Vol. 3 (1/1)

Время подходило к полуночи, майское небо было таким чистым, что, казалось, звезды можно собрать рукой. Все гости торопливо собирались, прихватывая недопитый алкоголь. Тетушка предложила поехать в загородный дом, сказав, что там всех ждет какой-то особый подарок. Суета, разговоры, шум. Ханниган изрядно напился, чтобы куда-то ехать, поэтому любезно попросил оставить ему ключи, чтобы просто отоспаться, если он, конечно, сможет уснуть. Спустя полчаса дверь квартиры захлопнулась, оставляя наедине с самим собой. Внезапная оглушающая тишина начала давить на уши. Надо открыть окно, тут слишком душно. Слишком много всевозможных запахов: еда, алкоголь, сигареты, люди, духи, он. Почему-то опять захотелось умыться, а лучше смыть с себя следы его рук под проточной водой. Прохладный ночной воздух начал заполнять помещения одно за другим. Ханниган думал открыть окно, но даже балкона оказалось мало. Слегка бесконтрольными движениями он снимал с себя все, вещь за вещью, оставаясь полностью откровенным перед самим собой. В холодном безразличном стекле отражалось хрупкое изувеченное тело. Синяк, второй, третий, пятый, седьмой… их бесконечное множество, они были везде: на груди, на плечах, на спине, даже на шее. На округлых нежных бедрах красовались следы от грубо стянутых серых брюк. Тонкие запястья окольцовывали отпечатки безжалостно сжимающих рук, что не знают пощады и нежности. Сколько душ загубили эти чертовы руки? Сколько человек было вот так вот использовано во имя утоления его омерзительно-гнилых потребностей. Да какая к черту разница, блевать здесь и сейчас хотелось именно ему, Клеменсу. Угнетающее чувство безысходности и невозвратимости. Кажется, словно ты на дне какой-то сточной канавы и даже Богу все равно на твое бренное тело. Ты недостаточно много ему молился, чтобы получить спасение души. Ты недостаточно хорош, чтобы тебя любили. Ты недостаточно умен, чтобы тебя слушали. Ты недостаточно высок, чтобы тебя замечали. Ты недостаточно силен, чтобы тебя боялись. Ты недостаточно нужен, чтобы о тебе хоть кто-то думал, кроме собственной матери. Ты не важен. Комплекс неполноценности, он преследовал с самого детства. Вся жизнь сплошная борьба и разочарование. А все ради чего? Общественное признание? Ощущение собственной важности? Большая зарплата? Иллюзия успеха? Как же он жалок. Столько лет упорного удерживания марки и вот его размазали по стенке лифта, как какого-то таракана. Обида гложет изнутри. Горячая струя воды ударила в спину, заставляя пошатнуться. Волосы намокали, опускаясь на лицо. Вода обволакивала зудящее тело. Пар заполнял настывшую комнату, прилипая к прохладному кафелю. Хотелось успокоиться, но получалось с трудом. Алкоголь разгонялся по венам все быстрее и быстрее, запирая разум под замком. Стоять становилось тяжелее, поэтому он опустился по стене вниз, подгибая синеватые острые коленки. Капельки воды падали на белые плечи и стекали дальше, как водопад по скале. Красные волосы, намокая, начали приобретать кровавый оттенок. Как же он хотел сейчас раствориться в этой воде, утечь куда-то в глубины сточных труб, переставая быть собой. На часах 3:05. Город уже спит, в окнах гаснут последние огни, а вот Клеменс уснуть не мог. Мысли грызли и без того одурманенный мозг, заставляя морщиться и делать очередной глоток алкоголя. Сидя на полу, Ханниган в абсолютной тишине слушал бой часов, что висели на одной из стен. Перед глазами опять промелькнуло табло, отсчета этажей. Очередной глоток. Дрожь. Он пытался запить этот ком, стоящий в горле, но все тщетно, потому что запить не получалось даже чересчур громкие мысли. В тишине раздался звук захлопывающейся входной двери откуда-то из дальнего угла квартиры. Вероятно, бабушка не захотела ночевать где-то не в своей уютной квартире. Не предав этому факту особой важности, Ханниган продолжил перебирать гнетущие размышления одно за другим. Он окончательно заблудился в самом себе, загнавшись в угол, как побитая собака. ***В квартире стояла абсолютная тишина. Прохладный ветер раздувал белые шторы у балконной двери. Было прохладно, пахло уличной свежестью и соленой океанической водой от близлежащего залива, что омывал все западное побережье города. Не став разуваться, Маттиас прошел в главную комнату, пытаясь нащупать рукой выключатель. Медленно, будто боясь кого-то разбудить, он прошел все помещение по периметру, обнаружив забытый три с половиной часа назад телефон на подоконнике. Он хотел было сразу уйти, но вдруг в нос ударил тот самый запах. Глубокий шумный вдох. Медленный выдох. Абсолютно все посторонние запахи за три часа были выветрены открытой настежь балконной дверью, но не этот. Среди тысячи ароматов, что сейчас улавливали нейроны его изощренного мозга, он мог распознать единственный до дрожи приятный. Так пах Клеменс. Так пахли его губы, его волосы, его кожа. Насладившись им однажды, его невозможно забыть. Это гипнотический паралич, что сковал все тело. Вдох.Выдох.Зрачки расширяются. Пульс бьет по ушам. Ветер развивает темные волосы. Время замедляется. Перед глазами вновь и вновь мелькают хаотичные кадры. Тяжелая нога ударяет в живот. Кашель с привкусом металла. Насморк алого цвета. Синие пятна по всему телу. Сломанные ребра режут изнутри, как самый острый нож. Унижение. Надругательство. Жестокое, надругательство над девственным телом и чистейшим разумом. Сирена скорой помощи. Запах смерти. Тишина. Тьма - бесконечная, всепоглощающая. Пробуждение. Он сломлен, сломлен так легко и так навсегда. Навязчивые идеи, что пугают друзей, которых, увы, уже нет и никогда не будет. Он болен и ничто не излечит его болезнь. Безумие. Ханниган, оторвавшись от своих мыслей, все же решается проверить наличие бабушки в квартире. Быть может, ему показалось на почве недавнего помешательства. Босые ноги ступают по паркету, абсолютно бесшумно. Координация немного сбита, идти получается, только держась руками за стены. Коридор казался каким-то бесконечно длинным, от чего страх опять начал накрывать где-то с затылка. Комната за комнатой оказывались пустыми, и Клеменс уже действительно начал думать, что ему показалось, пока не дошел до главного зала. По коже головы, смыкаясь к затылку, пробежала волна мурашек, заставляющая стоять и не двигаться, в надежде, что это сон или пьяный бред. Посередине комнаты стояла фигура высокого парня с бритым затылком. Он действительно выглядел, как мираж. Но отчего-то вновь повеяло холодом. От него исходит ощущение смерти. Опьянение исчезло моментально, как только Ханниган осознал, что перед его глазами в комнате стоит его брат. Захотелось либо напасть на него с ножом со спины, как это сделал он, либо сейчас же развернуться и пойти к выходу, а потом бежать изо всех сил, плевать, что босиком. К отчетливому запаху человеческого тела добавился особый узнаваемый и любимый едкий аромат ядовитого страха. Его ни с чем нельзя перепутать. Он кружит голову, вызывая волну каких-то неописуемых эмоций. Их действительно нельзя передать словами, потому что даже самый гениальный рассказчик никогда не объяснит этого. Можно лишь только почувствовать. Резко Харальдссон повернул корпус в сторону дверного проема, откуда исходил столь соблазнительный аромат. Чутье не подводило его никогда, ведь взор упал на полуобнаженное тело красноволосого парня, что испуганно смотрел в его сторону. В голубых, раздраженных от бесконечных слез глазах, даже в таком полусумраке, можно было разглядеть массу читаемых эмоций: ненависть, гнев, обиду, испуг. Глаза всегда говорят слишком многое о человеке, а глаза Клеменса говорили о нем все. Он мог не выражать ни единой эмоции, но по одному только взгляду все сразу становилось ясным. Маттиас смотрел в них всего второй раз в жизни, и второй раз у него сносит крышу окончательно. Как безумный зверь, он смотрел на свою жертву, контролируя каждое его движение. Серые брюки надеты наспех, влажные красные локоны падали на белое напуганное лицо, прикрывая его от стыда. На бледном теле, покрытом увечьями, что выглядели для извращенного естества Маттиаса, как его собственные произведения искусства, были видны татуировки. Красиво. - Ах ты ублюдок конченый, Господи, я клянусь ты будешь страдать за то, что сделал со мной! – сорвавшись с места, Ханниган метровыми шагами бросился на встречу к своему мучителю. Удар небольшой, но сильной руки пришелся в острую скуловую кость, вызывая тупую боль, сводящую половину лица, - ты воспользовался моим страхом, сука, ты воспользовался моей беспомощностью, моральный урод, я тебя ненавижу, НЕНАВИЖУ! – высокий голос дрожал, срываясь на крик.От внезапного удара шатен пошатнулся. Аккуратно уложенные волосы посыпались на лоб. Непроизвольно он схватился за лицо, морщась от боли. Клеменс бьет еще раз, на этот раз в область живота, где-то под ребрами. Удар был сильным, внутренности сковало в спазме. Высокий мужчина обхватил руками тело, закрывая глаза. Казалось, еще немного и он заплачет, рухнув, как стена. На плече опустилась рука, удерживая в стоячем положении. Резкие быстрые удары приходились в одно и то же место, заставляя мышцы сокращаться от болевых ощущений. Во рту эхом начал отдаваться привкус крови. ?Потерянный, ослепленный он пал, погружаясь в предназначенную ему яму.? Боль расплывалась кругообразно по всему телу. Дыхание сперло. Перед глазами опять замелькали кадры из прошлого, как отрывки из жуткого кинофильма. Омерзительно. В абсолютно черных от сумрачного освещения и праведного гнева глазах начало пощипывать. За столько лет он уже было забыл, что это. Слезы. Нет, они не потекли градом, обволакивая впалые щеки. Чуть заметно они блеснули, заставляя плотно сомкнуть глаза. Никто и никогда больше с того момента не заставлял его плакать. Воспоминания пролистывались воспаленным мозгом одно за другим, разжигая пламя в груди. Зудело где-то внутри. Моральная боль угнетения в момент затмила физическую. Чека сорвана. Пути назад уже нет. Одним профессиональным движением Харальдссон хватает занесенную над ним руку, скручивая ее за спиной. Таким же образом в плену оказалось и второе запястье, с еще свежими синяками, что от давления чужих рук вновь начали ныть от болезненных ощущений. Раздался нечеловеческий рык. Ярость, она заливала глаза красной пеленой. Движения резкие, бесконтрольные. Желание уничтожать поработило все его сломленное существо. Ему вскрыли раны, которые он так тщательно прятал. Вытащив черный кожаный ремень, он туго затянул скрещенные за спиной запястья. Грубый материал вдавился в нежную травмированную кожу, преграждая ток крови к конечностям. Ханниган пытался выбраться из этого плена, брыкаясь и крича. - Что ты собрался делать, ублюдок? Отойди от меня! –Маттиас уже не слышал его, или делал вид. Стальной рукой он вцепился в напряженное, крепкое плечо, разворачивая брата к себе лицом. Страх в его глазах не был таким едким, как днем, может, от действия алкоголя, может, он действительно не так хрупок, каким казался в критичной для себя обстановке, будучи замкнутым в четырех стенах. Злой, напряженный, он скалил зубы и пытался выбраться. Тщетно, ведь шатен явно сильнее, явно более хладнокровен. Занося руку над собой, он тыльной стороной тяжелой ладони прижигает горячую кожу лица. Раздался характерный оглушающий звук удара. Массивное кольцо на большом пальце врезается в губу вишневого оттенка. Кровь из уже имеющейся ссадины полилась моментально, окрашивая в бордовый. Ханниган зашипел, глотая воздух, и закрыл глаза, из которых уже потекли горячие капли соленой жидкости. Следующий удар не заставил себя долго ждать. Металлический запах ударил в голову, вызывая новую волну неконтролируемых эмоций. Зрачки расширились, обволакивая серые глаза черной пустотой. ?Конец света близок, языки пламени прольются на этот гиблый мир.? - Закрой свой рот, сука, иначе я заставлю тебя жрать собственный язык! – горькие, как самый опасный яд, слова били так же больно, как и его руки. Острое колено впилось в живот, вдавливая хрупкое тело в сухую кожу дивана. Он безжалостно давил сильнее и сильнее, глядя в красные от бесконечной истерики глаза. Пальцы вплелись в огненные волосы, натягивая их, с силой заставляя откинуть голову назад. Абсолютно, как одержимый, Маттиас склонился к влажной шее, втягивая легкими головокружительный аромат страха. У каждой эмоции есть свой особенный запах, просто не каждый может различить его тонкие нотки в купаже с остальным множеством ароматов. Страх был его любимым. Он резок и разъедает чувствительные рецепторы, как кислота. От него пробирает мелкая дрожь. Он узнаваем с первых нот, его ни с чем нельзя перепутать. Приятнее пахнет только ужас перед лицом смерти. Жадно Харальдссон впился в окровавленные губы. Он ощущал их вкус всего раз, но уже успел к нему привыкнуть. Такие нежные, они отдавали сладковатым привкусом. Клеменс мычал что-то, пытаясь не поддаваться, но Маттиас был настойчив. Свободной рукой он прошелся по обнаженному боку, заставляя брата дернуться. Он целовал эти сладкие губы, проникая внутрь, словно пытаясь надышаться перед смертью. Тяжелое горячие дыхание опаляло его щеку. Вкус крови и соленых слез покрывал влажный язык. Нет ничего приятнее. Отпрянув, шатен ловким движением дрожащих рук стянул со своего тела зеленоватую водолазку, обнажая абсолютно идеальное белоснежное тело. Четкий рельеф, фарфоровая кожа, грудная клетка двигалась то вверх, то вниз. С каждым глубоким вдохом ребра проявлялись и пропадали на выдохе. Его красота гипнотизировала. - Нет … Маттиас… - пригладив рассыпавшиеся на лбу волосы назад, шатен закрыл глаза, откидывая голову назад. Было заметно, как неровно его дыхание, как дрожат его руки. Животная ярость смешалась с животным желанием. Сделав еще пару вдохов, он медленно перевел взгляд на того, кто лежит под его коленом. Убирая его, Маттиас нервно начал расстегивать пуговицу на серых брюках, стягивая их вниз. Отчего-то все еще равнодушно холодные стальные руки грубо сжали бедра, на которых красовались царапины и несколько небольших, но темных синяков. Зрачки расширились еще сильнее, когда Клеменс, захлебываясь собственными слезами, начал умолять не делать этого. Но разве мольбы его останавливали? Когда-то он так же умолял его не трогать. Когда-то он так же рыдал, как жалкая сука. Когда-то он тоже давился отчаянием. Когда-то он тоже ощущал боль по всему телу. Больше этого не повторится, нет, только не с ним. Каждое мерзкое воспоминание оставляло новый надлом, кроша эту старательно выстроенную стену. Кирпич за кирпичом. Только лишь жалкие крики утешали его извращенную натуру. Только запах страха. Только вкус чужой крови. Только вид чужих слез. - Нет, пожалуйста, не надо, прошу не надо, не надо… - Ханниган рыдал, пытаясь не смотреть на брата. Он знал, что не справится с собой. Он знал, что это не правильно. Он не хотел этого, каждой искалеченной частичкой разума он этого не хотел, но тело совершенно блядски отвечало взаимностью на каждое грубое движение, покрываясь мелкой сыпью мурашек от каждого неконтролируемого касания ледяных рук. Пот выступил на лбу, поблескивая от света тусклой лампы. Ему омерзительно все, что здесь происходит, но прежде всего ему омерзителен он сам. Каждое слово, произнесенное этим мерзким человеком, травмировало душу и разгорячало тело. Как же он жалок, Господи, как же жалок. - Мазохист провоцирует садиста, все мы убийцы, - холодный голос вновь раздался эхом, - и, кажется, я сказал тебе заткнуться, - очередной удар пришелся куда-то в область виска. Ханниган сморщился, поднимая голубые глаза. Он смотрел, как обиженный ребенок. Глаза опять говорили слишком многое, - быстро ты сдался, Клеменс, - большим пальцем он прошелся по горячим губам, запуская его внутрь. Сам не понимая, что делает, Клеменс языком обвил серебряное кольцо, на котором красовались алые капли. Губами обхватив палец, он облизывал его со всех сторон, ритмично двигая головой. Липкое возбуждение накрыло все тело, заставляя делать все то, что так не хотел делать разум. - Хороший мальчик, - Харальдссон похлопал ладонью по раскрасневшейся щеке и провел влажной рукой по раскаленному телу, доходя до резинки нижнего белья. Невинный хрупкий парень с красными волосами и детским лицом носил черные мужские стринги под вполне классическими серыми брюками, - какая же ты блядь все-таки, - пальцы натягивали черную полоску, что проходила по бедру, приспуская предмет гардероба вниз. - Ах-х, нет, не трогай, блять, пожалуйста, не нужно, - опять плачет, отворачивая голову в бок и прижимаясь к плечу. Ртом он глотал воздух, как рыба, всхлипывая и плотно зажимая глаза. Как же ему омерзительно, как же ему хочется не быть сейчас здесь. Он не может совладать с собственным возбуждением, как последняя сука. Тошнота опять встала где-то в груди, с каждой секундой подступая все ближе. Им пользуются второй раз за день, но он словно не хочет этому препятствовать. Быть может, он действительно мазохист? Мысли терзали эту маленькую голову, заставляя морщиться. Ненависть к себе невозможно перебороть так просто. Чужие родственные руки стягивали белье, вновь царапая бедра. Больно. - В ГЛАЗА МНЕ СМОТРИ, СУКА! – хриплый рычащий голос разрезал тишину на мелкие кусочки, грубо обращая лицо брата к себе, чтобы сохранять зрительный контакт, - поворачивайся. - Что? - Блять, – скаля зубы, Маттиас рваными движениями развернул податливое тело на живот, не дожидаясь, что его приказ будет понят, – сейчас я сниму ремень с рук, и если ты попытаешься хоть что-то сделать, не считая моих приказов, я возьму с комода вон те ножницы и воткну тебе в шею, ты меня понял!? – Ханниган боязливо посмотрел в сторону тумбы, на которой действительно лежал острый предмет, подмеченный шатеном, явно, уже давно. Чертов ублюдок, он был в этом доме всего несколько часов, но этого было достаточно, чтобы изучить каждый угол незнакомого помещения. Сухая грубая хватка кожаного ремня ослабла. К онемевшим холодным пальцам начала приливаться кровь. Паралич медленно отпускал, покалывание неприятно отдавалось в локти. Позади слышалась какая-то возня. Клеменс хотел было приподняться на освободившихся руках и встать, но эту тщетную попытку сразу же пресекла рука, что вдавливала лицо в черную поверхность дивана.- Я предупреждал, - как-то ужасающе спокойно Харальдссон произнес эти слова, нависая сверху и обжигая дыханием ухо. Спустя всего долю секунды от надежды уйти отсюда целым не осталось и следа. Все тот же черный ремень рывком был затянут на белой, контрастирующей шее. Свободный его конец уверенно наматывался на большой кулак, сдавливая все сильнее и сильнее с каждым новым мотком. Ханниган схватился руками за удушающий предмет, пытаясь ослабить давление, потому что дышать было уже практически невозможно. Свободной рукой садист приподнял свой предмет утоления желаний за торс, заставляя встать на колени. Холодное колено вклинилось меж горящих бедер, разводя их в стороны. Ханниган безучастно хрипел, все так же пытаясь ослабить хватку ремня. От резкой нехватки кислорода он начал терять сознание, прикладываясь влажной щекой к поверхности дивана. Вдруг ремень чуть ослабили, позволяя сделать несколько жадных вдохов. Спустя пару секунд натяжение возобновилось. Чуть отстранившись,Маттиас черными от возбуждения глазами изучал невинное тело, что билось в конвульсиях. Очаровательно. Каждый синяк на этом белоснежном туловище был для него трофеем. Когда-то он так же молил всех богов сделать хотя бы один вздох, но все его боги давно мертвы. Он сам мертв. Весь этот ебаный мир мертв. А вот он, красивый, хрупкий, нежный, вожделенный, раскрашенный десятками ссадин и синяков, как холст, а Маттиас пишет на нем свою картину нового мира, был вполне жив. Алые локоны блестящих волос так красиво контрастировали с цветом его кожи. Напряженная широкая спина действительно была, словно нарисованная. Он, черт возьми, жив, нет, он и есть жизнь, и ее так хотелось выпить. Эмоции взяли верх. Руки расслабили ремень. Харальдссон склонился к чужому горячему телу, вновь вдыхая его запах. Пухлые губы оставляли поцелуи на каждом синеватом следе, как бы отмечая свою роль в создании этого произведения. Холодная ладонь блуждала по плечам, спине, обводила лопатки, считала позвонки и спускалась ниже к округлым ягодицам, с силой сжимая одну из них. Это идеальное тело вовсе не хотело слушаться его хозяина. Оно прогибалось под ласки, накалялось до предела, прижималось к нависшей сверху груди, отдавая свое тепло. А вот разум… разум кричал о том, что пора остановиться, что это бесконечная череда ошибок. Ему омерзительно, ему противно от самого себя, но он ничего не может с этим сделать. Обратный отсчет запущен. Безумие поглощало их обоих. - Ну же, сделай уже что-нибудь, пожалуйста… - Ханниган, сам того не ожидая от себя, простонал, прогибаясь в спине, и становясь на локти, - давай! Сквозь вновь подступившие слезы и накатывающую волну истерики Клеменс придвинулся ближе, ягодицами касаясь худого бедра, что настойчиво раздвигало его ноги. Маттиас сделал еще один моток ремня вокруг своего кулака, после чего подвластное ему тело прогнулось еще сильнее. Пальцы коснулись мокрой щеки, собирая капли соленой жидкости. Одержимость. Безграничный фетишизм. Горячим языком он слизнул слезы брата с руки. Рассудок помутнел. Контроль потерян. Приговор оглашен. ?Гореть, так полностью?.Зубами Маттиас порвал блестящую упаковку презерватива, одной рукой пытаясь его надеть. С размаха ударив по упругим ягодицам и сжимая их в руке, он, рассчитывая только на смазку презерватива, с характерным бешеным рычанием вошел сразу до самого основания, срывая с вишневых губ брата оглушающий крик. Резкая боль слилась воедино с неописуемым наслаждением. Хаотично Харальдссон вколачивался в покрасневшее от напряжения тело. Зрачки расширены, рука натягивает ремень, каждый новый толчок пульсирующим приятным ощущением отдавался где-то внизу живота. Клеменс податливо пытался подстроиться под непредсказуемый темп, насаживаясь телом под нужным углом. Еще пару движений в таком направлении и раздается громкий стон, смешанный с всхлипом. Он ненавидит себя, но делает это. Он ненавидит того, кто сейчас сильной рукой натягивает его красные волосы, заставляя голову откинуться назад, но при этом он так сильно этого хочет. Хочет отдаться ему сейчас, забывая обо всей омерзительности происходящего. - Кричи громче… ЕЩЕ ГРОМЧЕ! – Маттиас сдавливал волосы в кулаке, наращивая темп. Он хотел чувствовать его изнутри. Каждую его эмоцию. Он не мог видеть этих бесстыжих зареванных глаз, но мог отчетливо все слышать. Ханниган стонал на грани истошного крика. Дышать было нечем совсем. В горле пересохло. От недостатка кислорода и крайнего перевозбуждения воспаленный мозг совсем перестал думать. Пожалуй, еще никогда ему не было настолько приятно. Его брат действительно знает, как свести с ума не только моральным унижением. Он словно божество, что дарует освобождение и смерть. Маттиас дышал не менее тяжело, мышцы живота сокращались, зрачки расширены, ноги трясутся, он выходил почти на всю длину и входил по самое основание. Тяжелые глухие стоны смешивались с нежными, совершенно блядскими. Он трахал этого невинного мальчика, как последнее животное, забыв о чувствах, будучи подвластным лишь эмоциям. Он подчинял, владел, управлял. В его жизни были десятки парней, но Клеменс был не похож ни на одного из них. Неестественная похоть в нем смешана с невинным страхом и естественным отвращением. Стоны сливаются с истерикой в слезах. Наслаждение с болью. Ненависть с любовью. Маттиас действительно стал одержим этим человеком всего за несколько часов. Горячая рука медленно прошлась по боку не менее горячего тела. Клеменс начал мычать, выгибаясь. Опустившись ниже, он сжал до предела напряженный орган, ритмично проводя ладонью, заставляя тело красноволосого парня покрыться мелкой дрожью. - Ах… Маттиас… пожалуйста, - буквально потеряв любую связь с реальностью, кроме пылающего тела своего садистичного брата, Ханниган двигался быстрее и быстрее, ощущая, что до крайней точки осталось совсем немного. Харальдсон делает еще несколько уверенных толчков, отпуская с шеи ремень. Рука двигалась в общем ритме, раскаляя до предела. Череда неконтролируемых громких стонов сорвалась с тонких травмированных губ. Тело выгнулось в неестественной позе. Аккуратные кисти с вздутыми от жара синими венами сжимали кожаную ткань дивана до онемения. Изливаясь в руку, своего палача, он продолжал ритмично двигать бедрами, доводя Харальдссона до не меньшего безумия. С протяжным басистым стоном он замер, кончая где-то внутри. Руки сжимали бока брата. Голова откинута назад. Когда-то аккуратно улаженные волосы растрепались. Дыхание сбито. Нет пощады. Маттиас сидел обнаженный на тесном балконе, лениво втягивая едкий ядовитый дым, пока Клеменс выблевывал последние внутренности в туалете. Серые абсолютно бездушные глаза изучали тлеющую сигарету. У ног лежит полупустая пачка таблеток. ?Как иронично. Она горит, пока ей пользуются. Она убивает, умирая сама. Когда-то и мы, использованные, догорели, оставляя после себя только пепел и абсолютное ничего?. ?Как омерзителен этот мир?, - туша докуренную сигарету об собственное бедро, Маттиас прикрыл лицо руками.