Vol. 2 (1/1)
Холодная вода обжигала кожу рук. Он стоял в мало освещенной комнате, прожигая дыру в собственном отражении. Кое-как сдерживая желание сбежать или рвать волосы на голове, он аккуратно с опасением обследовал кожу лица на наличие синяков. Один все же начал проявляться на выступающей острой скуловой кости. ?Блять, если кто-то заметит, я прям в лоб отвечу, КТО и когда вдавливал мое лицо в стену…?. Набирая ледяную воду в дрожащие ладони, он умылся, судорожно пытаясь стереть следы недавней истерики. Капельки уже немного теплой воды стекали по подбородку и устремлялись на грудь, моментально впитываясь в серую футболку. Он все так же изучал свое отражение, понимая степень своей беспомощности. ?Может все же уйти??. Стало как-то прохладно. Клеменс все же решил надеть свою черную толстовку и пройти к столу. Он и так довольно сильно опоздал, поэтому задерживать всех еще было неприлично. Мать с отцом сидели вместе, активно обсуждая что-то с его дядей. Бабушка заботливо накладывала только что поданную индейку в тарелки. Все чем-то увлечены, ощущение праздника окутывало весь дом, и только он сидел за самым дальним углом стола и неспешно потягивал шампанское из бокала. Волчий взгляд бегал по комнате от предмета к предмету, от лица к лицу. Изучает каждую деталь. Привычка. Вдруг серые глаза остановились на красноволосой фигуре, что застенчиво стояла в дверном проеме и боялась пройти. Клеменс почувствовал прожигающий взгляд моментально. - Клемми, мальчик мой, что же ты стоишь, садись давай. Налейте ему кто-нибудь, он сегодня какой-то несобранный, - отец начал настойчиво отдавать всем команды и указал на свободный стул, как бы приглашая сына сесть. Прям напротив него. - Да я где-нибудь здесь присяду, сейчас только стул принесу с кухни… - Садись, где сказали, тебя и так все слишком долго ждали, - отцовский голос звучал убедительно, и, нехотя, Клеменс все же отодвинул предмет мебели и сел. Недолго думая он начал опустошать бокал за бокалом, не думая ни о еде, ни о звучащих тостах и поздравлениях. Он элементарно боялся поднять голову и встретиться глазами с тем, кто сейчас сидел буквально в метре от него. Ладони опять вспотели. Количество выпитого начало давать о себе знать. Откинувшись на широкую спинку дубового стула Клеменс задумчиво крутил в руке пустой бокал, отмечая у себя в голове, насколько же хорошее шампанское и как же быстро оно дало в голову. Вдруг по ушам, словно лезвие, прошло такое до боли знакомое имя. Бабушка восхищенно начала рассказывать, какой же потрясающий у нее внук и, как же хорошо, что теперь он живет так рядом.- Сынок, что у тебя с руками!? - озабоченно мать держала тонкое запястье, красиво обвитое тёмной полосой синяка. - Да, я-я не знаю откуда это. Проснулся сегодня утром и заметил только к вечеру. Может спал как-то неудобно. Не знаю, не бери в голову, мам, - Ханниган одернул руку, опуская чёрный рукав толстовки обратно, дабы никого больше не смущал очевидный след от насилия. Невольно взгляд пал на сидящую напротив фигуру. Еле заметная улыбка озаряла белое худое лицо, ранее не выражавшее не единой эмоции. Наслаждается своей работой. Он действительно считал оставляемые им следы искусством. Красивый, высокий, умный, закончил школу на отлично, знает пять языков, неплохо поет, поступил в академию искусств, уже ставит там свои пьесы и театральные постановки. ?А еще насильно поимел хрен знает сколько людей в своем Берлине, да-да, продолжайте?. Клеменс не скрывал своего негодования и нервно поедал виноград. Скрежет зубов, казалось, был слышен в соседней квартире. - Матти, расскажи о себе что-нибудь сам. Мы же тебя в последний раз видели, когда ты еще в садик ходил, - Ханниган даже не успел понять, от кого донесся вопрос, но глаза непроизвольно все же ещё раз поднялись на Маттиаса. - Нуу, хах, что ж, моя жизнь довольно скучная и однообразная… все, что нужно, вы уже и так знаете. Отучился в местной академии уже второй семестр. Мою пьесу хотят поставить этим летом в городской опере, можете прийти, если хотите, - холодный грубый голос звучал как-то вовсе не холодно, губы растянулись в белоснежной улыбке. Играть на публику он явно умел виртуозно. Далее следовала череда забавных историй, которыми шатен завоевал сердца публики окончательно. Не выдержав, Клеменс резко поднялся из-за стола и несвойственно широкими шагами направился в сторону балкона, ощущая, как слезы настойчиво начинают подступать. Случайным образом дверь захлопнулась как-то слишком громко, обратив на себя внимание каждого. Прохлада майского вечера мягко обвивала горячие от опьянения и обиды лицо. Соленые горькие слезы текли по щекам, пощипывая. Сегодня он плакал больше, чем за всю свою сознательную жизнь, от чего нежная чувствительная кожа раздражённо зудела. "Блять, закончились", - нервно сжимая пустую сигаретную пачку, Клеменс облокотился на край балкона и закрыл лицо руками. Раздалось тихое хриплое скуление. Всё в сегодняшнем дне решило окончательно его добить. Мысли лезли в голову одна за одной, сдавливая воспаленный мозг. Эмоции взяли верх. "Как он может сейчас сидеть за нашим семейным столом и делать вид, что он, сука, лучший парень на свете. Как он может вот так осквернять этот день. Блять как он может…". Обида встала вязким комом где-то в глотке, хотелось выблевать её вместе с остальным набором внутренних органов. Ещё никто никогда не пользовался его телом так варварски. Никто и никогда не пользовался его страхом так подло. Никто и никогда не был властен над ним без его собственного желания, но в этом проклятом лифте он потерял этот контроль. Обидно вовсе не за то, что его почти изнасиловал собственный брат, нет, угнетало осознание собственной беспомощности перед лицом страха, и этим нагло попользовались. За спиной послышался звук захлопывающейся двери. Клеменс хотел было уйти, чтобы никто из близких не видел его заплаканное лицо, но резко в нос ударил запах, что осел где-то на подкорке. Тот запах, что окутывал тесную кабину лифта. Удушье. Кашель. Рвотный рефлекс не заставил долго ждать. Онемевшими руками Ханниган сдавливал холодный металл, такой же холодный, как человек, стоявший сейчас за его спиной. Безразличный, бесчувственный, жестокий, немой, глухой, мертвый. Откашливаясь и, полоская рот шампанским, что было принесено с собой, как единственное, что помогало сегодня отвлечься, Клеменс обмяк и медленно опустился на пол, усаживаясь в угол. Он закрыл глаза, запрокидывая голову назад, слезы все так же неизменно текли из опухших глаз. Белый, как первый снег, он глубоко дышал, пытаясь удержаться в сознании. Внутри безумной головы снова что-то обрушилось, как только взору серых глаз пали слезы, медленно стекающие по этому невинному лицу. Сдерживать себя было катастрофически тяжело. Слезы. Боже, как же он хотел видеть их на этом личике каждую секунду. Каждую чёртову секунду. Волна горячего пота и возбуждения вновь начала затуманивать разум. Нет. Не сейчас. Перед глазами показались ноги, обтянутые чёрными узкими джинсами. Такие худые. Маттиас по стене опустился рядом, складываясь в три погибели, чтобы уместить свое длинное тело на такой маленький площади балкона. Повисло удручающае-оглушительное молчание. Едва в нем можно было расслышать радостный смех из квартиры и сирену скорой помощи где-то далеко на другом конце улицы. Протягивая сигарету, Харальдссон разрезал тишину. - Жизнь так несправедлива. Сейчас 11:27, и в каждую секунду времени происходит так много уродливо-контрастных событий, - худые белые пальцы прокрутили колёсико зажигалки, поднося пламя к губам, с сжатой в них сигаретой, - у нас сейчас торжество во-имя жизни, все радуются, пьют, шутят, а где-то в паре кварталов от нас умирает человек, и близкие ему люди давятся слезами и истерикой в ожидании приезда скорой помощи. На днях у нас был день города, а где-то в Палестине люди терпят геноцид, - поднося руку с тлеющими табаком, шатен глубоко затянулся, - жизнь так уродливо несправедлива. Его голос звучал так гладко и так резко одновременно. Он оглушал и гипнотизировал, вызывая дрожь по всему телу. Ханниган жадно вдыхал едкий дым, что обволакивал лёгкие. В крови никотин сплетался с остатками алкоголя, заставляя мышцы расслабиться. Внимательно, с ноткой некого безумства, Клеменс вслушивался в каждое сказанное им слово, разбивая речь на звуки, цепляясь за этот бесконечно ледяной голос. - Что ты такое, Маттиас? - вопросительно Ханниган всматривался в эти серые глаза, пытаясь уловить хоть какие-то чувства. Тщетно. Это зеркало души давно разбито. Чёрные расширенные зрачки напоминали бездну. Всё его существо напоминало бездну. - Я мессия, я рефлексия болезни, от которой мучительно умирает этот мир.