Глава XIII. Суд (1/1)

Когда Арунса, закованного в цепи, привели во дворец, тронный зал был уже полон народа; все, даже раненые, хотели непременно присутствовать на суде, и те, кому не хватило места в зале, заглядывали сквозь открытые двери, стремясь узнать, что же царь сделает с преступниками, навлекшими нашествие этрусков, и прежде всего с Арунсом Тарквинием, сыном знаменитого тирана.Собрав всю свою волю, Арунс поднял голову и взглянул в глаза сидевшему на троне Турну. Тот все еще не спешил после боя облачиться в обычную одежду, оставался в своих доспехах, лишь приведя их в порядок. Только шлема на нем не было, и все видели его изуродованное лицо, плотно стиснутые челюсти, выдававшие непреклонную решимость. Царь еще видел перед собой пламя пожара, слышал предсмертные стоны и вопли гибнущих людей, лязг мечей и свист стрел; он еще переживал кровавую драму войны - самой страшной из всех, что он видел за свою долгую жизнь, потому что в этот раз война пришла в сам Рим. Турн еще не утолил свой гнев, разбив этрусков. Кроме того, он был ранен в грудь и в шею, раны были достаточно глубоки и, даже промытые и перевязанные, причиняли ему боль, что вряд ли могло сейчас его смягчить.Но, взглянув на Арунса, царь сделал знак страже освободить его.- Он не раб и не пленник, чтобы стоять связанным перед равными себе. Обвиняемый знатного рода должен выслушать свой приговор свободным. Арунс почувствовал удивительную легкость, когда цепи с грохотом упали к его ногам, и расправил затекшие плечи. Но на душе при этом легче не становилось. Он поискал взглядом царицу Эмилию, но ее не было - ни рядом с мужем, ни среди собравшихся, хотя там присутствовало немало женщин. Оглядев зал, Арунс увидел Альбину - она вместе со своей матерью сидела, застыв, точно мраморная статуя; обе они заранее надели траур, не сомневаясь в исходе, когда меч правосудия упадет и на их семью. Потом он увидел Амальтею, супругу Виргиния Руфа, именно на нее почему-то обратил внимание, думая о приемной матери. До сих пор остававшаяся пышной красавицей, несмотря на трудную молодость и множество детей, она теперь в одночасье постарела, осунулась и, не стыдясь никого, плакала, закрыв лицо руками - урожденной гречанке трудно было даже в миг своего величайшего горя соблюдать суровые римские обычаи. Впрочем, никто не решился осудить ее - все знали, что двое ее сыновей погибли, сражаясь за этрусков, а самый старший сын ждет казни вслед за Арунсом. Виргиний обнимал жену дрожащими руками, страдая не только из-за страшной судьбы сыновей. но и потому что его Амальтее, которую он после двадцати лет супружества продолжал любить как в первый день, тоже приходится пережить это. А ведь они так мечтали прожить остаток дней в мире и благополучии, наслаждаясь по-прежнему кажущимся им невероятным подарком судьбы счастьем, похожим на прекрасный сон. Вот и довелось от него очнуться...- Арунс Тарквиний, обвиняемый в государственной измене, ты признаешь свою вину? - грозно вопросил Турн, поднявшись с трона; не мог он сегодня оставаться бесстрастным судьей. Все присутствующие в буквальном смысле навострили уши, ожидая, что ответит подсудимый.- Да, - тихо, но четким голосом произнес Арунс. - Признаю.- Правда ли, что ты заключил договор с этрусками, обещавшими тебе помочь захватить Рим? Действительно ли ты собирался открыть им подземный ход, чтобы они застали нам врасплох спящими? Сражался ли ты сам, вместе с ними убивая своих сограждан? - допрашивал Турн со все сильнее разгорающимся гневом, хоть и без того, конечно, знал ответы.- Да, - отвечал Арунс на все вопросы тем же тоном.- Какой же кары ты считаешь себя достойным? - прорычал Турн.Бывший воспитанник впервые поглядел в изуродованное лицо царя без привычных с детства ужаса и отвращения, хоть теперь-то, по крайней мере, для ужаса у него было вполне достаточно оснований. Но, видимо, ощущение скорой и неизбежной казни вытравило в нем все чувства, включая и страх; на самом деле, какой смысл бояться того, что в любом случае вот-вот случится, и нет надежды на спасение?- Любой, какую ты выберешь для меня, царь, - произнес он устало.Турн взглянул на обвиняемого с удивлением; видимо, он не ждал такого ответа. Ему тоже вспоминался сегодня другой суд, случившийся много лет назад. Он старался быть справедливым, ни в чем не уподобляться давно поверженному врагу, который все-таки смог из могилы нанести ему ответный удар. Стискивая зубы от ярости, он вспоминал обещание, которое дал Эмилии. Она умрет, если он нарушит его. Но неужели мальчишка все-таки осознал что-то, хоть и поздно? Или лжет, надеясь выкрутиться? Арпин говорил, что нет...- Ты хочешь что-то сказать напоследок? - резким тоном спросил он у Арунса, однако пока что не объявляя никакого приговора.Арунс тяжело вздохнул и потупил глаза, чувствуя себя гораздо хуже, чем если бы казнь предстояла сразу. - Мне нечего сказать жителям Рима: я перед ними страшно виноват и признаю это. Я не прошу прощения, потому что вы не простите, и будете правы. Предательство не искупить словами. Но я прошу тебя, царь, пощадить тех, кто был со мной. Они не так уж виноваты, это я втянул их, а остальное довершили щедрые обещания и жажда славы. Они больше не повторят своих ошибок. Прости их, царь! Турн долго и пристально глядел на Арунса, будто изучая его.- Я вижу, ты изменился: способен теперь заботиться не только о себе, но и о других. Это тебе зачтется, - заметил он, по-прежнему не объявляя никакого решения, ни об Арунсе, ни о других подсудимых, которых пока не было здесь. - Это все? Больше тебе нечего сказать? - Нечего... Впрочем, нет, царь! Если можешь, позволь мне проститься с царицей Эмилией. Вот у нее я действительно хотел бы просить прощения. Что с ней? Фламин Арпин сказал мне, что она тяжело больна...Этого ему говорить не следовало! Гнев и раздражение Турна, и так с трудом сдерживаемые, теперь, наконец, нашли себе выход, а упоминание о болезни жены стало для него последней каплей. Турн стремительно бросился к Арунсу - даже воины и приближенные непроизвольно отшатнулись, увидев царя в тот момент.- Ты спрашиваешь, что с ней, подлый выродок? Тебя вправду удивляет, до чего ее довело твое предательство? И ты еще хочешь увидеть ее, чтобы добить своими лживыми оправданиями, мерзкий паук? Почему ты раньше не подумал о той, что воспитала тебя как сына, раньше, чем продал нас этрускам? Скажи спасибо, что она просила пощадить тебя, предатель! - и с последним возгласом он с размаху ударил кулаком в лицо Арунсу. Тот покатился по полу, точно сломанная кукла.Альбина страшно закричала, решив, что Арунс мертв. Она хотела уже броситься к нему, но мать удержала ее. Ей осталось лишь бессильно смотреть, как рабы подняли оглушенного и окровавленного Арунса, захлопотали, приводя его в чувство. Царь безучастно смотрел на происходящее, не радуясь и не жалея, что ударил Арунса. Несмотря ни на что, он все же успокоился, что не убил бывшего воспитанника, хотя бы ради Эмилии. Он тяжело дышал, чувствуя, как саднят его раны под доспехами поверх повязок.К царю, сильно хромая, приблизился Спурий, жестоко израненный в последней битве. Военачальника лихорадило от ран, но он отказался лечь в постель, не допуская, чтобы все самое важное прошло без него.- Не раскаешься потом, если сейчас пощадишь его? - спросил он тихо. - Нет, - Турн покачал головой. - Похоже, с ним и вправду что-то происходит, и казнить его сейчас будет ошибкой. Жизнь покажет. Дадим ему время, может быть, он чему-то научится. Это уже не тот Тарквиний.- Ты царь, тебе решать, - ответил Спурий. - Но, что до меня, я все-таки и впредь был бы с ним осторожнее. Хорошо, что у меня только одна дочь и нет сыновей. Не хотел бы я теперь поменяться местами с Брутом, Виргинием и родителями прочих подлецов. Лучше уж быть куском сырого мяса, как сейчас, - он пошатнулся и упал бы, не поддержи его Турн. Взглянув на Брута, сидевшего не поднимая глаз, за весь день не произнесшего ни слова, Турн вынужден был согласиться со своим полководцем: трудно найти что-то хуже, как быть отцом заговорщика. Хотя и наличие одних дочерей, если подумать, не гарантировало безопасности, примером тому служила царица Туллия, бывшая еще хуже супруга. Не все женщины похожи на храбрую, самоотверженную Ютурну, Лукрецию и других римлянок, исполненных гражданского и семейного долга. Но пример ужасной Туллии не вызвал ни в ком желания подражать ей, даже в последние смутные времена. А вот мужчины оказались слабее, и теперь Турн должен был обойтись с ними так, чтобы впредь римляне помнили полученный урок лучше.Когда Арунс, наконец, пришел в себя, на него страшно было смотреть. Кулак Турна сломал ему нос, из которого теперь, не останавливаясь, бежала кровь. Вся правая сторона лица распухла, превратившись в сплошной кровоподтек. Он шатался, едва стоя на ногах.Медленно повернувшись, стараясь сохранять равновесие, он взглянул в глаза Турну.- Вот... Теперь ты подвел итоги, мой царь, - проговорил он с трудом, сглатывая текущую из разбитого носа кровь. - Прошу еще напоследок: оставь мне меч и позволь заколоться самому. Сбросите меня с Тарпеи уже потом.Но Турн, уже успокоившийся, ответил во всеуслышание, когда в зале снова наступила тишина:- Нет, Арунс Тарквиний! Я, как и все, видел твои преступления, но вижу теперь и твое раскаяние, сожаления о содеянном, чего не бывает у настоящих злодеев. Ты готов умереть сам, но просишь пощадить других, хоть те тоже виновны. Ты еще можешь искупить свои грехи, и казнить тебя сейчас будет несправедливо. Я изгоняю тебя из Рима сроком на пять лет, и, если ты вернешься до истечения этого времени, любой, кто встретит тебя, имеет право убить. Живи эти годы где хочешь, живи самостоятельно, как взрослый мужчина. Ты получишь в дорогу коня, оружие и золото, этого вполне достаточно, чтобы выжить. Если справишься - возвращайся, твоя вина будет снята, и Рим примет тебя. А сейчас уходи!Среди присутствующих послышался не слишком громкий, но внятный ропот, однако никто не решился оспорить приказ царя. Все понимали, что изгнание представляет множество опасностей даже для человека, умеющего за себя постоять. Там, где заканчивалась власть римского царя, окрестные леса и горы скрывали волков и медведей, разбойников, находящихся вне закона и не останавливающихся перед очередным убийством, если есть возможность поживиться; ненадежные скалы и скрытые коварным туманом пропасти, бурные реки и частые грозы с ливнями, способные в несколько мгновений превратить только что казавшуюся надежной тропу в непроходимую топь или в обрыв, где сломает шею и конь, и всадник. Все эти опасности были теперь открыты для Арунса, и, даже если ему удастся избежать их и добраться до какого-то другого государства, там он тоже не будет принят как желанный гость. Изгнанника, способного предложить лишь свой меч и немного золота, могут взять в рабство или послать добывать себе пропитание самым тяжелым трудом, непривычным и унизительным для патриция. Ему предстояло выжить. На протяжении целых пяти лет...Арунс вскинул голову, не столько в знак высокомерия, сколько пытаясь унять еще льющуюся из носа кровь. И проговорил с трудом, глядя в глаза вернувшемуся на свой трон Турну: - Благодарю тебя за милосердие, великий царь! Я вернусь в Рим достойным его - или совсем не вернусь.Он повернулся и направился прочь, не оглядываясь. Когда он проходил через зал, все расступались перед ним, стараясь не коснуться даже кончиком своего одеяния: изгнанник уже был нечист для них, не имел права касаться честных людей. Он слышал за спиной вздохи сожаления, но никто не проронил ни слова. И лишь уже у порога он услышал приглушенный женский стон:- Арунс!Он впервые обернулся и встретился взглядом с глазами Альбины, полными страдания, как у загнанной лани. Она пыталась подняться со скамьи и броситься к нему, но мать крепко держала ее за руки.Арунс попытался улыбнуться ей, преодолевая боль, но это плохо получалось. Он поднял руку, помахав ей.- Я вернусь, девочка, - пообещал он, сглатывая последние капли начавшей сворачиваться крови.И вышел прочь, оставив патрициев Рима в суровом молчании после развернувшейся драмы. Многие из них сейчас думали о своем. Состарившийся еще больше за последнее время Брут сидел, не поднимая глаз, сосредоточенно чертил круги своей тростью на каменном полу. Никто уже не помнил, когда последний раз слышал от него хоть слово, чуть ли не до начала войны, до того, как к мятежу присоединились его сыновья. И сейчас, услышав оправдательный приговор для Арунса, он на мгновение встрепенулся, но тут же снова печально поник, не смея ни о чем просить.Зато Спурий, угадав состояние друга, смело обратился к царю, так как у него не было среди мятежников родни, в снисхождении к которой могли бы его обвинить.- Если главный зачинщик мятежа отделался изгнанием, мне кажется, будет несправедливо казнить остальных виновных, ведь они все-таки следовали за ним.- Ты прав, - кивнул Турн, сделав знак стражникам ввести бывших сообщников Арунса - бледных, оборванных юношей и своих недоброжелателей из числа знати, по разным причинам переметнувшихся на сторону врагов, как Вителий Фигул. Этих ввели отдельно от молодежи. - Так как ваш глава, Арунс Тарквиний, отправлен в изгнание, я не могу назначить вам более сурового наказания, чем ему, обратился Турн к обоим группам в отдельности. Вы, - это касалось старших, - отправляетесь в пожизненную ссылку. Каждый из вас проживет остаток дней в своем поместье, под надежным присмотром. Ваше имущество и звание переходит к сыновьям. А вы, - он повернулся к юношам, - оправданы, в виду вашей молодости и глупости. Вы хотели подвигов и славы - теперь увидели сами, какой ценой они покупаются. Я вижу, что многие из вас ранены, иные пали в неправедном бою, все голодны и измучены страхом и усталостью. Вы пережили достаточно, чтобы больше никогда не вздумалось повторить то, что совершили. Послышался чей-то радостный возглас, многие из помилованных упали на колени, гремя цепями. Турн властно вскинул ладонь, останавливая их.- Не стоит благодарности! Вам оставлена жизнь не ради вас самих, но ради ваших отцов и матерей, да еще потому что не хочу истреблять лучшие семейства, разрушая Рим еще и собственноручно. Если когда-нибудь нам еще придется воевать, я жду, что вы обнажите мечи на правильной стороне. Я отдаю Вас на усмотрение старших в ваших семьях, пусть они казнят или помилуют вас, как им виднее. Сейчас идите все. Завтра мы начнем восстанавливать все, что было разрушено, вы тоже примете в этом участие.Как только до всех присутствующих в зале людей дошел весь смысл царского приговора, напряженную тишину точно рукой сняло. Многие оживленно переговаривались - кто одобрял решение Турна, а кто осуждал про себя, вскоре должно было разлететься по всему Риму, но сейчас пока их мнения только рождались в виде невнятного шепота. Те, чьи родные участвовали в мятеже, приветствовали своих потерянных детей и прочую родню, причем не всегда радостными возгласами. Далеко не все среди суровых римлян готовы были принять провинившихся с распростертыми объятиями; возможно, они и не решились бы казнить уже оправданных царем людей, но наказать суровой родительской рукой вполне были способны, и сыновья подходили к ним с видом побитых щенков, ожидающих новой трепки. Так упали на колени двое юношей-близнецов перед стариком Брутом. Но Виргиний с Амальтеей обнимали своего первенца со слезами радости и печали одновременно, оплакивая двух его младших братьев, которые уже никогда не узнают, что и им могло быть позволено начать все сначала. И трудно сказать, чего в тот день было больше в каждом доме полуразрушенного, но все же выстоявшего Рима - радости или печали.