Часть 11 (1/1)

?Ричард…Сынок!Сколько раз я обращался так к тебе мысленно, как мне будет хотеться этого каждый оставшийся миг, чего я никогда себе не позволю. Эдуард твой отец, не я, и стало бы это все равно, что предать память о нем. Воспоминания о твоем отце?— все, у меня от него оставшееся, как следовало бы говорить, если бы не ты. Его сын. Продолжение его трагически оборвавшейся жизни. Единственный смысл в моей.Принц Эдуард, Черный Принц... Так его прозвали, и точно накаркали. Черна оказалась нить его преждевременно оборвавшейся жизни, и в свой черед стать королем ему было не суждено. Все обожали его, за доблесть и благородство, любил его и я, люблю до сих пор, буду любить до истечения своих дней, до последнего вдоха.Посреди битвы мы спасали друг другу жизнь не счесть сколько раз, но он спас мою на самом пороге своей смерти?— сделав твоим опекуном. Тем спас, что буквально передал тебя в мои руки, заставив поклясться, что я стану о тебе заботиться, как о собственном ребенке. Тебя, всей душой целиком, я полюбил не сразу… Мне не хотелось жить после того, как закрылись навсегда его глаза, лишь только в них померк свет, пал мрак и на меня, я наложил бы на себя руки, если бы не данное мною слово, все равно моя душа уже была проклята. Поседев за одну ночь, я не встретил бы следующий день, если бы умирающий Эдуард дозволил мне это.Я никому не говорил этого, Ричард. Говорю тебе, спящему сейчас и меня не слышащему, после разговора с тобой, когда мне пришлось удерживать себя от того, чтобы не договорить всего остального, вскрывшего старые раны, которым не зажить, сколько бы не миновало лет с того дня, самого страшного в моей жизни. Молча говорю на пергаменте, на всякий случай арабским языком, которому выучил тебя и которым здесь не владеет больше никто. Предосторожность лишней не бывает никогда и слишком часто ее оказывается недостаточной. Мне тогда и говорить было незачем, за меня все сказала белизна в волосах на утро. Так что твой отец, стоя одной ногой в могиле, тем решением спас мне жизнь дважды. Твой дед подозревал, что в дружбе его сына со мной что-то нечисто, и так или иначе, рано или поздно все равно бы расправился со мной, спасло меня, уверен, одно то, что и сам он после этого прожил недолго. Официальный статус опекунства над ближайшей к трону особой королевской крови заслонил меня щитом в сражении.Мне все никак не сказать этого прямо. Я любил Эдуарда, как ты любишь Роберта.Скажу сразу, что между нами не было и того, что между вами было и тогда, не говоря о дне сегодняшнем. Вчерашнем уж, звезды за окном моей спальни говорят о времени за полночь.Стоит сказать об одном, как тут же, неудержимо более, со страшной силой толкает рассказать и о другом, что приходит на ум следом, облегчая душу, словно перед исповедником. Ты взрослый теперь. Ты король. Ты тот, кто сможет меня понять.Скорее всего ты не осознал того, что это я навел тебя на мысль оставить все в покоях твоего отца таким, каким оно было при его жизни, никому не позволять в них поселиться. Прости меня и за это, и за то, что этого я тебе сказать не смог, без риска открыть и всего остального. Беря у тебя ключ, закрывая дверь за прислугой, я всякий раз оставался там на какое-то время, давая волю слезам и не проходящему горю. Там, первый и последний раз, я коснулся губами его губ, принимая в себя его последнее дыхание.Было между нами другое, по своей сути ничем не отличимое. Испепеляющая страстность находила выход во время военных походов, в будто бы ничего особенного не значащих прикосновениях, когда на ранах менялись повязки, когда отирался со лба жар испарины от горячки. В соприкосновении плеч и колен, когда мы сидели у костра и в объятиях, когда засыпали в одном шатре, укрывшись одним плащом, когда можно было сделать вид, что руки протянулись друг к другу просто в полусне, инстинктивно, так же как ищущие обыкновенного тепла, зябнущие тела. Я не мог, не смел сказать ему о своей любви. Не знал, любит ли меня он, не выдумал ли я все, принимая за действительное отчаянно, всем сердцем желаемое.Покаюсь и в этом. Однажды… Один-единственный раз, в чем клянусь святым для меня, его и твоим именем! Когда Эдуарда терзала лихорадка, а его губы спеклись и потрескались… Сам не свой, я склонился к его лицу и осторожно провел по ним языком, чтобы смягчить, прекрасно понимая, что на самом деле вовсе не это делаю. Сгорая от страсти и стыда. За то, что делаю это так, когда Эдуард без сознания. Трусливо, подло! Но мне было не остановиться. Я бы с радостью расплатился за это головой или взошел на костер, когда он поправился и если бы об этом вспомнил. Все лучше, чем жить без него или видеть презрение, отвращение и ненависть к себе на любимом больше жизни лице. Мне никогда не узнать, был ли он тогда со мной, почувствовал ли меня, понял ли все. Это моя кара.Он сказал, что любит меня и попросил его поцеловать. Не сказав ?тоже?, не сказав и ?снова?.Это были его последние слова.Его последний вздох.Наш единственный поцелуй. В котором было все между нами, все чего не было и уже быть не могло. Он умер. У меня на руках. В моих объятиях. Я люблю его. Любовью, которой нельзя любить. Которая и тебя поразила в самое сердце. Так бывает, как быть не должно…Скоро рассвет.В таких случаях полагается писать ?Когда ты это прочтешь…?, но тебе этого не прочесть. Я сожгу написанное, едва только поставлю последнюю точку. Никто не должен узнать об этом, ты первым, Эдуард ведь отец тебе, незачем детям знать о родителях то, что не предназначено особенно для их глаз. Отец тебе и я, названный.Будь счастлив, сын мой милый, береги себя! Да поможет тебе милосердный бог.Пусть у тебя сбудется все, что не сбылось у нас. Теперь вы достаточно подросли для того, чтобы понимать, сколь осторожными вам следует быть в проявлении своих чувств. Я признаю свою вину в том, что нарочно разлучил вас, причинил тебе страшную боль, и оправдывать себя тем, что думал я про то, что если твои чувства не изменятся, когда настанет время, я верну тебе твое сокровище, обо всем рассказав, не хочу и не стану. Был и такой момент, о нем я честно сказал, что я чуть не выкинул свою находку, истово молясь о том, чтобы тебя миновала моя участь, а то и еще похуже, избави бог.Я люблю тебя.Сынок…?.Подписываться было не нужно. Как и ставить число, прилагать свою фамильную печать.Лорд Дартфорд сжег густо исписанный пергамент до последнего клочка, не оставив не буквы, стоило ему дописать. Растер в пальцах еще теплый пепел, сдул невесомый прах на пол. Уронил голову на стол и содрогнулся всем телом в беззвучных рыданиях. Чувствуя все минувшее только что произошедшим. И первое касание губ, и последний вздох того, кого он любил всем своим существом.О Ричарде Львиное Сердце тоже чего только не поговаривали, шепчутся до сих пор, почитай два века спустя. Продолжая искренне любить. Только бы Ричард Второй, его Ричард, не совершил ошибок другого Эдуарда, короля Англии, которым не довелось в свою очередь стать его любимому принцу. Черному Принцу...