Глава II. Прием этрусков (1/1)

В пиршественном зале царского дворца собирались гости. Здесь в этот вечер присутствовал весь цвет Рима, представители лучших его семейств, пользующиеся доверием царя, все, кто в эти двадцать лет были приближены к нему, и молодые, выдвинувшиеся за последние годы благодаря уже проявленным военным и политическим способностям. Турн созвал и мужчин, и женщин - это были еще не официальные приговоры, а только торжественная встреча праздничный пир в честь приехавших послов, и им следовало показать лучших из сыновей и дочерей Рима. Сам царь встретил послов во главе стола, в большом деревянном кресле, с успехом заменявшем ему трон. Турн был одет подчеркнуто просто, в белоснежную тунику выше колена, похожую на сенаторскую латиклаву, какие носили его приближенные, собравшиеся здесь, только без пурпурной полосы. Этим одеянием, наиболее удобным и не сковывающим движения, он показывал, что по-прежнему остается воином, даже в старости. Все могли видеть его по-прежнему сильные, мускулистые руки и ноги, не прикрытые "одеянием мудрости", как подобало старикам. Турн не собирался менять своих привычек, по крайней мере, пока остается в силе. На нем не было никаких украшений, кроме ритуальной царской повязки поверх седой гривы его волос.И каким же контрастом оказалась намеренная простота в облике римского царя с внешним видом этрусских послов! Их одежда была непривычного римлянам покроя, почти до пят длиной, уложенная со множеством складок - красивое, но неудобное одеяние, скорее всего, сугубо празднично-церемониальное. Но все они были из прекрасной тонкой ткани и богато украшены, так что некоторые из римлян, особенно молодых, плохо знающих этрусков, даже залюбовались ими.- Смотрите! - воскликнул Арунс, сидевший вместе с прочей молодежью в дальнем конце стола. - Чтобы надеть такое и правильно уложить, понадобится помощь нескольких рабов сразу!Кое-кто из молодежи вполголоса поддержал его восторги; среди таких были Юний и Вителлий, сыновья Брута, и трое молодых Виргиниев Руфов; их отец и мать были некогда среди тех, кто помог Турну свергнуть Тарквиния, но подросшие сыновья устали жить за спиной у старших и мечтали о самостоятельной жизни. Но Эмилий только сурово нахмурился, увидев этрусков, а его друг Валерий ответил Арунсу, понизив голос: - А к чему такой наряд для воина? Ни надеть самому, ни сражаться в этом нет возможности. Только красоваться на празднествах и годится. Каждый римлянин - это воин. А воин должен быть всегда готов к битве. Кутаться в длиннополые одежды годится только для стариков и женщин.Арунс презрительно скривился, хотел уже обозвать Валерия "подпевалой стариков" или "невеждой, предпочитающим меч красоте", но в это время этруски уже прошли между двумя рядами выстроенных Спурием вооруженных стражников, и приблизились к пиршественному столу. Турн поднялся из-за стола, приветствуя почетных гостей, и римские вельможи последовали примеру царя. Брут, прекрасно знавший нынешних гостей еще в давние годы, называл их имена.- Лукумон города Клузиум Октавий Мамилий, - он говорил не так, как произносили это имя сами этруски, но римлянам все равно было никогда не выучить правильно этрусских имен; и названный им, хорошо знавший латинскую речь, только недовольно поджал губы, но, в качестве посла, смирился и с искажением своего имени. Брут называл дальше сопровождающих лукумона этрусских вельмож, тоже произнося их имена для удобства римлян в латинизированной форме. Они кивали, соглашаясь принять эти имена, пока находятся в Риме.Едва прозвучало первое имя, Арета, жена царевича Эмилия, побледнела как смерть и сжала руку мужа, точно боялась немедленно потерять его. Она глядела расширенными глазами, как оцепеневшая птичка под взглядом змеи, на этрусского лукумона - плотного, коренастого мужчину лет сорока, с резким и суровым лицом воина, явно выдававшим соответствующий характер, причем роскошный наряд только подчеркивал его грубую внешность. Именно этому человеку отец и мачеха некогда прочили ее в жены, и, если бы они остались живы, он теперь стал бы ее мужем. Что он делает в Риме, зачем приехал, хотя царь Турн отказался от всех договоров, когда-то заключенных его предшественником? Арета судорожно цеплялась за мужа, как будто этруск прямо сейчас хотел схватить ее и утащить к себе, в свое северное княжество, где зимой идет снег. - Успокойся, Арета, - шептал ей на ухо Эмилий. - Успокойся, он ничего не посмеет тебе сделать теперь. Смотри, этрусков совсем мало, и мы, конечно, справимся с ними в два счета, если бы они и попытались. Но он ведь не так глуп, чтобы ссориться с Римом даже ради твоей красоты. Ты - моя жена, и тебе нечего бояться.Но Арета все равно дрожала, как подстреленная лань, не выпуская руки мужа. Она боялась не только за себя. Когда-то отец и мачеха дали обещание от ее имени, пусть она сама тогда еще была слишком мала, чтобы понимать, но все же считалась законной невестой этрусского лукумона. Полюбив Эмилия и выйдя за него замуж, она нарушила обещание, и теперь ей казалось, что страшные беды должны грозить Риму в наказание за ее вину. Но она не знала, как рассказать мужу о своей тревоге, и могла только верить, что он всегда убережет ее.Рядом с Турном сидела его жена, царица Эмилия, спокойная с виду, но на самом деле переживавшая не меньше Ареты. В отличие от мужа, ее сильно изменили прошедшие годы, а еще больше - пережитые испытания. Она оставалась стройной, как молодая женщина, и могла быть принята за нее издалека, но волосы ее давно полностью поседели, вокруг глаз навсегда пролегли темные тени, а все еще высокая грудь странно сочеталась с высохшими, ставшими хрупкими, как у девочки-подростка, плечами и руками, угловато вырисовывающимися под белым платьем. Она походила на цветок, не успевший увянуть и засохнуть от естественных причин, но замороженный в одночасье внезапной стужей. Зато царевна Ютурна, сидевшая рядом с матерью, была теперь в расцвете сил: высокая и сильная, с роскошными черными кудрями, едва удерживающимися в сложной прическе, с огромными блестящими темными глазами, она считалась прекраснейшей из женщин Рима не только потому что была дочерью царя. Правда, среди молодых римлян иные все-таки считали, что для совершенной красоты Ютурне не хватает женственной нежности. Были люди, которым мускулистая царская дочь, с детства привыкшая лазать по деревьям и стрелять из лука, метать копье и править конем и колесницей, внушала скорее тайное опасение, нежели желание любоваться ею. Но Ютурну ничуть не волновало их мнение. Для нее на свете был только один мужчина, чье мнение о ее красоте волновало своенравную царевну, и он находился рядом с ней и любил ее, какой есть - ее муж, Скавр Арпин, фламин Юпитера. Даже если бы ее отец не сделал Арпина патрицием и жрецом, все равно другой мужчина, менее схожий с ней душой и характером, не мог полюбиться Ютурне. Он выглядел величественным и грозным в праздничном жреческом облачении, когда внимательно разглядывал этрусских послов исподлобья сумрачными темно-синими глазами. Никто иной, как его же подчиненные, жрецы Юпитера, верили сами и говорили другим, что фламин умеет читать мысли. Что и говорить, высоко шагнул бывший незаконнорожденный, почти раб, а ныне верховный жрец и царский зять!Рядом с Арпином сидел его друг Виргиний Руф со своей женой, красавицей гречанкой Амальтеей и двумя старшими дочерьми, пятнадцатилетними рыжеволосыми близняшками. Но сыновья Виргиния сидели поодаль, среди своих друзей, и шептались с ними, не глядя на родителей. В обществе старших сидела, не присоединяясь к шумной молодежи, еще одна молодая пара - родственник Тарквиниев Люций Коллатин и его жена Лукреция, дочь главнокомандующего Спурия. Они поженились в прошлом году по большой любви, как и Эмилий с Аретой, и были счастливы, несмотря на все насмешки молодежи, еще не знающей истинной силы этого чувства. Рядом с ними сидела и сестра Коллатина, совсем юная девушка, только что вступившая в возраст невесты, но не по-девичьи серьезная. Временами она поднимала взгляд, как будто тянулась куда-то дальше, быть может, к дальнему краю стола, где сидели юноши и молодые мужчины? Но девушка тут же тайно вздыхала про себя, так что даже брат ничего не замечал, и запрещала себе глядеть в ту сторону. "Нет! Ничем я не выдам своей любви, я сумею скрыть ее, как свечу под колпаком, и там она угаснет, умрет за недостатком воздуха. Я не позволю ей разгореться, не помешаю его счастью с другой". Так мужественно скрывала свою тайну эта почти девочка - истинная дочь гордого Рима.За тем же столом сидели и другие семьи сенаторов, знатных воинов и жрецов; многие главы семейств привели с собой молодых сыновей и дочерей на выданье, так что не одна лишь юная Фульвия украдкой поглядывала в сторону собрания молодых людей, другие девушки даже делали это более смело.Ну а старшему поколению сейчас некогда было следить за молодыми, они сосредоточили свое внимание на переговорах своего царя с послами этрусков.- Здоровья и долгой жизни тебе, царь Рима, доблестный Турн Гердоний, - проговорил глава послов с самым почтительным видом. Турн невозмутимо выслушал это пожелание, давая понять, что знает, чего стоят дружеские заверения этрусков.- И я приветствую тебя, лукумон города Клузиума, благородный Октавий Мамилий! Не сомневаюсь, что ты прибыл к нам с дружескими намерениями, потому что для враждебных тебе, конечно, понадобилось бы куда больше людей, чем ты привел с собой. - Разумеется, ведь я знаю цену и дружбе, и вражде с Римом, - согласно кивнул лукумон. - Большинство моих союзников и соседей давно заключили с тобой мирный договор; наконец, я решил, что и мне полезнее быть твоим другом, царь. Лукумон безошибочно нашел верный тон в обращении с Турном: четкий и деловой, без лести и фальшивых заверений. Один воин и правитель приехал заключить договор с другим, не больше и не меньше; это могло сработать. Но, как и подобало воинам, им надлежало сперва "прощупать" друг друга, оценить противника со всех сторон. Царь и лукумон говорили спокойно, даже мягко, но окружающим слышался лязг металла и виделось сверкание мечей в их руках. - Для нас большая честь - дружба этрусских князей, - проговорил Турн. - Мудрый правитель знает, когда надо воевать, когда - заключать мир. Особенно если нет больше повода для вражды. Ты согласен со мной?- Разумеется. У нас и наших государств уже давно нет никаких причин для вражды, - охотно согласился Октавий, явно намекая на Арету, только сейчас осмелившуюся вздохнуть свободнее. Но он не взглянул на нее, всем своим видом демонстрируя, что его не волнует нарушение римлянами брачного договора. Турн уловил, как легко этруск соглашается со всем, что он говорит, как уступает, пусть и сохраняя достоинство. Следовало выяснить, что кроется за такой уступчивостью. Не сразу, конечно.- В таком случае, не следует договариваться о делах немедленно, иначе наши друзья станут говорить, что римляне негостеприимны, - заметил царь. - Сегодня мы празднуем ваше прибытие; веселитесь и вы вместе с нами. Кто же обсуждает важные дела на пиру и в присутствии женщин? А завтра утром поедем на охоту - уж кабаны и олени у нас точно не уступают этрусским. - Благодарю тебя, царь, но прежде прими наши подарки для себя и своей семьи, - ответил лукумон, делая знак воинам, сопровождающим его. Те принесли какие-то предметы, обернутые дорогой тонкой тканью. - Возьми в подарок этот меч, он выкован специально для тебя и богато украшен.Октавий передал в руки Турну меч, лезвие которого было украшено витыми узорами, напоминающими волнующееся море, а рукоять в виде волчьей головы и богатые ножны украшены бирюзой. Царь коснулся лезвия пальцами, проверяя заточку клинка.- Благодарю тебя за этот подарок, благородный Октавий! Я тоже сделаю тебе ответный подарок: возьми мой меч. Турн отстегнул от пояса и протянул этруску меч, выглядевший куда скромнее подаренного - обычный воинский, без лишних украшений, только длиннее и тяжелее обычного, так что лукумон, хоть и был крепким мужчиной, поначалу даже пошатнулся под его тяжестью. Те, кто видел эту сцену, заметили, что меч Турна явно не по росту этрусскому князю.Октавий, конечно, тоже понял значение такого подарка, но с самым невозмутимым видом достал из другого свертка роскошное золотое ожерелье с подвесками в виде дубовых листьев из прекрасного золотистого янтаря, ценившегося в то время очень высоко, потому что его доставляли с большим трудом из далеких северных земель. - Это для твоей супруги, царицы Эмилии - единственная драгоценность, достойная ее красоты и высокого звания, - произнес этруск.Эмилия склонила голову, выражая благодарность, а главное - скрывая грустную усмешку, потому что была не из тех женщин, что радуются любым комплиментам мужчин, даже откровенно льстивым.- Вот эти парные кольца - для царевича Эмилия и его супруги Ареты. Лучший златокузнец Этрурии выковал их, как только узнал об их свадьбе! Они украшены сердоликом - камнем любви и жизни, а, если их соединить, оба камня образуют сердце.- Благодарю тебя, любезный союзник, - Эмилий один подошел за своим подарком и сам надел на руку жене ее кольцо; надо сказать, оба украшения так подошли им, словно были заказаны специально по размерам.Этруск не выглядел ни разочарованным, ни польщенным отношением римлян к его подаркам; он умел владеть собой.- Подарки для царевны Ютурны и ее супруга нельзя было ввести сюда - они ждут во дворе, и за ними смотрят наши рабы. Это прекрасная белая кобылица для царевны и богато отделанная колесница с упряжкой из трех коней для фламина Арпина. Если бы на улице уже не стемнело, вы могли бы разглядеть их в окно.- Даже не видя их, я не сомневаюсь, что твои подарки должны быть замечательны, - отозвался Арпин, внушительно поглядев на жену, вскинувшуюся было при упоминании лошадей; дочь царя не имела права поддаваться женскому любопытству и бежать смотреть подарок немедленно. Остался последний подарок, самый маленький. Лукумон, кажется, специально медлил, разворачивая ткань, ни на кого не глядя, и окружающие невольно затаили дыхание, глядя на него и ожидая. - И последний мой подарок - последний по очереди, но не по значению - для царевича Арунса Тарквиния. Это древнее украшение этрусской работы, и сегодня оно возвращается законному владельцу.На жесткой ладони Октавия лежал изумительной красоты золотой браслет, тяжелый и массивный, в виде змеи, в несколько витков оборачивающей руку, и под конец кусающей себя за хвост. Глазами змеи были два сверкающих красных камня.Арунс изумленно ахнул при виде этой драгоценности; во всем Риме не было подобной, ни у кого, при всех своих мечтах о наследии предков он и представить не мог такой красоты, а теперь она досталась ему в подарок! Или не досталась? Он поглядел на Турна, пытаясь понять, как тот отнесется к такому дару от этрусского посла. Арунс сам не мог представить, что он сделает, если Турн запретит принять браслет. По лицу Турна, как всегда, трудно было понять, о чем он думает: его искаженные черты не могли менять выражение в зависимости от владевших им чувств, а высказывать своего отношения к этрусскому подарку он не спешил.- Что же ты, Арунс, не благодаришь нашего высокого гостя за подарок? Или ты не рад? - с притворным удивлением сказал он воспитаннику.Тот рассыпался в благодарностях, с бьющимся сердцем чувствуя холодное прикосновение золотой змеи к своей коже. Об одном только жалел Арунс - вряд ли у него найдется наряд, подходящий к такому великолепному браслету. После вручения подарков начался пир, затянувшийся глубоко за полночь. Римляне доказывали своим гостям, что они умеют благодарить новых союзников не хуже этрусков.