Глава XII. В тюрьме (1/1)

Арунса привезли в тюрьму, называемую Туллианум - основное ее здание было когда-то предназначено для сбора дождевой воды, для чего в крыше было оставлено отверстие. Такую цистерну построили на случай осады Рима врагами, чтобы город не испытывал недостатка в питьевой воде. Но соседи уже много лет не решались угрожать крепнувшему Риму, цистерна стояла бесполезной, и вот царь Сервий Тулли, дед Арунса по матери, приказал содержать там преступников, ожидающих казни или же отбывающих временное наказание. В честь него тюрьма и получила свое именование.А теперь последний уцелевший внук Сервия, брошенный в одну из камер, усмехался про себя над такой иронией судьбы. Эту тюрьму создал его дед, ею активно пользовались его родители, а для него она окажется последним пристанищем! Несмотря на все печальные обстоятельства, ему было смешно от этой мысли, и в полумраке своей камеры он беззвучно дрожал не только от холода, но и от сдерживаемого смеха. Вообще-то, для Арунса отвели одну из лучших камер, достаточно сухую и теплую, хотя каменные стены и пол, естественно, сильно остывали за ночь. Тюремщики, не получая насчет него никаких распоряжений, не знали, что царь решит делать с заключенным, казнит его или помилует, а потому заботились, чтобы он дожил до суда здоровым и невредимым. Солома на полу была свежей, а шерстяное одеяло - вполне целым, так что при желании можно было бы выспаться, хотя бы напоследок. Но Арунс не спал. Он думал. Как же он был глуп и легкомыслен - мальчишка, возомнивший, что годится быть царем! Как мало знал о войне, он, которого с детства обучали величайшие воины Рима! Без поддержки народа, на одних лишь чужеземных копьях, пытаться стать царем... Его отца римский народ поначалу любил, поддержал его и помог свергнуть Сервия, разочаровался уже после, а он... Как он собирался править, захватив власть? Кого приблизил бы, став царем - своих друзей, таких же неопытных, как он сам? За последнее время Арунс много размышлял над тем, что творилось, и мог теперь признаться самому себе в своих грехах. Прежде он совершенно не думал о том, какие трудности могут его ждать в будущем! Ему казалось, стоит только стать царем, как все пойдет само собой. Иначе, по его мнению, и быть не могло. И он заразил своей самоуверенностью других юношей из лучших семей Рима, виновных только в том, что были молоды, самонадеянны, мечтали о подвигах и славе. Теперь и они изменники. Неужели их родители отрекутся от них и позволят казнить? Ведь они - родители, и, должно быть, любят своих сыновей, какими бы те ни были. Как и царица Эмилия любит его самого, как родного сына...Снова вспомнив рассказанное ему Арпином, Арунс глухо застонал, на мгновение испытав сильнейшее желание расколоть голову о стену. Разом избавить от мучений себя и других... Только данное фламину обещание удержало его в последний момент. Откуда Арпин мог знать, что так будет?! Данное обещание делало Арунса еще большим пленником, лишая даже права распоряжаться своей жизнью. Оставалось лишь взглянуть в глаза царю, которого предал. И умереть.Может быть, Турн позволит ему перед казнью проститься с Эмилией? Ни о чем другом Арунс не мог теперь мечтать, кроме как упасть к ногам приемной матери, умоляя ее о прощении, чтобы хоть она одна не проклинала его после казни. Сказать ей, что он любил ее, несмотря ни на что, как сын любит свою мать, хоть и слишком поздно понял это. Удастся ли? Или Турн решит, что и последнее прощение матери - незаслуженная милость для него?"Как же я виноват перед ними! Если бы меня каким-то чудом пощадили, мне все равно не хватило бы жизни искупить свою вину... Если бы хоть один человек в Риме не проклинал меня, это было бы больше, чем я заслужил..."Теперь Арунс мог другими глазами взглянуть и на Альбину, на ее "предательство". Узнав, что это из-за нее не удалось открыть подземный ход, он было возненавидел девушку. Попадись она ему в первые дни, он, пожалуй, убил бы ее, помешавшую ему стать царем. Но с тех пор произошло столько событий, что его негодование перегорело и осыпалось пеплом, как и все прежние мечты, надежды, честолюбивые замыслы юного Арунса. Юного? Ему казалось, что он прожил долгую жизнь, превратившись едва ли не в старика. Все воспоминания прошлого теперь были столь же далеки от него нынешнего, как и память о детстве. Проклинать Альбину за предательство было столь же бессмысленно, как и пытаться взрослому влезть в одежду ребенка. Да и в чем виновата Альбина? Она, как умела, пыталась не позволить ему самому стать предателем, пусть по-своему, по-женски, готова была смириться с тем, что он останется на всю жизнь не царем Рима, а простым, хоть и знатным, гражданином. Не ее вина, что у него тогда уже не было пути назад, да и обещания Октавия Мамилия еще казались заманчивыми. "Прощай, Альбина. Найди себе хорошего мужа, который не попрекнет тебя мной. В крайнем случае, придумай себе погибшего героя, не успевшего назвать тебя женой, не пачкай свое имя связью с казненным преступником. Желаю счастья!"Но, едва он успел мысленно попрощаться с девушкой, как в двери повернулся ключ, и к нему в камеру вошла сама Альбина. Сердце Арунса пропустило удар. Он узнал ее раньше, чем она откинула капюшон широкого плаща, полностью скрывающего ее лицо и фигуру. Снова донеслось тяжелое бряцание огромной связки ключей, и грубый голос тюремщика проворчал:- Не заставляй меня долго ждать, благородная девица! Так и быть, пущу тебя к дружку, но ненадолго, иначе всем троим не сносить головы. Да потише там!- Не беспокойся, добрый человек, никто не узнает, что ты помог нам! - прозвенел тонкий голосок Альбины. Как это было похоже на нее - даже грубияна-тюремщика, существо немногим выше раба, именовать "добрым человеком"! Когда в двери снова повернулся ключ, запирая их наедине, девушка бросилась к лежащему на соломенной подстилке Арунсу. Он не поднялся ей навстречу, надеясь, что, если он станет держаться с Альбиной холодно, ей будет легче проститься с ним навсегда.- Арунс! - позвала она громким шепотом, склоняясь к его убогой постели. - Арунс, если можешь, прости меня! Я не хотела, чтобы тебя арестовали, я просила пощадить тебя...Он нехотя поднял голову и сел, взглянув на девушку. Она показалась ему еще тоньше и бледнее, как после болезни. Видно было, что она тоже многое пережила за последнее время. Но Арунс не знал, что сказать ей, ему вообще стало трудно подбирать слова.- Зачем ты пришла, Альбина? - поинтересовался он с наигранным удивлением. - Какое тебе дело до преступника, которого скоро казнят?- Не говори так, Арунс! - умоляюще прошептала она. - Я знаю, это из-за меня ты здесь, но я же и хочу спасти тебя! - она сбросила свой длинный черный плащ с капюшоном, в котором едва не путалась.- Надень этот плащ и уйди вместо меня, а я останусь здесь. Меня вряд ли казнят, когда увидят, а ты поскорей уезжай из Рима!- Вот как! Ты хочешь, чтобы я спасся любой ценой, а сама останешься вместо меня? - усмехнулся Арунс. - Даже если тебя простят за мой побег, весь Рим заклеймит тебя "волчицей", ты будешь отверженной для всех. Семья не простит тебе позора вашего рода... - Семья? - грустно переспросила девушка. - Мой отец сам опозорил наш род, пусть скажет спасибо, если избежит казни. Не ему наказывать меня. А дурную славу от людей приму как-нибудь, это все-таки не смерть, что грозит тебе. Но Арунс медленно покачал головой, хоть и нельзя не признать, что искушение мелькнуло перед его мысленным взором. Но он взял себя в руки, отгоняя даже мысль о возможном будущем, хотя жизнь еще никогда не казалась юноше настолько милой и желанной, как сейчас.- Нет, Альбина! Я отказываюсь бежать. Что бы я ни натворил, но я римлянин. Я останусь здесь и приму кару - заслуженную кару. Иди, Альбина. Только сейчас я начал тебя понимать по-настоящему, но слишком поздно. Постарайся меня забыть или вспоминай как бесчестного предателя, если тебе так будет легче. Прощай!- Арунс! - девушка схватила его за руки холодными ладонями, потом уткнулась в его сложенные руки лицом, и он почувствовал слезы, катившиеся по ее щекам. - Арунс, я все равно ни за кого другого замуж не выйду! Я буду молить царя пощадить тебя. Не может же он казнить своего воспитанника, почти сына...- А вот этого не смей! - воскликнул Арунс, стремительно вскочив, так что Альбина отшатнулась, будто он ее ударил. - Он не может? Он казнил бы и своего сына, если бы тот изменил Риму! Не надо. Даже если бы он пощадил меня ради твоих слез, это будет не жизнь. Я стал бы твоим рабом, даже называясь мужем. Уходи, пока тебя не увидели здесь.Девушка печально склонила голову, сознавая справедливость его слов. Но вопреки всему, она не могла так просто смириться с гибелью своего возлюбленного, не попытавшись спасти его, вырвать из рук смерти, даже вопреки его желанию. И она решила снова попробовать уговорить его. - Все-таки я еще раз предложу тебе жизнь, Арунс, подумай! Надень этот плащ и уходи, там темно, и никто не разглядит тебя, а к утру ты выберешься из Рима. - Ты говоришь, там темно? Значит, я провел здесь целый день? - удивленно спросил Арунс, не отвечая на ее предложение.- Да, уже настала следующая ночь после того, как тебя привезли сюда, - подтвердила Альбина, видя, что все попытки убедить его будут бесполезны. - Там все еще идет бой, поэтому царю пока не до тебя. Он не забыл о тебе и не заставляет нарочно томиться ожиданием.- Я знаю, - тихо произнес Арунс. Прежде он не усомнился бы, что Турн именно нарочно держит его здесь, добиваясь, чтобы он еще до казни лишился мужества в этой проклятой тюрьме, где, если прислушаться, доносились голоса узников из других камер и из мрачных подземелий. Вот и сейчас, когда Арунс с Альбиной ненадолго замолчали, откуда-то снизу, будто уже из бездн ужасного царства Аида-Плутона, послышались приглушенные крики. Кто-то ругался, просил света, проклинал богов, но вряд ли кто мог услышать этого несчастного; видимо, он находился далеко. Да, в таком жутком соседстве недолго и сойти с ума! Но теперь Арунс оказался способен понять, что Турн не нарочно забыл его здесь. Сам побыв царем, хоть несколько дней и без настоящего царства, он теперь понимал, что царь не имеет права покинуть битву, чтобы наказать уже обезвреженного врага. Сперва этруски, а потом уже он. И, вспомнив об отборных этрусских войсках с отличной выучкой и вооружением, он подумал: трудно, должно быть, армии Турна, наполовину состоящей из впервые взявшихся за оружие горожан, будет справиться с ними. Немудрено, что битва затянулась. И, когда царь вернется, его гнев справедливо обрушится на голову виновного.- Альбина, тебе пора идти, - напомнил ей Арунс. - Не оплакивай меня, я этого не заслуживаю. Будь счастлива, если сможешь. Спасибо, что пришла проститься со мной. Мне легче будет умирать, зная, что не все ненавидят меня. - Как я могу ненавидеть тебя, Арунс? - воскликнула девушка. - Хоть и недолго, но я любила тебя, мечтала прожить всю жизнь с тобой; как же я могу отвернуться от тебя, стоит случиться несчастью?Арунс долго вглядывался в лицо и фигуру девушки, как будто хотел узнать ее заново и унести ее образ с собой в царство мертвых, о котором в те времена ходили различные легенды, порой противоречащие друг другу, в частности и о том, сохраняют ли память души умерших, могут ли узнать друг друга после смерти.- Как плохо я знал тебя, Альбина! - глухо проговорил юноша. - Как жаль... Если бы можно было все вернуть назад! - Позволь мне поцеловать тебя на прощание... - дрожащим голосом проговорила Альбина, решившись, наконец, проститься.Арунс подставил ей губы, спокойно ощутив прикосновение пересохших губ девушки, как будто коснулся свитка пергамента. Он даже удивился про себя собственному хладнокровию. Наверное, он уже ощущал себя скорее мертвым, чем живым, а мертвец не может радоваться поцелую девушки.- Теперь иди, - произнес он, отвернувшись к стене и не глядя вслед Альбине. Ее почти невесомые шаги давно стихли, и вновь закрылась за спиной узника тяжелая бронзовая дверь, а он все лежал и размышлял.Несмотря ни на что, встреча с Альбиной помогла Арунсу разобраться в себе, и он был теперь благодарен ей. Не весь Рим будет проклинать его, есть, по меньшей мере, один человек, что будет о нем сожалеть, кроме царицы Эмилии, чье сердце он разбил - но царица не осмелится оплакивать его открыто, не пойдет против воли своего грозного супруга. Кроме того, именно Альбина невольно устроила ему последнее испытание, предлагая спасение, и он нашел в себе силы отказаться. Теперь Арунс знал, что сумеет умереть как подобает римлянину, и ждал царского суда со спокойной душой, насколько это было возможно в его обстоятельствах.Но ему пришлось провести в тюрьме еще весь следующий день и прошедшую за ним ночь, когда он, наконец-то, смог уснуть, и встретил утро, которое считал последним в жизни, отдохнувшим и посвежевшим. Прежде обратить на Арунса внимание Турн не мог, если бы и хотел, потому что битва с этрусками действительно выдалась долгой и ожесточенной, и нелегко было сломить их сопротивление. Это уже перестало походить на обычную войну, в которой есть хоть какие-то правила, и которая может быть прекращена, когда одной из сторон удастся добиться преимущества. Но последняя битва за Рим, на площади, с тех пор получившей название Кровавой, скорее уж напоминала охоту за раненым, загнанным зверем, только этруски были гораздо опаснее самого свирепого животного. После сожжения лагеря и всех припасов им было не уйти из Рима к себе на север, они это понимали и защищались отчаянно. Много римских воинов пало в той битве, сам Турн и его приближенные остались живы лишь благодаря боевому опыту и выучке, но ранены были почти всех. Турн, Спурий, Брут, вернувшийся в битву Арпин, Виргиний, и новые, выдвинувшиеся за последние годы вожди снова и снова вели свои редеющие отряды в атаку, а с тыла на этрусков нападали обозленные горожане, часто бывшие более жестокими, чем регулярная армия - у них и счет к врагу был больше. Самого Октавия Мамилия, тяжело раненого, толпа горожан утащила в переулок, где никто не мог помешать, и забила его камнями, не снимая драгоценных доспехов и шлема. Турн не порицал своих подданных за столь жестокую месть, он признал, что они были вправе. Вероломно напавшие без объявления войны нарушители мирного договора не заслуживали милосердия. Месть, хотя бы и самая жестокая, тогда всеми признавалась как естественный закон жизни. Жестокие времена создавали жестокие сердца. Лишь на следующий день после окончания битвы, когда все немного пришли в себя, отдохнули и перевязали раны, Турн, созвав во дворец не только своих приближенных, но и почти весь Сенат и всю патрицианскую часть Рима, кто был жив и мог двигаться, велел привести Арунса Тарквиния, главного виновника постигшего Рим бедствия.