Глава VI. Сражение с Медведем (1/1)

Звонко лопалась сталь под напором меча,Тетива от натуги дымилась,Смерть на копьях сидела, утробно урча,В грязь валились враги, о пощаде крича,Победившим сдаваясь на милость.(В.Высоцкий)На следующий день, наконец, самниты решили, что настало время для решающего боя, и их армия вышла за стены в полной боевой готовности. Римляне, стремительно занимающие свое место в строю, видели, как сквозь ворота выползает чудовищно длинная змея, сверкающая начищенной бронзой доспехов, пестрящая разноцветными перьями на шлемах. Враги двигались под дикую, нестройную музыку: гремели барабаны, пронзительно свистели, как ветер в горных ущельях, большие дудки и окарины, выли длинные бычьи рога и огромные морские раковины. Целью этого чудовищного оркестра было оглушить и смутить противника, подорвать его боевой дух. Но не такова была римская армия, чтобы легко поддаться панике, еще толком не вступив в бой. Эмилий Скавр решительно и хладнокровно отдавал распоряжения воинам и командирам, указывая каждому свое место, точно охотник, спускающий со сворки одного пса за другим. Те, кто еще ожидал своей очереди, собрались вокруг главнокомандующего на высоте, откуда просматривалось все поле боя, и ожидали своей очереди. Им видно было, как вождь самнитов тоже отдавал распоряжения своим воинам, направляя их тремя отрядами - как зубья боевого трезубца: два - слева и справа, намереваясь окружить римлян. Третий, самый мощный отряд, Урзус Максим повел сам, прямо на римский лагерь. Самниты шли вперед быстро и уверенно, как приливная волна, бросающаяся на высокий берег. Их высокие прямые щиты надежнее защищали их от ударов, чем римские, а мечи разили не наугад. Но страшнее всех был сам вождь самнитов, неудержимо прокладывающий путь своей армии. Урзус Максим сражался не мечом, как другие воины, а огромной палицей, окованной железом, которую обычный воин вряд ли смог бы даже поднять; он же размахивал ею, как простой тростью, наотмашь укладывая римских воинов, посмевших встать на пути самнитского медведя.Действительно медведя - поверх доспехов самнитского князя была надета цельная медвежья шкура, с хорошо выделанной головой и лапами, которую он носил, как Геркулес шкуру Немейского льва, в качестве дополнительной защиты, а заодно и со своеобразным юмором отдавая должное своему второму имени. Со стороны казалось, будто во главе самнитов сражается настоящий медведь, вставший на задние лапы, или скорее какой-то чудовищный дух италийской мифологии. Он оставлял за собой след из бьющихся в агонии тел, и римские воины против воли расступались перед ним. Встать на дороге у Великого Медведя означало верную смерть, и римляне это видели, а копья и стрелы не могли пробить двойной брони, какая другому воину тоже оказалась бы не по силам.Римское командование с тоской видело, как тают их ряды. Эмилий Скавр, бледный и постаревший, отправлял в бой все новые резервы, и все больше людей оказывались вовлечены в кровавую круговерть битвы. Много погибало и самнитов, но Урзус Максим во главе уцелевших воинов неуклонно продвигался вперед, и казалось, что он шел бы дальше, и потеряв всех своих, как медведь, готовый сам напороться на копье, лишь бы добраться в последнем усилии до убивающего его противника.Рядом с римским главнокомандующим стоял, затаив дыхание, Турн Гердоний. Он не мог дождаться приказа вступить в битву, но было похоже, что будущий тесть решил приберечь его, то ли до последнего момента, то ли не верил, что и он сможет победить. Но Турн не вспоминал сейчас ни Эмилию, ни Карменту, ни Рим и всех, кто остался там. Все это было как будто в другой жизни, а здесь он видел только врага, о поединке с которым так долго мечтал. - Пусти меня! - хриплым от волнения голосом просил он. - Я тебе притащу этого медведя живым, со связанными лапами, только я сумею! Пусти, еще раз говорю, а то... я и без твоего приказа поведу свою тысячу вперед, - запальчиво воскликнул он.Скавр медленно отвел взгляд от поля боя и с сожалением взглянул на Турна. При виде нечеловеческой мощи Урзуса Максима он уже не мог поверить, что найдется воин, способный справиться с ним в открытом бою и один на один. Нет, правильно было бы приказать воинам напасть на Великого Медведя всем вместе, не жалея себя, и задушить его, завалить трупами, погибнуть все от рук следующего за князем войска. Если бы нашлись люди, до такой степени готовые пожертвовать собой, если бы он обладал властью отправлять людей не только на возможную, но и на верную гибель, но ведь такой властью не обладал даже царь. Но отправить на смерть юношу, в котором уже привык видеть будущего зятя, которого ждет дома малышка Эмилия... Как он, главнокомандующий римской армией, скажет дочери: "Твой жених не вернется, потому что я послал его на верную смерть." Но Турна было не удержать. Он, кажется, единственный в римской армии, не боялся сокрушительной мощи самнитского медведя, им владел один лишь боевой азарт, как на охоте, при виде особенно крупного и опасного зверя.И Эмилий Скавр согласился. Если бы Турн погиб, это все же было бы меньшей потерей, чем разгром и поражение всей армии. Для Рима - да, но не для его семьи...- Иди, - проговорил он сурово, не имея права выражать свои потаенные чувства. - И возвращайся с победой. Помни: ты нужен живым.Но Турн едва ли слышал его. Выхватив меч, он указал своему отряду следовать за ним, и бросился с холма вниз, навстречу врагу.Бросаясь в битву, точно отважный пловец в бушующее море, Турн знал, что сегодня - день его величайшего Подвига. Об этом он мечтал с детства, слушая рассказы о воинственных героях, своих предках. Быть самым лучшим воином, побеждать не только вражеских воинов, но и последних из древних чудовищ, какие не под силу никому другому - об этом он мечтал всю жизнь, с того дня, как отец впервые дал ему, ребенку, маленький меч по его руке. Ни в ком другом из римской молодежи не было такого сильного стремления быть первым. И Турн добился своего, но до сих пор не чувствовал себя удовлетворенным. Войны, в которых он участвовал, были, по сути, обычными приграничными стычками, а противники не могли доставить ему трудной победы и большой славы. Поход на самнитов был первой для Турна большой войной, и он верил, что здесь-то сумеет отличиться. Он много слышал о грозном вожде самнитов, и мечтал встретиться с ним в бою: вот он - достойный противник! Охваченный боевым азартом, Турн прокладывал путь навстречу Великому Медведю, не заботясь, следует ли за ним его тысяча воинов. Они, видимо, следовали - позади земля дрожала от топота ног, отовсюду доносился лязг мечей, отрезающих дорогу тем, кто пытался напасть на римский отряд сбоку, но Турн их не замечал. Он сам тоже отбивал и наносил удары, колол и рубил мечом, будто на тренировочной площадке, не задумываясь, что и обычный противник способен оборвать его жизнь. Не мог он умереть, не сразившись с Урзусом Максимом! Потом - да, может быть, но разве это важно? Не все герои непременно выживают, и не каждый, кто выжил, и даже победил - непременно герой.Они столкнулись посередине поля битвы, и воины, сопровождающие обоих, по молчаливому согласию отодвинулись в сторону, вступая в битву между собой и освобождая место для поединка двух богатырей.Урзус Максим давно уже заметил Турна, успел оценить его в общем сражении и мысленно отдал ему должное, однако встретил его насмешливым возгласом, рассчитывая вывести из себя вспыльчивого юношу:- Эй, мальчик, возвращайся-ка назад, мне не хочется тебя убивать! Я видел, дерешься ты славно, только опыта пока маловато. Приходи лет через десять, тогда, может быть, и сумеешь со мной справиться!- Мне и сейчас хватит и сил, и умения победить тебя! - гневно воскликнул Турн, занося меч.Он все же был не настолько взбешен, чтобы бросаться вслепую, как рассчитывал вождь самнитов. Привыкнув охотиться на крупных зверей, он прошел прекрасную предварительную подготовку и научился рассчитывать силы. Медведь или кабан сильнее и быстрее любого человека, чтобы справиться с ними, нужно хладнокровие и верная оценка противника. Но медведь, впридачу к своей невероятной силе, обладающий человеческим разумом, опасен вдвойне.К тому же, Урзус Максим еще владел оружием. более сокрушительным, чем клыки и когти любого зверя. Кованая палица порхала в его огромных руках, будто легкая трость, и Турн вынужден был непрестанно уворачиваться, зная, что никакому щиту и доспехам не выдержать такого удара. Сам он тщательно нацеливал каждый выпад мечом, ища скрытые под лохматой медвежьей шкурой соединения доспехов, где находились уязвимые места. Но тщетно - мохнатая глыба перед ним всегда успевала закрыться щитом или вздымала навстречу огромную палицу, и Турн едва успевал отшатнуться. Наблюдавшие этот поединок - и римляне, и самниты - были уже почти убеждены в победе Урзуса Максима, хоть и признавали, что еще никто не продержался против него так долго. Самнит находился в расцвете своей невероятной мощи, ему чуть перевалило за сорок, и он ничуть не утратил быстроты движений, словно ему нипочем был вес собственного огромного тела, вес доспехов и медвежьей шкуры, и огромной палицы в руках. Турн, при всей своей мощи, казался рядом с ним тем, кем и был тогда - юношей. Чуть-чуть превосходя ростом Великого Медведя, он все же уступал ему массивностью и шириной плеч. Да и меч против палицы был не слишком надежным оружием. Снова и снова Турн вынужден был уходить из-под удара, способного переломать ему все кости. С гулким шумом рассекала воздух палица, создавая вокруг себя целые смерчи; с более тонким и резким свистом взлетал и опускался меч, все еще отыскивая себе путь сквозь лохматую серую шкуру человека-медведя.Как ни странно, оба противника были еще невредимы: Турн до сих пор успешно избегал вражеской палицы, а его собственный меч хоть и задевал противника несколько раз, но оставлял лишь незначительные царапины. Однако оба постепенно начинали чувствовать усталость, даже их могучие силы были все же не беспредельно. Чуть медленнее стали подниматься меч и палица, каждый принятый и отбитый удар отсушивал руки, и под неярким, уже почти зимним солнцем горной Италии обоим бойцам сделалось очень жарко. Но признать, что силы оказались равны и разойтись, обоим принявшись снова за истребление более слабых противников, ни один из них не согласился бы ни за что на свете, да никто и не решился бы им предложить такого. Вокруг уже громоздились груды тел убитых, слышались стоны раненых и лязг мечей, а Турн Гердоний и Урзус Максим не прерывали поединка.Но вот, наконец, меч Турна, более легкий, чем оружие противника, не выдержал, сломался у рукояти, пойманный на щит Великим Медведем. Лезвие осталось торчать среди слоев дерева и бычьих кож, окованных железом, а рукоять была зажата в стиснутых почти до судороги пальцах Турна, которого страшным рывком опрокинуло на спину.Увидев это, самниты радостно завопили, устроив еще более дикий хор из своих причудливых музыкальных инструментов, а со стороны римлян слышался вопль отчаяния. Эмилий Скавр, оставившийся с последней тысячей воинов на вершине, видел все, и на мгновение закрыл лицо полой плаща. - Он погиб! - глухо простонал полководец. - Зря я позволил ему...Однако Турн с мужеством отчаяния прыгнул вперед, когда чудовищная палица уже поднялась над его головой, и перехватил руку Великого Медведя. При этом скрытые под мохнатой шкурой бронзовые щипы на кожаной перчатке самнита в кровь разодрали ему ладонь и запястье, но Турн даже не заметил этого. С диким рычанием, будто сам принадлежал к медвежьей породе, он выхватил тяжеленную палицу и наотмашь ударил ею по голове Урзуса Максима. Тот, не ожидая, что у противника хватит сил это сделать, не успел закрыться щитом, и рухнул без чувств, как подрубленный дуб, к ногам Турна.Ликующий крик вырвался у тех римских воинов, что сражались рядом с Турном и видели все, прокатился по рядам и достиг главной высоты. Только сам победитель не радовался: он вдруг оперся о палицу и замер так на несколько мгновений, переводя дыхание. Теперь он чувствовал, как саднит и кровоточит раненая рука, а все мышцы ныли так, будто по ним все же несколько раз прошлась палица Урзуса Максима. Но это был еще не конец битвы...Склонившись над вождем самнитов, Турн убедился, что тот еще жив, и только сильно оглушен; очевидно, медвежья голова поверх шлема смягчила удар палицы, смертельный для всякого другого. Он взвалил тяжелое тело себе на плечи, как тушу крупного зверя на охоте, и крикнул тем, кто еще мог услышать: - Римляне, за мной! Мы победили! А вы, - властно крикнул он растерянно озиравшимся вокруг самнитам, - запомните: если посмеете подойти, я убью вашего князя. Дайте нам пройти!Однако самниты не хотели пропустить его с уцелевшими римлянами; быть может, они не поверили, что Урзус Максим еще жив и надеялись спасти хоть тело, но только они еще свирепее бросились на Турна и остатки его отряда, пылая жаждой мести. Турн уже перехватил добытую в бою палицу здоровой рукой, собираясь выполнить свое обещание, а после драться сколько сможет. Но тут новый, еще свежий римский отряд ударил на самнитов, и скоро с их сопротивлением было покончено: кто не погиб, сами сложили оружие. Поражение их прежде непобедимого вождя лишило их боевого духа.Присмотревшись к предводителю своих спасителей, Турн удивленно покачал головой:- Кому угодно я готов быть обязан жизнью, но тебе, Гай Виргиний... - Я знаю, что ты не любишь моего отца, - грустно улыбнулся стройный рыжеволосый молодой человек несколькими годами старше Турна. - Но я никогда не был твоим врагом. Да и он, если бы видел тебя сейчас, понял бы, что ты должен жить.Турн усмехнулся, сомневаясь в понимании со стороны фламина Руф, однако поступок фламинова сына действительно обязывал его, и он протянул тому руку. Гай Виргиний ответил на это движение медленно, как бы не до конца веря, что над ним не смеются.Остатки победившей армии вернулись в лагерь, притащив с собой пленного вражеского вождя. Несмотря на страшные потери со своей стороны, римляне были воодушевлены как никогда: сегодня у них появился шанс выиграть войну!