремительно покидая ее. Брызги алой крови миллионами мелких частиц разлетелись в стороны, покрывая белоснежное лицо. Даже смерть сегодня была искусством. Он намеренно выстрелил в шею, не задевая нужных артерий. Мистер Йоханссон жив, пока. Он будет медленно истекать кровью, будучи парализованным. Но главное в этой изощренной мессии лишь то, что паралич не унимает испепеляющей боли. Он чувствует все. Каждой клеткой своего обездвиженного тела он чувствует жгущую боль, что распространяется по каждому его нерву. Слезы текут из его глаз так же медленно, как кровь из раны. Таков был его приговор. Ему суждено было сбыться. Ледяными руками в черной коже Харальдссон извлек сигарету из пачки, поднося к окровавленному лицу. Сладострастный запах металла сейчас был настолько густым и резким, что, казалось, голова начинала кружиться. Сердце в каком-то бешеном ритме билось в грудной клетке, словно пытаясь разломать ребра. Глубокий судорожный вдох. Дым медленно клубился в воздухе, смешиваясь с взвесью пара. Он безмолвно наблюдал за тем, как его ?жертва? начинает захлебываться собственной кровью. Наблюдал и наслаждался. Он так беспомощен, так жалок. Он знает, что умрет, но его лишили простого права бороться. Надежда – это же так важно. Мы все живем слепыми надеждами каждый чертов день, ведь только бесчисленное количество иллюзий и мечт держит нас в этом абсолютно сюрреалистическом мире. Пустота настигнет нас всех, мы знаем это. Но каждую минуту прожитого дня мы можем верить в то, что следующая будет хотя бы немного лучше. Наша жизнь и есть бесконечный парад лжи. В первую очередь самим себе. - Вы спрашивали его, любит он меня или ненавидит. А я скажу, что он одержим, и все, что я могу ему дать, это отпущение. Отпущение от боли, что причинил. Но для этого ему нужно познать ее сполна, – делая еще один судорожный вдох табачного дыма в свои и без того прокуренные легкие, Маттиас отбросил окурок в сторону. Медленно он обошел автомобиль с другой стороны, садясь внутрь. Запах крови сгущался все сильнее и сильнее. Ледяные окровавленные ладони легли на мокрое от бесконтрольных слез лицо Йоханссона. Одна обхватила подбородок, другая висок с другой стороны. Тяжелое дыхание Харальдссона опаляло затылок. Его сердцебиение было настолько оглушительно громким и хаотичным, что полностью смешивалось с звуком ударяющихся о крышу автомобиля капель дождя. Он еще несколько секунд смотрел на размеренно струящуюся из чужой шеи кровь. Ее вид завораживал и успокаивал, но все происходящее здесь и сейчас затрагивало какие-то совсем заброшенные уголки его черной души. Эта смерть должна послужить спасением. Эти мысли так сладко пропитывались во всю его сущность. Как бордовая кровь, что впитывалась в шерстяную ткать серого дорого пиджака. Одно хладнокровное резкое движение обеих рук в противоположные стороны. Характерный громкий хруст. На одно судорожное дыхание в этой ночной тишине стало меньше. Безжизненное тело доктора Йоханссона рухнуло на кожаное сидение. Уши предательски заложило. Громкий, пронизывающий до самых костей звон поглощал весь разум и тело, измельчая мысли в пепел. Только что он убил. Впервые. Крайняя жестокость всегда была ему привычна, но любая жестокость отличается от убийства, какой бы ужасающей она не была. Руки, что полностью покрыты кровью, тряслись. Дышать абсолютно нечем. Этот ужасающий запах смерти повис в воздухе, как густой туман, заполняя собой каждую щель в пространстве. Этот запах затекал в нос, заставляя поморщиться. Воспаленный мозг обрабатывал все происходящее, как оголенный нерв. Он убил. Он убил, но внутри, где-то на подкорках сознания он ощутил необъяснимый прилив давно забытых эмоций. Какое-то крайнее перевозбуждение. Маттиас бездумно смотрел на свое окровавленное отражение в зеркале заднего вида. Безумный абсолютно черный взгляд отражал в себе лишь полную потерю рассудка, но он не болен. Нет, он как никогда здоров. Тело покрылось мурашками и лихорадочно тряслось, он был ... счастлив? Напуган? Шокирован? Он впервые жив. Его замысел сегодня был исполнен самым наикрасивейшим образом. Каждый раз он уничтожал чужую душу и достоинство, чтобы позволить жить с этой ноющей болью, и каждый чертов день проклинать свое существование. И он пожертвовал последними каплями своего рассудка, чтобы привести этот приговор в исполнение для одного единственного и самого важного человека. Холодный дождь ударялся о давно вымокший асфальт. Лужа, цвета мучительного безысходного конца растекалась по дороге, устремляясь под колеса машины. Ночь была так спокойна, так умиротворена. Одна законченная жизнь так бессмысленна. Дождь все так же размеренно проливается на фигуру в черном плаще. Волосы, что так педантично были уложены сегодня днем, сейчас аккуратными мокрыми локонами падают на лицо. Капли влаги стекают по нему, смешиваясь с алой жидкостью. Он никогда не был так спокоен.