Глава 7. Последняя капля (1/1)

Кардинал шёл, ёжась от промозглого ветра, увязая сапогами в грязи и не замечая, что край его мантии уже приобрёл чёрный цвет от дождевой воды, в которой он неоднократно успел побывать. На лице его читалось крайнее раздражение, что, впрочем, полностью отражало состояние его души. Он не замечал даже многочисленных удивлённых и любопытных взглядов, устремлённых в его сторону.То, что он находился в прескверном расположении духа, было ясно как день, и для Портоса не составляло особого труда догадаться об этом. И надо сказать, что на данный момент у кардинала было целых две причины для злости. Первая – разумеется, д’Артаньян, который не только имел наглость перечить ему, первому министру Франции, но и посмел выдвигать свои условия. Кардинал только чудом удержал себя в руках и не разорвал гасконца в клочья, однако в последний момент ему пришла в голову мысль, что ему не пристало так горячиться из-за простого мальчишки.Однако была у него ещё и вторая причина, которую он предпочитал держать в тайне ото всех. Дело в том, что уже долгие годы в сердце кардинала находилась обильно кровоточащая душевная рана, которая с годами не заживала, а наоборот. Рана эта была нанесена неразделённой любовью, и когда кардинал предпринял попытку заживить её в разговоре с юношей, д’Артаньян, сам того не ведая, нанёс его преосвященству ещё один удар.Ришелье отнюдь не был безгрешен, как могло показаться по его роду занятий. И один только грех мучал его все эти годы вместе со второй причиной, ибо это был страшный грех. И неизвестно, к каким последствиям это привело бы, если бы он рассказал об этом кому-либо ещё. И вот в чём заключалась та причина.Это случилось пять лет назад, когда кардинала пригласил повидаться его давний друг – попечитель одной семинарии. Ришелье решительно не мог отказать ему в этом визите, так как знал своего друга как человека крайне ранимого. И, разумеется, отрицательный ответ оскорбил бы его до глубины души. Поэтому кардинал собрал свои вещи и, не мешкая, пустился в дорогу.Старый друг принял кардинала с распростёртыми объятиями и сразу же решил показать ему свою обитель, несмотря на то, что Ришелье изо всех сил отмахивался – такое времяпровождение было явно не в его интересах.– Если бы вы знали, дорогой Арман, как чудно я здесь устроился! – с энтузиазмом рассказывал попечитель семинарии. – Все ученики – как на подбор: одарённые и понятливые! Давненько мне так хорошо не жилось...– Кто бы сомневался, друг мой, – ответил Ришелье, желая отвлечь его на посторонние темы. – С вашим-то образованием устроиться так было бы проще простого. И, если я не ошибаюсь, вы очень строги с вашими учениками. Мимо вашего зоркого глаза не пройдёт ни одна ошибка.– Это было несколько раньше, – замялся попечитель. – Вы же понимаете, что сейчас я уже стар, да и память стала изменять мне. Вот и приходится пускать в ход такие вещи, как строгость...– Я вас прекрасно понимаю, – усмехнулся Ришелье. – Но если мне не изменяет память, вы только недавно писали мне в своём письме, что чувствуете себя на двадцать лет моложе, если не больше. Разве нет?– Похоже, тогда я дал жару... – голос друга звучал всё более неуверенно.Кардинал не успел ничего ответить, так как в тот момент они дошли до небольшой калитки, которая была заперта.– Что за этой дверью? – полюбопытствовал кардинал.– О, это самая прекрасная часть семинарии, – гордо ответил попечитель. – Сад, выращенный мною собственноручно. Вы соизволите войти?– Конечно, – чисто из вежливости согласился Ришелье. – Мне уже не терпится увидеть, что за чудо там таится.Сад и в самом деле был чудом, если его можно так назвать. Когда кардинал поднял глаза, у него даже слегка закружилась голова от обилия цветов и форм. Видно, садовники постарались на славу – казалось, здесь собраны все виды цветов и деревьев, какие только есть на белом свете.– Я всё это вырастил сам, – обьявил семинарист, ведя своего друга по дорожке, аккуратно выложенной камнями. – Более того – в этом саду есть два сектора: тот, другой – для всех, кому угодно, а этот – мой личный. Так что, дорогой Арман, можете быть уверены, что здесь нам никто не...Голос попечителя внезапно осёкся, а взгляд упёрся куда-то вниз. Его глаза расширились от изумления, затем он нахмурился и упёр руки в бока. Кардинал, желая узнать причину этой внезапной перемены, устремил взор туда же, и увидел сидящего на скамье юношу, который усердно писал что-то на листе бумаги.На вид ему было не больше восемнадцати лет. Лёгкие золотистые локоны его блестели в лучах полуденного солнца, а голубовато-серые глаза с длинными ресницами были опущены в листок. Видно, он был слишком поглощён своим занятием, потому что мужчин, остановившихся буквально в двух метрах от него, он не замечал.– Кажется, у нас появилась неожиданная, но очень приятная компания, – с иронией заметил Ришелье, разглядывая юношу.– Господин д’Эрбле, что вы здесь делаете? – неприемлемо резко поинтересовался попечитель.Юноша поднял глаза и, быстро вскочив, изящно поклонился.– Я дописывал эссе, господин попечитель, – скромно ответил он. – Вы сами сказали, чтобы я не знал отдыха, пока не закончу его.– Так-то оно так, но почему вы выбрали именно запретную часть сада для своей работы? – допытывался тот. – Не обижайтесь, но я требую объяснений!– Как, разве это запретная часть сада? – удивился юноша. – Право, я думал, что это та половина, которая открыта для всех.Лицо попечителя исказилось гневом, но кардиналу было уже всё равно. Всё его внимание, все его мысли в тот момент были захвачены молодым человеком, которого старый друг Ришелье назвал господином д’Эрбле.– Ступайте в библиотеку, сын мой, – сквозь зубы процедил семинарист, очевидно, не намереваясь представить кардинала и своего ученика друг другу. – Тамошняя атмосфера гораздо больше располагает к получению знаний.– Как скажете, – невозмутимо ответил тот, поднимая свой листок. – Прошу прощения, если я помешал вашей беседе.– И впредь не вздумайте больше даже думать об этой части сада! – пригрозил попечитель.– Клянусь, я зашёл сюда нечаянно, – повторил ученик. – И обещаю, что больше такого не повторится.Попечитель, очевидно, поверил его словам, но кардинал был более проницателен в таких вещах, а потому заметил, что юноша говорит с неискренностью. К тому же Ришелье явно пришлась по душе его привлекательная внешность, а потому, как только юноша собрался уходить, он окликнул его:– Эй, молодой человек! Куда же вы так торопитесь? Мне, право, хотелось бы познакомиться с вами поближе, раз ваш наставник не соизволит представить нас друг другу.Тот, к кому были обращены эти слова, обернулся и несколько удивлённо взглянул на кардинала.– Как вас зовут? – поинтересовался Ришелье, стараясь, чтобы его голос звучал как можно более дружелюбно.– Меня зовут Рене д’Эрбле, сударь, – осторожно ответил юноша, очевидно, гадая, не кроется ли за теми словами какой-нибудь подвох.– Хм, Рене д’Эрбле, – задумчиво повторил кардинал. – Скажите, давно ли вы воспитываетесь в этой семинарии?– С вашего позволения, с девяти лет, – скромно признался юноша. – Сейчас мне уже восемнадцать. Судите сами, много это или мало.– Да, это в самом деле давно. Я вижу, вам нравится здесь? – продолжал свои расспросы Ришелье.Рене с опаской покосился на попечителя, словно его ответ мог задеть того.– Не стесняйтесь, – подбодрил его кардинал. – Ваш наставник не посмеет ругать вас при мне.– Должен признаться, что порой здесь и бывает довольно... скучно, – слегка склонив голову набок, промолвил юноша. – Но за девять лет обучения я успел привыкнуть к здешней обстановке. Позвольте осведомиться, почему вас так это интересует?– Просто мне вы показались очень умным, – снисходительно улыбнувшись, ответил Ришелье. – Можете идти и дописывать эссе. Я не смею больше вас задерживать.Когда Рене удалился, кардинал в последний раз бросил в его сторону беглый взгляд, а затем, повернувшись к другу, на латыни поинтересовался:– Quod hic gradus superbiae adulescens habet?*Ришелье ожидал, что ученик не поймёт его слов, но тут, к полнейшему изумлению кардинала, Рене обернулся и как ни в чём ни бывало ответил:– Observa audeo quod superbia non gradu honestatis metas etiam longe proficiscuntur.**– Глядите-ка, – усмехнулся кардинал, когда юноша окончательно скрылся за калиткой. – Он и латынь знает... Всё это крайне интересно.– Послушайте, Арман, – обратился к нему попечитель. – Почему вы внезапно проявили такой интерес к Рене? Он же всего лишь ученик.– Отпустите мне грехи, друг мой, – вдруг задумчиво проговорил Ришелье.– Грехи? – растерялся тот. – Но за что же?– Меня терзают плотские желания, – глухо ответил кардинал.Попечитель с облегчением вздохнул и развёл руками:– Женитесь, Арман. Это поможет вам.– Правда в том, что эти плотские желания, о которых я только что рассказал вам, никак не связаны с женщинами, – отозвался Ришелье ещё более глухо. – Да и на что мне жена? Я уже не в том возрасте, чтобы думать о свадьбе.– Уж не хотите ли вы сказать, что вы мечтаете о... мужчине? – почти прошептал старый друг.– Да, да, – проговорил кардинал странным голосом. – А если говорить конкретнее – о вашем ученике Рене.– Молчите! – вдруг в ужасе воскликнул семинарист. – Молчите и не вспоминайте больше о нём! О, я знал, что с ним что-то нечисто! Я всегда ненавидел его, я знал, что это посланник из ада, ей-богу!..– Возможно, это так. Но, в таком случае, повторяю: заранее отпустите мне все грехи, которые будут на моей совести.– Арман, не делайте этого! – вскричал попечитель. – Пролил Господь на Содом и Гоморру дождём серу и огонь от Господа с неба, и ниспроверг города сии, и всю окрестность сию, и всех жителей городов сих, и все произрастания земли. Разве вы не знаете причину?– Да, мне это известно, – произнёс кардинал и тут же быстрым шагом направился к калитке. – И простите мою неучтивость, но я приехал к вам не для того, чтобы выслушивать пустые указания.Оказавшись за пределами сада, кардинал на секунду задумался, поймав себя на мысли, что его друг абсолютно прав. Но в тот момент ему было всё равно, постигнет его божья кара или же нет. Поэтому, тщательно закрыв дверь, он отправился на поиски ушедшего.Как кардинал Франции, он привык всегда получать желаемое, а потому, памятуя о страсти, вспыхнувшей в нём при взгляде д’Эрбле, он немедленно начал строить в уме многочисленные планы, как сразить этого демона в ангельском обличье. Причём в тот момент ему было всё равно, что подумает о нём сам Рене.Ришелье первый раз был в семинарии, а потому у него ушло много времени, прежде чем он совершенно случайно наткнулся на того, кого искал.Юноша сидел на ступеньках и смотрел вдаль, как видно, уже дописав эссе. И всё же краем глаза он успел заметить фигуру кардинала.– Вы? – удивлённо осведомился он, разглядев лицо Ришелье. – Вы что же, следите за мной, сударь?– Нет, господин д’Эрбле, – спокойно ответил кардинал. – Но у меня есть к вам один разговор.– О чём же вы хотели поговорить со мной?Кардинал неторопливо уселся на ступеньки и начал свою заранее подготовленную речь:– Вы, Рене, невероятно удачливы. Вы молоды, красивы и остроумны, как я понял по вашим латинским высказываниям. И вы наверняка догадываетесь, что своей привлекательностью возбуждаете в сердцах многих чувства к себе.– Догадываюсь, – скромно признался Рене. – Но я не понимаю, что вы хотите этим сказать.– Попробуйте и на этот раз догадаться, – невозмутимо предложил кардинал, пододвигаясь ближе и бесцеремонно беря юношу под руку, таким образом не давая ему отстраниться.Секунду спустя рука Ришелье взмыла на плечо Рене, а сам он предпринял было попытку прикоснуться губами к его шее, но тот, к удивлению его высокопреосвященства, мягко отстранился.– Я надеюсь, вы покаетесь, сударь, – снисходительным тоном сообщил юноша. – Помните, что Господь не дремлет и видит все наши грехи.– Но почему же вы сами этого избегаете? – спросил кардинал, не понимая, почему этот юнец смеет возражать ему.– Мне, право, очень жаль, – любезно промолвил юноша, пожимая плечами и поднимаясь. – Но на всё воля Божья. Если же вы так желаете приблизиться к аду, вот вам мой совет: молитесь, сударь.– Молиться?– Да. Ничто так не очищает душу, как молитвы. А очищение души, как всем известно, прогоняет искушение.С этими словами Рене развернулся и как ни в чём не бывало удалился, не подозревая, что он разбил сердце самого кардинала Франции на тысячи осколков.Ришелье вернулся к действительности только тогда, когда его руки буквально окоченели.?Они ещё мне заплатят, – мысленно обратился он сам к себе. – В первую очередь – д’Артаньян, за свою наглость и чрезмерную дерзость. А после него уже можно будет разбираться с Арамисом. – он ещё раз обернулся на дом Портоса. – Как он прекрасен, как я его... ненавижу! Они ещё пожалеют о содеянном... они оба... ?С такими мыслями кардинал развернулся и пошёл прочь. Но если бы он знал или хотя бы догадывался о том, какие связи существуют между бывшим аббатом и юным гасконцем, наверняка постарался бы привести свои намерения в исполнение с тройным усердием.Надо сказать, что у д’Артаньяна в то время настроение было ничуть не лучше. В сущности, вместо торжества над Ришелье он скорее почувствовал раздражение. Самым неприятным было то, что кардинал так и не сказал, что ему было нужно от Арамиса. Кроме того, у него возникло тягостное предчувствие, что намерения красного герцога были не самыми лучшими. Может, он хочет посадить молодого мушкетёра в Бастилию? Или вообще казнить? О том, что Ришелье было нужно, оставалось только гадать.Гасконец стоял на первом этаже, бессмысленно разглядывая висящую на стене картину с изображённой на ней дамой. Дама улыбалась и держала в руке небольшой букетик роз, и д’Артаньян от души позавидовал улыбке, освещавшей её лицо. Он бы отдал всё на свете, чтобы сейчас его выражение лица было столь же безмятежным.Кардинал, вероятно, был уже далеко от дома. Каким чудом теперь можно было бы его догнать и расспросить про его намерения? Не говоря уже о том, что у него никак не хватит ума на то, чтобы сформировать этот вопрос должным образом. Арамис был непреклонен в своих решениях, о чём д’Артаньяну было известно лучше кого-либо другого.?Необходимо принять какие-то радикальные меры?, – подумал юноша, поравнявшись с вырезанной из дерева львиной мордой, венчающей перила.Теперь только он сообразил, что распрощался с Ришелье, не высказав ему всех своих опасений. А стоило бы! Может ведь так случиться – и даже обязательно случится! – что он не сумеет переубедить Арамиса в намерении сидеть в башне и потерпит полное поражение в своих жалких попытках вернуть жизнь в привычное русло.?Как я мог прогнать кардинала, даже не попытавшись подстраховаться с его помощью? – сердито думал д’Артаньян, готовый на всякий случай сразу же пустить пулю себе в лоб за то, что не оправдал доверия бывшего аббата, а заодно и его высокопреосвященства. – Надо было сказать, что Арамис не намерен принимать моё покровительство, что он горд и упрям и поручиться я за него не могу?.Но с другой стороны, это бы означало, что гасконец попросту на него донёс. Да и постоянно предохранять себя от возможных неприятностей ему было просто противно: это никоим образом не совмещалось с его представлениями о чести.По лестнице д’Артаньян начал подниматься с ощущением тяжести на душе и зуда в правом глазу. В глаз ему, как назло, попал снег, а так как к началу весны он не отличался особой чистотой, в том глазу сразу же неминуемо защипало. Юношу обуяла злоба, однако секунду спустя она стала понемногу рассеиваться. А ещё через несколько секунд, когда он поднял глаза, и вовсе уступила место радости: на площадке между этажами у окна стоял Леонардо и что-то писал в блокноте.Гасконец остановился как вкопанный и растерянно заморгал, явно не ожидая встретить мушкетёра в таком странном месте.– Эй, Леонардо! – позвал он, вмиг вернув себе самообладание. – Какого чёрта вы здесь торчите?– Добрый день, д’Артаньян, – ответил молодой человек. – Я, с вашего позволения, сочиняю стихи. А это место – настоящий источник вдохновения, как это ни странно.– Да, в самом деле странно, – согласился юноша, подходя к другу.– А вы где так долго пропадали? – поинтересовался Леонардо.– Кардинал ко мне прицепился, – объяснил д’Артаньян. – Из-за Арамиса.– Из-за Арамиса? – удивился тот. – А что он сделал?– Вот этого я и не знаю, – с раздражением отозвался юноша, словно Леонардо спрашивал его о чём-то само собой разумеющемся. – Прошу вас, давайте не будем говорить на эту тему.– А как, кстати, у него дела? – поинтересовался мушкетёр, явно пропуская слова товарища мимо ушей. – Всё ещё не выходит из башни?– Замолчите, Леонардо. Я, кажется, уже попросил вас об этом.Злость в д’Артаньяне вновь пустила корни и, как он ни старался сдерживать её эти несколько дней, она всё-таки выплеснулась наружу.– Послушайте, любезный друг, – произнёс он, пожалуй, чересчур угрожающим тоном. – У вас не найдётся бумаги, пера и чернил?– Зачем они вам?– А это не ваше дело.Леонардо пожал плечами и вырвал листок из своего блокнота, а затем пододвинул к гасконцу свою чернильницу с пером.– Благодарю вас, – вежливо, но довольно холодно сказал д’Артаньян. Он несколько секунд подумал и не больше чем за минуту закончил письмо, продиктованное безудержным гневом:"Господин де Тревиль!Я понимаю, что у вас много дел и вы можете найти моё письмо далеко не сразу после его отправки. Но я на это и не рассчитываю. Я лишь хотел сказать вам, что ввиду некоторых недомолвок Арамис заперся в башне дома Портоса и не хочет выходить. Мы с друзьями пытались повлиять на него всеми способами, но ничего не помогает, и поэтому я прошу помощи у вас. Тем более вы – не я, и вас он наверняка послушает. Глубоко признательный вам,д’Артаньян."– Что ж, дорогой Арамис, – бормотал юный гасконец, запечатывая конверт и вовсе не замечая Леонардо, который медленно удалялся по направлению к лестнице. – Не понимаете по-хорошему, значит, будем по-плохому! Не хотите выходить из башни – я вытащу вас оттуда силой. Моё терпение тоже не безгранично, и вам пора бы это знать.