Глава 5. Угрызения совести (1/1)

На следующее утро положение ни на йоту не изменилось к лучшему. Похоже, Арамис не солгал и господин де Тревиль действительно был в Лувре – во всяком случае, в его приёмной никого не оказалось ни утром, ни вечером. Трое друзей легли спать, перед этим договорившись, что Атос и д’Артаньян некоторое время поживут у Портоса, а спозаранку были обнаружены следы, неоспоримо доказывающие, что ночью бывший аббат побывал в ванной. Причём в кухне ничего из съестного не исчезло, и это в свою очередь доказывало, что молодой мушкетёр, как и утверждал гасконец, не нуждается в еде. Но, судя по всему, Арамис решил держаться до последнего.Откровенно говоря, такая обстановка была для мушкетёров крайне непривычной. Мало того, что им пришлось всем уживаться в одном доме, так они ещё и невообразимо волновались за своего запершегося друга. Атос строил планы по штурму башенки, Портос размышлял о том, сколько дней Арамис продержится без еды и продержится ли вообще, а д’Артаньян, можно сказать, впал в глубочайшую депрессию. Двое друзей то и дело кидали на него сочувственные взгляды, зная, что их молодому товарищу приходится тяжелее, чем им. Но помочь они, к сожалению, ничем не могли.За дверью башенки по-прежнему царило зловещее молчание, однако ровно в семь часов утра оттуда донеслось приглушённое бормотание молитв – видно, в Арамисе ещё осталось что-то от духовного лица, так как свою веру он всё ещё не забросил. Да и латынь пока не забыл. Именно из-за этого бормотания домочадцам пришлось встать, и они, чертовски злые и полусонные, уселись завтракать.– Я разнесу эту башню в щепки, если он сейчас же не заткнёт свою глотку, – бормотал Портос.– Я позволил бы вам это сделать, но только если бы она была пуста, – возразил Атос. – Ведь вместе с башней вы разнесёте и Арамиса. Не думаю, что д’Артаньян будет в восторге от того, что вы сделали. Да и я, признаться, не буду больше испытывать к вам дружеских чувств.– Этот человек – просто существо высшего ряда, – заметил хозяин квартиры, подняв глаза наверх. – Ну это же надо – обходиться из еды! Одно из двух: или он голодает, или он ангел чистой воды.Д’Артаньян тихо вздохнул и, встав из-за стола, обьявил:– Я пойду немного прогуляюсь, друзья мои. Вы ведь не против?– Прогуляйтесь. Вам нужен свежий воздух, – согласился Атос. И, желая хоть как-то его утешить, добавил: – Не волнуйтесь, друг мой. Арамис – не тот человек, у которого сердце выточено из камня. Рано или поздно он выйдет, вот увидите.– Как же, выйдет он, – мрачно ответил юноша. – Ведь это я во всём виноват, и вы, любезный Атос, сами это знаете.– Возможно, это так, – не стал отрицать старший мушкетёр. – Но я знаю Арамиса даже лучше вас, а потому с уверенностью могу сказать, что его душа крайне ранима. Хоть он и пытается порой это скрыть. Если эти слова хоть немного и успокоили гасконца, то по его внешнему виду этого совсем не было видно. Направляясь к входной двери, он в последний раз поднялся на башню и крикнул:– Арамис! Откройте дверь, прошу вас!В башне раздался взрыв язвительного смеха. И это был единственный звуковой сигнал, которым молодой мушкетёр самолично удостоил мир.– Мне нужно поговорить с вами. Откройте, – просил юноша.Арамис нарочно повысил голос, да так, что теперь было отчётливо слышно каждое слово из его молитвы. Д’Артаньян убедился, что всякие уговоры бесполезны, поэтому написал ему письмо:?Арамис! Не думайте, что я не понимаю, почему вы здесь сидите. Вам мешает выйти эта проклятая дворянская гордость. Но от жизни никуда не спрятаться. Я знаю, что виноват перед вами, и приношу вам тысячу извинений. Но если вы не выйдете, мы с Атосом и Портосом напустим на вас господина де Тревиля. Или сделаем чего похуже. Д’Артаньян?.Предварительно перечитав записку, он сунул её под дверь и пошёл на улицу.В голове у него был туман. Ночью он ни на минуту не сомкнул глаз, так как волновался из-за Арамиса. Ему казалось, что бывший аббат с его хрупкой наружностью может в два счёта подхватить воспаление лёгких или что похуже. И тогда он в самом деле осуществит задуманное – проведёт на этой башенке остаток своих дней. Если же ему удавалось заснуть на некоторое время, то его мучали кошмары, в одних из которых Арамис совершал самоубийство, в других – умирал от смертельной болезни – в общем, всё, что только можно было придумать на тему летального исхода. Даже если ночью д’Артаньян высыпался, то Атосу и Портосу приходилось бодрствовать, так как, по словам старшего мушкетёра, во сне юный гасконец ругался на чём свет стоит.Поэтому не удивительно, что, выйдя на залитую солнцем улицу, он чуть не ослеп от яркого света и на его усталые серые глаза навернулись слёзы. Пахнущий дождём ветер гнал тонкие ручейки, вытекающие из лужиц. Юноша шёл, спотыкаясь, щуря слезящиеся глаза и быстро вытирая их ладонью, не желая стать объектом насмешек гвардейцев кардинала. Где-то внутри он ощущал холодную пустоту – Портос, конечно, сказал бы, что это оттого, что он не позавтракал, но д’Артаньян знал: пустота эта чисто нравственного происхождения. Гасконец чувствовал себя предателем. Конечно, он был уверен в том, что Арамис только и мечтает о широком распространении своих произведений, и тем не менее... Вероятно, не каждый достоин чести быть с ними ознакомленным. Следовало бы спросить, не имеет ли автор ничего против господина Кокнара. Уровень аудитории, видно, тоже не пустяк. Так или иначе, д’Артаньян твёрдо знал: он злоупотребил доверием возлюбленного и вероломно его предал. Неважно, что побуждения у него были самые лучшие – если Арамис воспринял его поступок как предательство, значит, так оно и есть.Юноша даже не заметил, что стоит посреди мостовой и бормочет себе под нос. Только когда двое проходящих мимо гвардейцев кардинала оглянулись и прыснули со смеху, он сообразил, что ведёт себя неподобающим образом.Д’Артаньян смотрел на парижские дома отсутствующим взглядом и вдруг вспомнил, как однажды Арамис взял его с собой на ужин к своей дальней родственнице – графине де Флёр. Он сидел возле кухни и попросту рассматривал картины на стенах, как вдруг совершенно случайно услышал, как графиня сказала Арамису:– А я-то думала, вы не способны на такое. Признаться, вы всегда казались мне очень кротким человеком.Гасконец мгновенно насторожился и прильнул к щели в замочной скважине: оскорблений в адрес бывшего аббата он не терпел, даже если они исходили от женщин.Молодой мушкетёр посмотрел на свою родственницу нечитаемым взглядом и, отодвинув свою чашку с чаем, коротко ответил:– Прошло много времени. И, похоже, я изменился.– Не жалеете? – продолжала свои расспросы графиня, словно пытаясь выбить из него конкретный ответ.– О чём я должен жалеть, любезная Амели? – вежливо поинтересовался бывший аббат.– Ну... госпожа де Шеврез... Может быть, вам всё же не стоило заводить отношения с д’Артаньяном?– В это был замешан даже мой наставник, если хотите знать, – мрачно сказал Арамис.Дальше слушать гасконцу совсем не хотелось. Однако внутри него поднималось глубокое чувство ненависти к этой Амели, которая говорила всякую чушь и вмешивалась не в свои дела. Поэтому, даже против своей воли, он продолжал слушать.– Это была его идея. Правда, сначала мне казалось, что быть этого не может, но он убедил меня в том, что неправильных отношений не бывает. И надо сказать, это даже к лучшему. Теперь, я надеюсь, вы понимаете, что мне не о чем жалеть?– Почему же вы бросили герцогиню? – ответила вопросом на вопрос родственница.– Потому что в любви не всё так просто, как вы думаете! – начал закипать молодой мушкетёр.– Да ещё и в однополой любви, – согласно закивала Амели.Арамис отвёл глаза. Он и сам об этом постоянно думал. Труднее ли в любви с мужчиной, чем с женщиной? И так ли правильно то, что они с д’Артаньяном сейчас делают? Он сначала был для него как близкий друг, не более. Но когда, в какой день и час этот юноша стал для него чем-то гораздо большим, он не знал. Не просто большим, а гораздо дороже всех на свете, даже Мари де Шеврез, ?кузины-белошвейки?, с которой он продержался в отношениях достаточно долгое время.– Просто жалко, – сказала опять госпожа де Флёр. – Вы были такой парой, так хорошо жили...Арамис вскочил и, с грохотом задвинув свой стул, в несколько шагов пересёк кухню и, оперевшись подбородком на свою ладонь, уставился в окно.– Позвольте, и что же вы мне предлагаете?! – наконец не выдержал он. – Мне надо было бросить его? Из-за того, что у меня до этого были женщины? Из-за того, что Мари не научилась жить, согласуясь ещё с чьими-то чувствами? Не полюбила, не приняла? Мне надо было оставить моего милого д’Артаньяна и вернуться к ней, так?..Д’Артаньян смотрел во все глаза и слушал во все уши, и в то же время в нём снова закипала буря противоречивых эмоций. Ему хотелось вступиться за Арамиса, и только осознание того, что тогда он мгновенно разоблачит себя, удержала его от этого намерения.– Нет-нет, ну что вы... – отодвинулась Амели. – Я совсем не это имела ввиду... Просто вы с Мари такая красивая была пара, и я её так любила, а теперь...– А теперь любите д’Артаньяна! – со злостью отрезал Арамис и вышел из кухни, хлопнув дверью и даже не заметив вжавшегося в стену гасконца.Некоторое время д’Артаньян смотрел в ту сторону, куда ушёл бывший аббат, лихорадочно раздумывая, пойти ему за ним или же оставить его наедине со своими мыслями. После минутного размышления он всё же решил, что Арамису требуется поддержка, и отправился по замку на его поиски.Он застал молодого мушкетёра на чердаке. Тот сидел на почти поломанном стуле и не выражавшим ничего взглядом смотрел в одну точку. В данном случае этой точкой являлся дырявый разлохмаченный ковёр, угол которого свешивался с тумбочки, на которой он лежал. Лицо его так побледнело, что казалось неживым, а светлые глаза, наоборот, несколько потемнели.– Арамис, – тихо окликнул его гасконец, просунув в дверь голову.Бывший аббат вздрогнул и поднял глаза, но через секунду вновь опустил их.– Ах, это вы, любезный д’Артаньян... Как вы меня нашли?– Чутьё подсказало, – шутливо развёл руками гасконец и, закрыв за собой дверь, уселся прямо на пол рядом со стулом. – Что вам ваша графиня наговорила?Арамис мрачно усмехнулся.– Пыталась снова привить мне любовь к госпоже де Шеврез. – он на несколько секунд замолчал, а потом вдруг спросил: – Но вы-то знаете, что я просто не смогу полюбить её снова?– Да, – согласился д’Артаньян. – И вы можете смело сказать своей родственнице, что она не права.Гасконец не знал, отчего так случилось, но тогдашний образ Арамиса отпечатался в его памяти на веки вечные: серьёзное лицо, в суровом выражении которому в тот момент уступал даже лик Атоса, глаза смотрели прямо, будто требовали ответа, в глубине их за светлой радужкой сверкали тёмные зрачки, а губы, казалось, вот-вот растянутся в улыбку. Только один раз в жизни д’Артаньян видел его таким серьёзным – в остальном времени бывший аббат открывался его взору с задумчиво-мечтательным взглядом, устремлённым куда-то вдаль, и очаровательной улыбкой. Но, тем не менее, это суровое выражение лица молодого мушкетёра ему навсегда запомнилось.– Д’Артаньян! – вдруг сказал кто-то за его спиной.Д’Артаньян стремительно обернулся и вздрогнул. Ноги его одеревенели настолько, что приковали своего хозяина к месту. Перед ним, в упор глядя на юного гасконца, стоял сам кардинал. Признаться, в тот момент юноша не на шутку испугался и буквально врос в землю, не осмеливаясь даже моргнуть. Кардинал тоже не двигался и, не говоря ни слова, не сводил с него изучающего взгляда. Коварная судьба, по своему обыкновению, столкнула их таким способом, чтобы встреча эта вышла как можно более неловкой. А поскольку в последнее время мысли Д’Артаньяна были целиком заняты Арамисом, легче задачи судьба не могла перед собой поставить.Мысли юноши с невероятной скоростью мчались беспорядочным хороводом, и в тот момент он ничего не в состоянии был предпринять, а потому продолжал стоять неподвижно, смотря на Ришелье остановившимся взглядом.– Я вижу, вы гуляете? Пойдёмте вместе, – дружелюбно предложил кардинал. – Я бы хотел с вами поговорить.– Вы окажете мне этим огромную честь, – учтиво сказал д’Артаньян, снимая шляпу и кланяясь, при этом изо всех сил стараясь сохранять спокойствие. – Я готов сопровождать вас, ваше высокопреосвященство.– Послушайте, мой друг, – задумчивым тоном начал кардинал. – Мне бы хотелось поговорить о вашем товарище.– Об Арамисе? – спросил гасконец, и у него похолодело внутри.– Об Арамисе. Что вы о нём думаете?Юноша знал как никто другой, насколько хитёр бывает Ришелье, а потому в разговоре с ним старался осторожно подбирать слова, дабы не сказать ничего лишнего. Поэтому, прежде чем поддержать разговор, он попытался понять, какие намерения скрываются за этими словами.– Арамис замечательный человек, – ответил он после паузы. – Мы все ещё ахнем. Он пишет стихи.– Вы только поглядите, – снисходительно улыбнулся кардинал. – И это его основное достоинство?– Он очень умный, – продолжал д’Артаньян. – Собственно, отсюда все его неприятности.– Оттого, что он такой умный? – уточнил тот.– Именно. От обычной жизни он просто мучается.Кардинал усмехнулся себе под нос, и некоторое время они шли молча. Ришелье размышлял о том, какого свойства хитрость молодого гасконца: врождённая это черта или, быть может, д’Артаньян в совершенстве овладел методом пускания пыли в глаза? Честно говоря, у него бы нашлись занятия поинтереснее, чем подобного рода беседы с двадцатилетними дворянами. Однако совесть недвусмысленно подсказывала ему, что как повелитель он сегодня был не на высоте.И кардинал решил в меру своих возможностей воплотиться в образ идеального духовного лица, каким то ему представлялось.– Я считаю, что ваш Арамис – особенно опасная разновидность демона, к тому же замаскированного под ангела, – просто заявил он. – А борьба с демонами – моя святая обязанность, как вам должно быть известно. Но нам с вами была бы грош цена, если бы мы не попытались ему помочь.– Пока, вместо того чтобы помогать, – не выдержал д’Артаньян, – Вы на него наговариваете!– Я хочу ему помочь, даю слово кардинала, – поклялся Ришелье, с удовольствием глядя в сверкавшие гневом глаза своего собеседника. – Только не знаю, как. И хотел бы попросить совета у вас.Юноша ожесточённо молчал, недоверчиво поглядывая на кардинала. Сказать в такой ситуации, что он сам не знает, с какого бока подступиться к Арамису, было бы равносильно предательству. А проблема предательства в последнее время стала для гасконца особенно острой и болезненной.– У меня к вам большая просьба, – продолжал кардинал, аккуратно обходя островок размякшей на солнце грязи, при этом чуть было не вляпавшись в соседнюю лужу. – Мне бы хотелось, чтобы вы были верным другом. Не обижались из-за ерунды, как это умеет молодёжь, и не порывали дружбы без серьёзной причины. Постарайтесь быть терпеливым и настойчивым, в особенности если вы считаете, что Арамис действительно хороший человек. Или скорее, скажем, материал, из которого может получиться хороший человек. Поймите, что вы ещё не стали, но должны стать опорой для своего товарища и примером для подражания.– Я? Да что вы! – изумлённо воскликнул молодой человек.– Повторяю: вы должны стать для него образцом, – твёрдо повторил кардинал.– Ваша светлость, – произнёс д’Артаньян как можно более вежливым тоном. – Я действительно считаю своего товарища хорошим человеком, но я также считаю, что он не нуждается в чьей-либо помощи. Он действительно очень умён для своего возраста, и если что-то из его поступков не угодно вашему высокопреосвященству, то рано или поздно он поймёт это и без моей помощи. И, исходя из этих слов, я осмелюсь сказать вам, что ваше предложение абсолютно излишне.– Хм-м-м, – протянул Ришелье, хмуро глядя на гасконца. – Что же, воля ваша. Но всё же мне неприятно видеть, с каким пренебрежением вы относитесь к своему другу.Д’Артаньян промолчал, не зная, что ответить на это обвинение.Возле улицы Могильщиков кардинал остановился и галантно распрощался с юношей. С нескрываемой симпатией он пожал ему руку, а затем посмотрел налево и перешёл улицу, что-то бормоча себе под нос. И было видно, что, несмотря на дружелюбное прощание, разговором он остался не удовлетворён.