Глава 9. Обещание (1/1)

На улице уже стемнело и, несмотря на относительно ранний час, на небе зажглись первые звёзды. Но даже они сейчас светили с какой-то издёвкой, будто злорадствуя над судьбой д’Артаньяна. Но он не стал отрицать, что это было лишь его воображением, и что на самом деле звёзды светят так, как и всегда светили.Сам же гасконец стоял перед дверью дома Арамиса и уже третий раз поднимал руку, чтобы постучать, однако и эта попытка не увенчалась успехом. Но ни в коем случае не следует думать, что он был труслив или в его характере присутствовало что-то похожее на трусость. Юноша был храбр, но не настолько, чтобы бросаться под ноги неприятелю на поле боя, лишь бы после этого никто не сказал, что он отступил.Чувство, которое в тот момент преобладало в нём, никак нельзя было назвать страхом. Скорее, это была осторожность или даже инстинкт самосохранения, который присутствует абсолютно у каждого человека. Он был почти уверен в том, что бывший аббат попросту не станет его слушать. А потому он заранее подбирал слова, которые имели хотя бы малейший шанс убедить Арамиса. Но в то же время он прекрасно понимал, что сам по себе этот шанс ничтожно мал. Когда задеваешь честь другого человека, тем более дворянина, на скорое прощение нечего и надеяться.Раньше эта дверь навевала на него дорогие сердцу воспоминания, но сейчас он не чувствовал ничего, кроме волнения. Это было похоже на переход в иной мир, будто он стоял перед дверью, которая приведёт его либо в рай, либо в ад. И знать наверняка ещё никому не было дозволено. Бывший аббат мог с равным успехом простить и отвергнуть гасконца, и только осознание этого факта удерживало его. Юноша одновременно надеялся на то, что Арамис сидит за этой дверью, но вместе с тем лихорадочно соображал, что он предпримет в случае сопротивления. В такой ситуации надо было быть готовым ко всему, в том числе и к дуэли.В шестой или седьмой раз он наконец набрался решительности и постучал в дверь. Но за ней, вопреки его ожиданиям, стояла гробовая тишина. Он подождал несколько секунд, но всё равно никто не спешил отворять ему. Поэтому гасконец осторожно толкнул дверь, которая оказалась не заперта, и вошёл в помещение.В квартире не было ни единой живой души, что можно было понять по полумраку, царившему там. Даже Базен, видно, в эту ночь отлынивал от своих дел. На письменном столе стояла догорающая свеча, отбрасывавшая на стены длинные тени. Свет был достаточно тусклым, но он это не мешало д’Артаньяну рассмотреть обстановку. Чуть поодаль от свечи лежала какая-то книга, раскрытая примерно на середине. Окна были задёрнуты шторами, и это немало способствовало мрачной атмосфере, царившей здесь.Гасконец подошёл к столу и бегло прошёлся глазами по страницам книги, но она была написана полностью на латыни, поэтому разобрать у него не получилось ни слова. Ещё раз осмотрев комнату, он решил обойти все остальные, так как у него оставалась ещё надежда на то, что с Арамисом всё в порядке и он просто пошёл к себе домой.В кухне, в отличии от комнаты, царил полнейший хаос. С первого же взгляда создавалось впечатление, что здесь произошла драка. Об этом, конечно, и речи быть не могло, но тем не менее – сейчас это место больше всего походило на поле боя: на полу валялись всевозможные вилки, ножи, и только изредка в глаза бросались пара ложек. Стол был завален грудой грязной посуды, а в углу стоял стул, на котором возвышалась гора из стаканов – единственное более или менее аккуратное сооружение в кухне. Д’Артаньян, оглядев всё это придирчивым взглядом, подумал, что Базен и Арамис наверняка поссорились или, того хуже, устроили своеобразное побоище. Но вероятнее всего было то, что Базен попросту был в скверном расположении духа: после появления гасконца в жизни молодого мушкетёра такое с ним случалось почти ежедневно.Убедившись, что в кухне нет ничего, кроме безжалостно разбросанных столовых приборов, юноша направился в спальню Базена (в спальню Арамиса он предпочёл не заглядывать, а только некоторое время постоял под дверью, убеждаясь, что оттуда не раздаётся ни малейшего шороха). Там царил не меньший беспорядок, чем в кухне: кровать была застелена крайне небрежно, будто слуга очень торопился и делал это в спешке. Занавески на окнах были серого цвета и полностью сливались бы со стенами, если бы их не колыхал ветер из приоткрытого окна. Сами же стены, а заодно и пол, были облезлыми, на потолке находился ковёр из паутины многолетней давности. Гасконец предположил, что этой каморке уже много лет, судя по её неважному состоянию. Словом, комната Базена была ничем особенно не примечательна, и д’Артаньян не стал бы уделять ей внимания, если бы не одна деталь, которую он прежде не заметил.На кровати лежал листок бумаги, на котором крупными буквами было написано:"Сударь, мне пришло письмо от моей внезапно заболевшей тётушки, поэтому я вынужден отлучиться ввиду семейных обстоятельств. Посуду я сам уберу."Д’Артаньян пожал плечами и снисходительно усмехнулся:– Так вот куда он, оказывается, делся... Ну-ну. Жаль только, что эта записка попала в руки не к тому, кому она предназначалась.На всякий случай положив записку в карман и ещё раз обойдя все комнаты, гасконец нехотя покинул дом и направился на улицу Старой Голубятни, намереваясь сообщить Атосу и Портосу о том, что Арамиса нет дома. Настроение у него было крайне паршивое, хотя, в сущности, его можно было понять: юноша понятия не имел, где ещё искать молодого мушкетёра, как не дома.В сущности, Арамис мог быть где угодно, но объезжать весь Париж в его поисках было явно не в интересах гасконца. Конечно, он объехал бы весь мир, но вряд ли господин де Тревиль одобрил такое решение. Ни за что бы они не выдал юноша отпуск на столь длительное время. И тут д’Артаньян поймал себя на мысли: а почему бы ему, собственно, не посоветоваться с самим капитаном? Он столько раз помогал ему в трудных ситуациях – кто знает, если бы не он, может, гасконец был бы уже мёртв. Именно господин де Тревиль нанял его в роту своего зятя, господина Дэзэссара, посоветовал ему отправиться в путешествие в Лондон не в одиночку, а со своими друзьями, а также всякий раз оправдывал их перед королём, а иногда и перед кардиналом. Если он столько раз вставал на сторону д’Артаньяна, ему ничего не стоило сделать это и сейчас. С такими мыслями он и направился к дому капитана мушкетёров.На улице уже было достаточно холодно, и даже плащ не мог от этого спасти. От созерцания знакомых улиц на д’Артаньяна раз за разом накатывали воспоминания, связанные с этими местами. Но самым ярким было только одно из них. Это было одно из тех воспоминаний, которые на всю жизнь оставляют в душе у человека глубокий след.Мушкетёры короля ежедневно должны были дежурить в карауле в королевском саду, причём строго по два человека. Портос много раз пытался выпытать у капитана – а почему, собственно, только по двое, а не по четверо? Но на его вопросы господин де Тревиль разводил руками и отвечал, что это попросту прихоть его величества. А сам он его никогда об этом не спрашивал.Арамис и д’Артаньян постоянно ходили к саду одной дорогой. Они выходили из дома к пяти утра, хотя идти было совсем недолго, а дежурство начиналось на два часа позже. Им нравилось подходить к саду, когда он был ещё закрыт и можно было обсудить последние события с другими мушкетёрами, тоже пришедшими рано (хотя, надо признать, таких находилось крайне мало), или просто поговорить.К тому же они каждый раз заглядывали в книжный магазин, где Арамис имел обыкновение подолгу рассматривать книги и постепенно набирать их целую гору. Гасконец давно заметил, что читает он не только стихи (хотя и они там встречались). Зачастую у бывшего аббата не хватало рук, а потому он просил д’Артаньяна помочь ему донести свою поклажу до дома. Юноша смотрел на него и удивлялся:– Если вы так любите читать, почему подались в мушкетёры, а не в писатели?– Я занимаюсь стихосложением, а это уже почти писательство, – возражал молодой мушкетёр. – К тому же поэт – это моё увлечение, а мушкетёр – занятие.Хозяин тамошней лавки уже запомнил их и, каждый раз, заметив молодых людей, шутливо интересовался, не намерены ли они в этот раз скупить всю его лавку до последней книги. И в самом деле, с каждым днём число книг постепенно увеличивалось. И гасконец всё время гадал, что Арамис предпримет, когда его книжный шкаф окажется забитым до отказа.Если погода была хорошая, они, делали крюк через улицу Старой Голубятни, где жил Портос. Правда, ждать его было сущей бессмыслицей, в этом они не раз убеждались на собственном опыте. Видно, выходить из дома в пять утра было выше его сил.Погружённый в свои мысли, д’Артаньян даже не заметил, как дошёл как раз до королевского сада. Но только он поднял глаза, как его тут же снова охватило волнение, едва граничащее со страхом. Однако уже через пару секунд волнение неожиданно вытеснила радость, смешанная с досадой. Буквально в двух метрах от гасконца стоял Арамис собственной персоной. Юноша, который уже решил, что с него хватит, приподнял подбородок и, сделав строгое лицо, окликнул его как можно более холодным тоном:– Я посмотрю, вы тоже совершаете ночную прогулку?Арамис бросил на него мимолётный взгляд, но тут же усмехнулся и снова отвёл его:– Вы ошибаетесь, друг мой. Я всего лишь дежурю в саду, как и обычно, – процедил он с изысканной вежливостью.Д’Артаньян ещё раз взглянул на бывшего аббата и про себя отметил, что за несколько секунд его лицо заметно помрачнело. А ещё через некоторое время, когда он поднял глаза на гасконца, юноше показалось, что в тот момент о его взгляд можно было порезаться, как о лезвие шпаги. От недавней флегматичности молодого мушкетёра не осталось и следа.– Д’Артаньян, как вы могли?Гасконец вопросительно уставился на него, так как он сам сейчас собирался задать ему тот же вопрос. Конечно, он был неправ в том, что показал господину Кокнару стихи Арамиса без его согласия, но всё целиком остальное лежало на совести поэта, как юноше ни хотелось это признавать.– Прошу прощения, Арамис, – произнёс он. – Но я, право, не понимаю, о чём вы говорите.– О, вы прекрасно понимаете, о чём я. Скажите, чего ради вы писали господину де Тревилю?– Господину де Тревилю? – переспросил гасконец, который уже начал понимать, о чём идёт речь.– Он только что вызывал меня к себе. Честно говоря, я думал, что вы шутили по поводу письма. Прямо как ребёнок, чёрт возьми!.. Хотя, в сущности, вы таковым и являетесь.– Вот как, значит, вы заговорили? – в д’Артаньяне уже начала клокотать ярость, которая теперь полностью перекрывала благие намерения. – А разве я заперся в башне по пустяковой причине и отказался выходить, доставляя своим друзьям немало проблем? И я ещё могу поспорить, кто здесь ребёнок!– Вы сами были в этом виноваты, – холодно парировал бывший аббат. – Не кажется ли вам, что стоило хотя бы оповестить меня, прежде чем читать господину Кокнару моё стихотворение?– Да, я признаюсь, здесь я виноват. Но и вы, надо сказать, не остались в долгу. Я никогда не думал, что вы такой непереносимый гордец, Арамис!.. Что вам стоило признать свою правоту и пойти на перемирие?– Знаете, д’Артаньян, обычно я очень терпелив, но и у моего терпения есть границы! Когда в прошлый раз вы нагло нарушили моё личное пространство, я отнёсся к этому с пониманием, особенно когда вы пообещали впредь сдерживаться. Но не прошло и месяца, как вы вновь решили меня ?обрадовать?! Как далеко вы думаете зайти, скажите на милость?– Когда же я теперь не угодил вам, не угодно ли сказать?– Так вы уже не помните тот инцидент на башне? Я вам напомню, если вы того желаете. Я преспокойно сидел наверху и писал стихи, когда сзади подкрались вы и снова норовили пересечь намеченную нами черту. Вы ещё скажете, что этого не было?– Позвольте, но я пытался соответствовать вашим ожиданиям! Только вы не поощряете их!– Ах, ну прошу извинить, что уже взрослому юноше нужны поощрения няньки...- Вот что вы, оказывается, думаете обо мне?! Да я здесь месте не находил, с упоением ожидая, когда вы соизволите выйти – за этот момент я готов был душу дьяволу продать!– И это послужило вам уроком. Впредь вы не будете разбрасываться моими стихами так неосторожно.– Я раньше не говорил этого, не желая вас расстраивать, но сейчас я всё-таки выскажусь, – не выдержал юноша, которого это оскорбление задело до глубины души. – Наши отношения всё больше и больше напоминают мне какой-то спектакль, чёрт возьми! Стоит нам хоть немного сблизиться, как вы вновь от меня отдаляетесь. Вы представляете, сколько боли мне причиняете?– Ах, вот как? Ну а я, в свою очередь, всё больше и больше убеждаюсь в том, что вы ведёте себя так, будто лет на десять моложе, чем в действительности!– Вы там вообще жили припеваючи: со всеми удобствами, можно сказать! Молились себе да ворон считали!– Да лучше бы я молился за тех самых ворон, а не за вас! – неожиданно воскликнул Арамис. – Они бы и то больше оценили!..Д’Артаньян застыл с широко раскрытыми глазами. От этих слов в его голове всё мгновенно перевернулось: он думал, что бывший аббат жил в этой башне, не зная забот. Но, как оказалось, это было совсем не так. Арамис тоже волновался за него, но держал это в секрете, не желая идти на перемирие первым. Однако злость гасконца была слишком сильной, поэтому ему хватало нескольких секунд, чтобы вернуть себе самообладание.– Я, конечно, польщён тем, что вы не забывали обо мне, – произнёс он, разворачиваясь и давая понять, что разговор окончен. – Но извините. Вы тоже немало меня задели, хотели вы этого или нет.Юноша окончательно повернулся к Арамису спиной, но, не успел он отойти от него и на метр, как вдруг молодой мушкетёр вполголоса произнёс:– Вы боитесь, что я начну ненавидеть вас?В его голосе уже не было того льда, который присутствовал при их споре, а интонация звучала скорее предупреждающе, чем презрительно. Д’Артаньян медленно обернулся и тут же остановил свой взгляд на Арамисе, который теперь выглядел так, будто пытался отговорить гасконца от какой-либо ужасной затеи.– Неужели вы не понимаете? – продолжал бывший аббат, сделав медленный шаг в сторону д’Артаньяна и даже взяв его за руку. Правда, при этом он так сильно сдавил её, что юноша начал опасаться возможного перелома. – При всём желании я не смогу испытывать к вам ненависти. Обиду, злость – да, но ненависть – никогда в жизни. Поэтому... – он тяжело вздохнул и наконец поднял глаза на своего собеседника. – Простите. Мне жаль, что я повёл себя так жестоко по отношению к вам.Сердце молодого гасконца вдруг подскочило и забилось с удвоенной скоростью, как он ни старался его унять. И тут в памяти у него всплыло, что только недавно в его душе бушевало такое непреодолимое чувство злости к молодому мушкетёру, что, если бы ещё какой-то малейший его участок мозга не соображал, что он делает, д’Артаньян непременно вызвал бы Арамиса на дуэль. Но теперь эта ярость напрочь улетучилась, уступив место полнейшей растерянности.– Я... – с трудом выговорил он. – Это я... За что? – и в эту минуту вдруг вспомнил, что в эту мучительную неделю готов был даже продаться кардиналу, лишь бы увидеть того, кто в этот момент стоял перед ним.Арамис смотрел куда-то в сторону, и поэтому д’Артаньян мог беспрепятственно его разглядывать: голубовато-серые глаза его мерцали, словно подёрнутые слезами – хотя гасконец не стал исключать вероятность того, что так оно и могло быть; а выбившиеся из под шляпы золотые волосы растрепались, что тоже было не удивительно – ведь расчёска не касалась их добрых шесть или даже семь дней. Ночной полумрак особенно подчёркивал черты лица молодого мушкетёра, и это придавало ему какую-то лёгкую загадочность.– Вы были правы, – наконец тихо промолвил он. – Всё это действительно лежит на моей совести. Поэтому я буду благодарен, если вы примете мои извинения.Гасконец, который до этой секунды чувствовал себя будто бы парящим в воздухе, с неслыханным облегчением ощутил под ногами более или менее твёрдую почву. Он воскресил в памяти свои ужаснейшие переживания за бывшего аббата и без малейшего усилия сумел ответить:– Ах, в самом деле, не за что. Вы придаёте этому слишком большое значение.– Чему? – хитро поинтересовался бывший аббат, с затаённым интересом наблюдая за внутренней борьбой юноши.– Ну, – д’Артаньян сделал неопределённый жест рукой. – Всей этой истории. Если говорить начистоту, мне не очень хочется обо всём этом вспоминать.– Да и мне не кажется, что она достойна длительного обсуждения, – произнёс Арамис.– Так вы... больше на меня не сердитесь? – наконец задал д’Артаньян вопрос, который уже долгое время вертелся у него на языке. – За то, помните?– Нет, – улыбнулся молодой мушкетёр. – Уже давно нет. Да и, признаться, я рад, что всё снова на своих местах.– А что, по вашему, должно происходить, чтобы всё было на своих местах? – поинтересовался гасконец.– Посудите сами: Портос бегает за своей госпожой Кокнар, Атос каждый вечер прикладывается к вину, а мы с вами, впрочем, как и всегда, бродим по знакомым улицам и предаёмся разговорам...Юноша вздохнул, потому что такие постоянные прогулки явно не входили в его представление о повседневной жизни. Конечно, в них вовсе не было ничего плохого, но если они с Арамисом будут видеться только для того, чтобы пройти пару-другую километров... вряд ли тогда их отношения можно будет назвать особенными. Бывший аббат сделал вид, будто не заметил негативного влияния своих слов на молодого гасконца, и с какой-то странной, даже немножко зловещей улыбкой заметил:– В самом деле, погода просто идеальна для прогулок! Вы не находите?– Вы правы, – машинально согласился д’Артаньян, не желая вновь вступать в конфликт. – Ночь прекрасна.– Впрочем, если вы того пожелаете, – Арамис вдруг остановил гасконца за плечо и встал перед ним почти вплотную, совершенно не заботясь о том, что они стоят прямо посреди улицы и могут быть кем-либо увидены. – Я могу попробовать сделать её чуть более прекрасной.Д’Артаньян, который уже успел привыкнуть к обычной сдержанности и отстранённости молодого человека, подумал, что сейчас тот зачитает ему своё очередное стихотворение или же отрывок из своей богословской книги. Но не тут-то было. Медленно, будто оттягивая момент, мушкетёр неожиданно обвил шею юноши, ласково улыбнулся напоследок и осторожно коснулся его губ.В первые секунды гасконец буквально потерялся в пространстве – земля ушла у него из под ног, а промозглый ночной холод просто потерял смысл, ведь внутри было как никогда тепло. В душе у д’Артаньяна бушевал самый настоящий ураган, к которому примешивались самые разные эмоции. Однако юноша и сам не смог бы понять, что он чувствовал в тот момент. Мысли, словно по мановению волшебной палочки, тоже куда-то ушли, оставив после себя непонятное ощущение, описать которое словами было невозможно. Однако всё хорошее когда-то кончается, поэтому спустя несколько секунд Арамис отстранился от гасконца, смотря на него с таким довольством, что крайне сложно было даже придумать, с чем его сравнить.– У вас весьма необычная логика, – заметил гасконец, вернувшись на землю.– Почему же? – снисходительно улыбнулся молодой мушкетёр.– Только недавно вы заявляли о личном пространстве, а теперь сами его нарушаете. Не кажется ли вам, что это несколько... неправильно?– Возможно, это и так. Но вы, похоже, что-то имеете против?И тут на д’Артаньяна внезапно нахлынуло осознание того, что у него осталось ещё очень много незаконченных дел. Надо было предупредить Атоса и Портоса (и может быть, даже Мишеля и Леонардо), что всё в порядке и они могут возвращаться к себе домой, а также неплохо было бы ему самому вернуться в свою квартиру: наверняка его слуга уже впал в депрессию из-за долгого отсутствия хозяина. А наш юный друг был из тех людей, которые не успокаиваются, пока не доведут всё до конца.– Вовсе нет, – заверил он. – Вы, должно быть, неправильно меня поняли.– В таком случае, не желаете ли примкнуть к моему дальнейшему безделью и последовать в мою квартиру? – внезапно предложил Арамис, склоняя голову набок и приветливо улыбаясь.Судя по лицу гасконца, он сильно воодушевился от этого заманчивого предложения, которое заставило его заулыбаться, как довольного кота, полакавшего свежей сметаны. Мушкетёр уловил эту искру, что зажглась в серых глазах гасконца, а потому уже был уверен в беспрекословном согласии. Но каково было его удивление, когда д’Артаньян вдруг резко переменился в лице. Он спешно отстранился от бывшего аббата, бросил беглый взор на часы и, виновато глянув на ничего не понимающего молодого мушкетёра, обьявил:– Простите, но я должен идти! – гасконец рефлекторно снял шляпу перед тем, как пуститься во весь опор по направлению к своему дому.Арамис даже растерялся и сперва сделал шаг навстречу удаляющемуся гасконцу, но вслед за ним не пошёл. Он нахмурился и, повторяя жест своего товарища, взглянул на часы, желая увидеть то, что так повергло в шок д’Артаньяна. На улице, правда, уже перевалило за полночь и, вполне возможно, что гасконец просто устал, но сказать об этом прямо не решался. Однако в мыслях у него могло таиться всё что угодно, и никогда нельзя было угадать, что именно.Что уж скрывать, мушкетёру стало очень любопытно, куда это так рьяно рвётся его горячо любимый друг. Потом же он предположил мысль о том, что у гасконца могли быть какие-то неотложные дела и даже проблемы, с которыми он тактично не поделился со своими товарищами. Или же… боже, неужели всё дело в самом Арамисе? Только предположив мысль, что он является виновником такой спешки, на молодого человека нахлынуло такое чувство вины, что он всё-таки решил окликнуть юношу:– Д’Артаньян, куда же всё-таки вы так спешите?Не будь пред ним Арамис, юный гасконец бы непременно проигнорировал вопрос и продолжил свой торопливый ход. Но он резко остановился и, буквально подлетев обратно к бывшему аббату, протараторил:– У меня срочные дела! Я совсем потерялся во времени , а потому забыл, что я в долгу перед кое-кем…– Ах, вот как. И перед кем же? – сощурился молодой мушкетёр, упрямо пытаясь найти ответ в глазах напротив. Они, как назло, молчали. – Уж не перед той ли голубоглазой гризеткой из Прованса, которая работает у моей троюродной сестры?Арамис попытался было улыбнуться, но было видно, как он изрядно напряжён. Но д’Артаньян слишком торопился, чтобы разглядеть подрагивающие плечи друга. Он рассмеялся предположению мушкетёра, посчитав его забавным.– Нет, что вы! Но, обещаю, как только вернусь, я обязательно всё расскажу! Понимаете, я ненавижу то чувство, когда я всем что-то должен.- А когда вы вернётесь?- Не могу ничего обещать! – уклончиво ответил д’Артаньян, задорно посмеиваясь и хитро глядя на него.Арамиса эта ситуация, которая не стоила такой грандиозной интриги, начинала немного злить. Он слишком устал сегодня, чтобы разбираться в очередных тайных его бытия, предпочитая этому ленивое времяпровождение у себя на квартире. Но гасконец сам подначивал его очевидные вопросы, на которые он не отвечал, желая то ли раззадорить бывшего аббата, то ли действительно разозлить. Гасконец как-то по пьяни ляпнул Арамису, что любит его злить и наблюдать за хмурящимся лицом друга. На следующее утро тяжелого похмелья гасконец и думать забыл о своём неосторожном признании, а тот, будучи пьян не менее, но имеющий потрясающую особенность оставаться в светлом сознании даже после пяти выпитых бочонков, навсегда запомнил эти слова. Мало ли, сейчас он тоже хотел повеселиться.– Д’Артаньян, – эта мысль пришла к нему так неожиданно, что Арамис даже не понял, как правильно на неё среагировать. Поэтому его лицо вмиг опустело, и глаза вдруг так потускнели, что у гасконца сердце сжалось от этого жалостливого взгляда. – Я чем-то обидел вас? Я что-то не так сказал или сделал? Если вы хотите побыть один, то так и скажите, я пойму вас…Гасконец ошарашенно округлил глаза, а после, оглядевшись по сторонам на наличие лишних глаз, взял его за руки и крепко сжал их, отчего молодой мушкетёр даже вздрогнул.– Чёрт возьми, Арамис! Что такое вы говорите! – поражённо воскликнул юноша. – У меня… у меня и в мыслях подобного не было! Да вы без меня даже заскучать не успеете!Арамис опустил взгляд и сжал чужие ладони в ответ. Он вопросительно изогнул бровь, чуть кривя губы в лёгкой улыбке. Но всё же голос его был грустным, будто бы неживым:– А что, если всё-таки успею? Не к Базену же мне за утешением обращаться. Да я и не уверен, что он захочет говорить со мной о подобных вещах. Вы же знаете, как он вас ненавидит... Гасконец, наконец, узнавая своего Арамиса, улыбнулся и отпустил его руки, тем самым вызвав у своего собеседника грустный вздох. Но после он осторожно взял лицо Арамиса в ладони, подошёл к нему ещё ближе, заставляя молодого человека рефлекторно отступить назад, и оставил еле ощутимое, но достаточно долгое касание губ на белом лбу мушкетёра.– Пусть этот поцелуй греет вас до тех пор, пока я не вернусь, – произнёс гасконец, вызывая у Арамиса смех – теперь уже искренний. Д’Артаньян, заметив его реакцию, наигранно возмутился: – Как вы смеете смеяться над моими искренними словами, сударь!Арамис, отдышавшись, слегка оттолкнул от себя тело юноши, уперевшись тому в грудь.– В таком случае, по возвращению вы должны подложить дров в огонь, дабы он не погас, – всё ещё улыбаясь, прошептал он. – О, Арамис! Ловлю вас на слове!И д’Артаньян, напоследок помахав Арамису рукой, удалился, оставив его в одиночестве. За время пути гасконец ни разу не обернулся, однако ещё некоторое время он чувствовал на спине внимательный взгляд молодого мушкетёра.