Глава 8. Обо всём понемногу (1/1)

Д’Артаньян стоял перед дверью квартиры Портоса и лихорадочно соображал, войти ему или же закутаться в плащ и переночевать на пороге. Правда, в самом доме уже царили темень и холод, почти равняющийся с атмосферой на улице. И, оставшись на лестничной площадке, он рисковал схватить сильнейшую простуду. Но с другой стороны, если он войдёт в квартиру, то просто нанесёт ущерб своему и так испорченному настроению.Вопреки ожиданиям, гасконец не ощущал ни радости, ни торжества от отправки того угрожающего послания. Вместо этого его начало постепенно одолевать чувство опустошения: юноше казалось, что письмо, отправленное господину де Тревилю, каким-то образом вытянуло из него всю душу, и что теперь он уже не сможет ощущать никаких эмоций. Кроме того, его мучало горестное сознание своей обречённости и бессмысленности всего происходящего. Ведь если подумать – что его ждёт в жизни?Как можно надеяться упорядочить мир своих чувств, если он готов вызвать человека на дуэль за косой взгляд, мимолётную улыбку или даже за то, что он неправильным тоном сказал ?добрый день?? Конечно, весь гасконский род отличался вспыльчивостью, но даже на его фоне д’Артаньян слишком выделялся. С первого дня его приезда в Париж к нему стали относиться не самым дружелюбным образом, а сам он был слишком горд, чтобы добиваться расположения других. Сперва мушкетёры короля неизменно вызывали у юноши восхищение, смешанное со страхом. Тот же Атос, который с самого начала привлёк его внимание как своей благородной осанкой, так и расчётливой холодностью, в его глазах был чуть ли не идеалом, уступая место разве что только Арамису. И если бы гасконцу нужен был пример для подражания, то он не колеблясь выбрал бы именно старшего мушкетёра.Д’Артаньяну удивительно везло – в любых обстоятельствах ему всегда было уготовлено первое место. Правда, вместе с тем он доставлял королю, кардиналу а заодно и капитану мушкетёров значительно больше хлопот, чем его друзья. Но это не вызывало у него никакого морального неудобства – совсем наоборот, эти ежедневные стычки и разборки даже приносили ему удовольствие. К тому же в своих хлопотах он был не один: как только открылось умение Арамиса писать стихи, к нему стали часто заглядывать некоторые мушкетёры, среди которых присутствовал и Леонардо, желая получить совета в вопросах поэзии. Порой их даже становилось в разы больше, чем молодых женщин, которые заглядывали к молодому мушкетёру почти ежедневно.Естественно, д’Артаньяна должна была снедать зависть. Он завидовал красоте Арамиса, его талантам, невероятному обаянию и одухотворённому выражению лица – этому больше всего. Кроме того, бывший аббат обладал отменным чувством стиля, что неоднократно замечал даже Портос. Однажды он поделился с гасконцем своими переживаниями:– Понимаете, он умеет одеваться во что попало и при этом выглядеть чертовски привлекательно. А я, хоть и одеваюсь в пух и прах, постоянно нахожусь на втором плане. Просто поразительно!При всём этом не следует думать, что у д’Артаньяна был скверный характер. Завидовать молодому мушкетёру он завидовал, но ненависти не питал – напротив, горячо его любил, восхищался, чуть ли не преклонялся. Плохо он думал только о себе, и то только тогда, когда совершал какой-либо необдуманный поступок. К сожалению, такое с ним случалось очень часто. Как, например, недавняя ситуация с письмом.Гасконец прекрасно понимал, что рано или поздно ему волей-неволей придётся зайти, сколько бы он ни оттягивал момент . Поэтому он вздохнул, и, на всякий случай перекрестившись, постучал. Тут же воздух дома, нагретый, пахнущий пылью, горелым и ещё чем-то неуловимым, обволок д’Артаньяна, словно принимая в дружеские объятия. В квартире было тепло и уютно. Хотя создавалось впечатление, что что-то не так.Юноша направился в гостиную. Там, как обычно, царил лёгкий беспорядок, ибо единственное в квартире Портоса просторное помещение имело несколько назначений. На шкафу на фоне стены красовался полузасохший цветок, ухаживать за которым Портосу было недосуг, но который тем не менее с поразительной жизнестойкостью продолжал выпускать всё новые и новые листья. Боковую стену украшали две выдержанные в бурых тонах картины и меланхолический пейзаж с дикими утками.Когда д’Артаньян вошёл в гостиную, там находились все тогдашние обитатели квартиры, разумеется, за исключением одного. Портос, сидя на диване, который больше походил на кресло, учитывая его размеры, старательно изображал из себя грозного тирана, принимая соответствующие позы и хмуря медно-рыжие брови. Задвинутый в угол дивана Мушкетон согнулся в виноватой позе. Зато у Атоса, стоящего у стены напротив своего друга и его слуги, вид был вполне беззаботный. Появление молодого гасконца не было замечено.– ...и моё лучшее шампанское вино! – Портос как раз заканчивал обвинительную речь. – О чём вы, тысяча чертей, думали, Атос?– Я, собственно, думал, что вы не настолько бережёте свои запасы и поделитесь ими со своим товарищем, – спокойно ответил старший мушкетёр.– Но почему именно шампанское?– Другого у вас не было, – урезонил друга Атос.– А если опять придут Мишель с Леонардо, что я им скажу?– Скажете, что вино закончилось, – пожимая плечами, сказал тот. – Я уверен, они поймут. Д’Артаньян прошествовал в гостиную и устало облокотился о стену рядом с Атосом:– А что, собственно, произошло?– Атос выпил всё моё вино. До последней капли, – отчеканил Портос.– Хм... Вот оно что, – пробормотал юноша, не выказывая удивления.Воцарилось неловкое молчание. Гасконец лихорадочно соображал, стоит ли ему рассказывать друзьям о совершённой глупости, или же оставить её при себе. В его душе вновь бушевали тысячи противоречивых мыслей, и потому речи о том, чтобы сосредоточиться, и быть не могло. От недавнего гнева не осталось и следа, так как теперь он уступил место волнению. Д’Артаньян не знал, ответит ли господин де Тревиль на его письмо, да и не был уверен, что горит желанием узнать. Впрочем, он прекрасно понимал, что почти все его проблемы исходят от него самого. Не нужно было поддаваться своим эмоциям, и тогда не было бы этого проклятого письма.– Как дела у Арамиса? – поинтересовался он, стараясь, чтобы его голос звучал как можно более равнодушно.– А как у него могут быть дела? – пожал плечами Портос. – Как и обычно, сидит в башне. Только молитвы почему-то перестал читать.– Может, мне стоит ещё раз с ним поговорить? – предложил гасконец. – Вдруг его обида уже прошла?– Не думаю, что это чем-то поможет, – подал голос Атос. – Но если вам этого хочется – пожалуйста. Только должен предупредить вас, что одним ударом Арамиса не сломить. Он тот ещё упрямец.Если после отправления письма чувство страха в душе д’Артаньяна было слабым, практически неощутимым, то уже возле лестницы, ведущей наверх, оно вовсю пустило корни. Юноше казалось, что внутри у него всё буквально похолодело, а фантазия его снова разыгралась и начала рисовать картины гораздо более ужасающие, чем прежде. Он чувствовал странную слабость во всём теле, и ему казалось, что в какой-то момент ноги могут просто его не выдержать. Однако, поднявшись наверх, его взору открылось то, что не поддавалось описанию.До этого мгновения молодой гасконец был убеждён, что все те сцены с самоубийством – всего лишь плод его фантазии, не более. Но теперь он уже начинал в этом сомневаться. Дверь в башню была распахнута настежь, на ковре одиноко лежал раскрытый молитвенник, а чуть поодаль от него стоял потухший канделябр. В глаза сразу бросалось широко распахнутое окно. Самого же Арамиса на башне не оказалось.Д’Артаньян застыл на пороге как вкопанный, широко раскрыв глаза и рассматривая комнату, в глубине души надеясь, что у него просто помутился рассудок и это – очередная его фантазия. Однако уже через несколько секунд воображение снова начало рисовать ему различные догадки, но одна из них полностью затмевала остальные.Она была о том, что бывший аббат всё-таки выскочил в окно – стало быть, сдержал данное гасконцу слово.– Друг мой, что с вами? – выбил его из мыслей голос Атоса, который, видно, решил проверить, всё ли в порядке.– Ничего особенного, – произнёс юноша, изо всех сил пытаясь унять дрожь в голосе. – Можете не беспокоиться.Но уже произнося те слова, он лгал. Потому что в тот момент он пребывал в безумном, леденящем душу ужасе, который обычно парализует все конечности, а заодно и голос человека. И от проницательного старшего мушкетёра это не ускользнуло.– Вы уверены? – осведомился он, напряжённо вглядываясь в лицо товарища. – Вы так побледнели.Д’Артаньян, который был уже не в состоянии выдать что-то внятное, только слабо кивнул в сторону двери. Атос заглянул в комнату и тоже буквально прирос к месту. Но, в отличии от гасконца, он всё ещё был способен сохранять самообладание.– Вы же не смели подумать, что он выскочил из окна? – поинтересовался Атос неожиданно строгим тоном, словно прочитав его мысли.– Я даже не знаю, что и думать, – тихо произнёс юноша.– Вы как хотите, а я склоняюсь к тому, что он попросту сбежал, – высказал предположение мушкетёр, оглядывая помещение критическим взглядом.– Но почему вы так уверены в этом?– Посудите сами, д’Артаньян: здесь нет никаких следов убийства. Да и вряд ли Арамис покончил бы с собой, не оставив даже записки.Гасконец оглядел комнату и признал, что Атос прав. Кроме распахнутого окна и лежащего на ковре молитвенника в ней ничего не изменилось. Нигде не было ни петли, ни окровавленной шпаги, ни разряженного пистолета. Словом, нельзя было найти хотя бы малейший намёк на то, что здесь произошло самоубийство. Но бывший аббат обладал безупречной хитростью, а также, подобно лисице, превосходно умел заметать следы. Поэтому, даже несмотря на доводы товарища, беспокойство д’Артаньяна не уходило, а наоборот, с каждой минутой росло. И под конец оно стало столь огромным, что молодой человек был готов рвать на себе волосы, если его друзья сию секунду что-нибудь не предпримут.Однако и на этом этапе буря негативных эмоций не стихла. Точнее, она рассеялась, но после себя оставив одно единственное чувство, которое медленно поглощало разум гасконца. Этим чувством был страх, уже клубившийся в его разуме огромной серой пеленой. Он тщетно пытался отогнать от себя это ощущение, но оно никак не уходило. Больше всего д’Артаньяну хотелось вернуть время к тому моменту, когда его угораздило продемонстрировать господину Кокнару плоды творчества Арамиса.Атос, как видно, предугадал его состояние, а потому как ни в чём ни бывало предложил:– А почему бы вам не сходить к нему домой? Наверняка он там.Гасконец вздрогнул и широко распахнул глаза:– Но откуда вы знаете, что он именно у себя дома?– А где же ещё, по-вашему, ему быть?– Чёрт возьми, да где угодно!– Вы трусите, д’Артаньян?Этот вопрос резанул юношу по живому. До этого момента никто не смел называть его трусом, и, даже пребывая в состоянии страха, он ни на секунду не забывал о своей чести и о том, что он – настоящий дворянин. А потому вскоре от страха не осталось и следа, уступив место злости.– Я? – воскликнул он. – Как вы могли такое подумать!– Вот и идите, – сказал Атос. – В конце концов, хотя бы отдайте ему молитвенник. Он наверняка уже обыскался.С этими словами старший мушкетёр одной рукой протянул гасконцу книгу, оставленную молодым мушкетёром, а другой решительным жестом указал ему на дверь.