Глава I. Урок боевой подготовки (1/1)

В саду царского дворца на утоптанной песком площадке упражнялись в поединке на мечах два воина, совсем еще молодых - шлемы закрывали их головы, но оставляли открытыми лица. Оба были в полном воинском облачении, и все же заметно было по их непринужденным движениям, по раздающимся то и дело веселым шуткам и даже смеху, что это друзья устроили учебный поединок. Да и вряд ли враги осмелились бы сражаться возле самого дома царя. Долго ни один из противников не мог взять верх. Наконец, тот, что был выше и шире в плечах, нанес другому прямой, резкий удар в грудь. Сейчас это был легкий укол, но в настоящем бою, при необходимой точности и силе, он становился смертельным для любого врага.Однако второй юноша, смуглый, изящный и гибкий, с живыми темными глазами, легко уклонился, словно бы не замечая своего поражения, и, изогнувшись, как кошка, внезапно выпрямился, взметнув руку с мечом к горлу высокого. Тот судорожно глотнул, ощутив холод железа незащищенной кожей. - Признайся, Эмилий, я тебя "убил"! - воскликнул его победитель, срывая с себя шлем и вкладывая меч в ножны. - Пожалуй, на сегодня хватит, в такую жару-то. Послушай, может, съездим к реке, немного поплаваем? Второй молодой человек тоже снял шлем, и его каштановые волосы рассыпались по плечам. К предложению своего приятеля он отнесся с неодобрением.- Ты же знаешь, Арунс, что отец приказал нам научиться переносить любые условия. Жара есть жара, а на войне не всегда вовремя найдешь реку, чтобы нырнуть туда. А что до поединка, то сначала я "убил" тебя. Арнус насмешливо фыркнул, уселся на высокую каменную ограду и замурлыкал легкомысленную песенку, бывшую в большом ходу у римской молодежи.- Подумаешь! В настоящем бою я все равно справлюсь получше. Вряд ли хоть один наставник скажет, что мне еще есть чему учиться. Почему только твой отец снова отказался дать мне под команду хотя бы тысячу воинов? - юноша вздохнул и отвернулся, может быть, не желая выдать свои тайные чувства, скрываемые под напускной бравадой. Эмилий искал слова, желая сказать что-то ободряющее своему самолюбивому другу, но так и не нашелся с ответом. Потому что ветви зарослей по ту сторону площадки раздвинулись, и из-за них появился высокий седой воин; его обезображенное давними шрамами лицо в Риме мгновенно узнал бы каждый, а не то что родной сын и воспитанник. - Говоришь, почему я не ставлю тебя тысячником, Арунс? - произнес царь великого Рима с плохо скрываемым раздражением. - Теперь я вижу, что ты и до сотника не дорос.За прошедшие годы своего царствования Турн Гердоний почти не постарел. Ему было теперь, несомненно, за шестьдесят лет, и все-таки он еще оставался прежним грозным богатырем, и во всем Риме до сих пор один лишь его зять Арпин не уступал ему силой, а во владении оружием он и по сей день не знал равных. Правда, много лет назад изобретенная узурпатором Тарквинием пытка изуродовала его, придав облик старика, но обманчивая видимость никак не затронула его жизненных функций. И сейчас Турн подошел к обоим юношам, как охотник к оленям в лесу, так осторожно, что они ничего не заметили, пока он сам не выдал свое присутствие.Арунс и Эмилий приветствовали его с почтением, как царя и старшего в роду, собственном или приемном. Потом замерли, ожидая приказаний, словно в строю.- Эмилий, оставь нас с Арунсом вдвоем, - велел Турн. - Вечером должны прибыть этрусские послы; подготовься к приему. Вместе с Аретой. Этруски должны раз и навсегда понять, что она твоя жена, и это не подлежит обжалованию.- Вместе с Аретой? Отец, может быть, позволишь ей остаться в своей комнате и не идти на прием? Я скажу, что она больна; она и вправду может захворать от стыда, если этруски напомнят, что ее когда-то хотели продать им, как рабыню, пусть это было еще при Тарквинии. Турн сурово взглянул на сына; тот был высокого роста, но все же на голову ниже отца и заметно уже в плечах.- Арете придется потерпеть. Ей нечего стыдиться, она сама выбрала тебя, вот и пусть покажет, что счастлива с тобой. Ладно, теперь иди к ней, сын, а мне нужно поговорить с Арунсом.Эмилий ушел, а Арунс остался стоять перед Турном, чувствуя, как в детстве, неприятный холод в груди и тоскливое опасение, с которым не мог ничего сделать: "Что теперь будет?" Кроме того, он успел отметить, что царь не велел ему явиться на прием этрусков, и это еще больше огорчало юношу.- Я видел, как вы дрались, - сказал Турн ровным, но строгим голосом. - Эмилий прав: в настоящем бою ты был бы уже мертв. Ты хочешь командовать тысячей, но тысячник должен превосходить тех, кого ведет. У тебе еще слишком мало опыта. - А по чьей милости у меня мало опыта? - вскинулся Арунс; задетый за живое, он даже решился возразить Турну, имевшему над ним неограниченную власть, и как царь, и как опекун, старший в семье. Он знал, что, по римским законам, рискует головой, проявляя непослушание, но в его душе слишком долго кипела, только умножаясь с годами, обида на Турна, и, наконец, выплеснулась. - Кто же, если не ты, царь, не позволяет мне показать, на что я способен? Дай мне тысячу воинов, позволь сделать набег на сабинян или на вейентов, и все увидят, как я умею воевать! Турн глядел на Арунса так, словно не узнавал его, или, вернее, узнал в нем кого-то другого. Он понимал, что юноша не помнит своего отца, беззаконного узурпатора Тарквиния, но поразительное сходство сына с отцом замечали все. И не только внешне - даже интонации Арунса очень напоминали сейчас Тарквиния Суперба, и та же самоуверенность, с какой он говорил о войнах и завоеваниях, как о самом простом деле. Люцию Тарквинию всегда сопутствовала удача, так что ему в самом деле удавалось выдать себя перед старым царем Сервием за нечто большее, чем много о себе мнящий мальчишка. Но Турн Гердоний - не Сервий, чтобы полагаться на наглого честолюбивого юнца. - Ты хочешь, чтобы я позволил тебе втянуть Рим в войну с соседями, которые захотят отомстить за твой набег? - глухо, с притворным удивлением поинтересовался царь. - Хочешь, чтобы римские граждане погибали в никому не нужных битвах, лишь бы ты мог доказать, что чего-то стоишь? Нет, Арунс, воевать мы будем, когда я прикажу, не раньше! Если я узнаю, что ты высказываешь такие мысли еще кому-то, быть тебе под судом. Понял? Арунс слушал, угрюмо уткнувшись глазами в землю, как бык, только что не взрывал ногой желтый речной песок. Он, как и вся римская молодежь за последние двадцать лет, вырос в мирное время, знал, что такое война, лишь по рассказам старших, и, как и многие его ровесники, не находил выхода своей энергии. Ему и другим юношам казалось, что такая же война, что прославила поколение их отцов, сделает и их не менее великими; при этом мало кто мог представить, в чем разница между войной за освобождение отечества и разбойничьим набегом на чужие земли. По их мнению, старшие мешали им действовать свободно, потому что завидовали их молодости и отваге. Железная воля Турна еще удерживала молодежь в повиновении, но все с большим трудом.- Ты не пускаешь меня на войну, потому что не доверяешь мне, - выдавил он. - Ты думаешь, что я предам тебя при первой возможности, да? Не беспокойся, я не собираюсь. - Что?! - Турн стремительно шагнул к Арунсу, и тот испуганно отшатнулся, думая, что он сейчас собьет его с ног. - Глупый мальчишка! Ты еще глупее, чем я думал! Я всего лишь хочу, чтобы тебя не убили в первом же бою, с твоей дурацкой самоуверенностью. Ты получишь тысячу воинов, когда научишься драться лучше их всех. Не раньше!- Я умею драться! - гордо произнес Арунс, вскинув голову. - Спроси об этом своего сына.- Я сейчас проверю это сам, - сказал Турн, выхватив меч из ножен. - Покажи мне, как ты умеешь драться.Поединок, как и следовало ожидать, длился недолго. Правда, Арунсу удалось, пользуясь большей подвижностью, поднырнуть под меч Турна и полоснуть по груди - массивный железный нагрудник зазвенел, как гонг.- Молодец! - одобрил его Турн и сам обрушил на воспитанника серию ударов, в результате которой Арунс, получив несколько чувствительных уколов, каждый из которых в настоящем бою был бы смертельным, под конец остался безоружным, держа на весу и бережно растирая онемевшую кисть руки.На глазах юноши сами собой наворачивались слезы, не от боли - от унижения. Почему, ну почему он не сумел даже хоть еще раз задеть противника, по которому сложно было бы промахнуться?! Арунс стоял перед Турном, ссутулившись и часто моргая, как сова днем, чтобы не выдать перед ним свою слабость.- Итак: один раз ты меня задел, но не настолько, чтобы в настоящем бою враг с такой раной не смог сражаться. Зато ты сам "убит" пять раз и напоследок обезоружен. Притом, что ты втрое моложе меня и втрое быстрее. Но ты слишком самонадеян: бросаешься в атаку, забывая, что у противника тоже есть меч в руках. Теперь ты понял, почему из тебя не получается воин? Каждое слово царя, точно камень, придавливало к земле бедного Арунса. "Не получается воин" - ему было невыносимо принять эти жестокие слова, поверить им. Но он был самоуверен не только в бою; и на сей раз уже успел своим быстрым умом найти объяснение такой несправедливости царя. Это помогло Арунсу успокоиться, и он даже сумел улыбнуться, сверкнув белозубой улыбкой: - Тебе, мой царь, проиграет даже самый искусный воин! Но в сражении мне встретятся не такие, как ты, с ними-то я сумею справиться.Но Турн не поддался на лесть.- Обычный воин на моем месте достал бы тебя три раза, пусть два. По-моему, для тебя этого хватит.Арунс молчал, не смея поднять глаз. Он в эту минуту боялся самого себя и того, что мог бы сказать или сделать.А Турн продолжал:- Я прикажу Спурию изгнать из армии тех, кто обучал вас с Эмилием бою на мечах. Жаль, что у меня не было времени самому заниматься с вами! Но я постараюсь это исправить, и лишь тогда поставлю тебя командовать другими, когда ты сам будешь сражаться лучше всех. Сейчас Ютурна владеет мечом лучше тебя!"Да уж конечно, о своей любимице ты позаботишься лучше, чем о сыне своего врага!" - пронеслось в голове Арунса, но он не мог так сказать, не мог допустить окончательного разрыва с Турном и его семьей, потому что это значило бы разрыв со всем Римом. Ему еще предстояло жить в этом городе, с этим царем, по крайней мере, до поры до времени. И он сделал вид, что все в порядке, и вообще, произошедшее сегодня нисколько не волнует его.- Как прикажешь, мой царь, - беззаботно ответил юноша. - Ты продолжишь меня учить сегодня же?- Нет. Сегодня вечером прибудут этрусские послы. Кстати, тебе тоже надо быть на приеме. Приведи себя в порядок, но не наряжайся, как уличная девка!Только этого и надо было Арунсу! Он очень хотел повидать этрусков, своих дальних родственников и по отцу, и по матери, познакомиться поближе с представителями этого более культурного, развитого, чем римляне народа, но не решился просить Турна, зная, что в этом почти наверняка будет отказано. Но теперь царь сам позволил ему придти, и обрадованный Арунс даже был готов простить ему сравнение с уличной девкой, тем более что сам сознавал свою слабость к ярким, красивым нарядам. Он поднял глаза с благодарностью:- Мой царь, я не решался даже надеяться, что ты позволишь мне встречать этрусков.Но Турн ответил с суровостью, мгновенно уничтожившей все шевельнувшиеся было теплые чувства юноши:- Я надеюсь, ты не вынудишь меня пожалеть об этом разрешении, Арунс. Не опозорь ни Рим, ни меня. Теперь иди к себе - и чтобы до вечера я тебя не видел, - он повернулся и скрылся в зарослях, бесшумно, как лесной зверь, даже железо плотно пригнанных доспехов ни разу не лязгнуло. А Арунс вынужден был направиться к себе, все еще сжимая кулаки от бессильной ярости. Да, к себе - в комнату в том самом дворце, которым когда-то владели, один за другим, два его деда - Тарквиний Приск и Сервий Туллий, и его отец Тарквиний Суперб. Арунс никогда не забывал вполне, что это его домом владел Турн Гердоний, хоть у римлян любой гражданин мог быть избран царем. От Арунса никогда не скрывали событий прошлого, да и как можно было скрыть то, о чем знали все, вплоть до рабов и уличных мальчишек? Ему с детства было известно, что его отец и мать были жестоки и несправедливы, и поэтому народ сверг их. Но и другое он знал - они правили Римом, и эта мысль пьянила его, кружила легкомысленную юную голову, как восхождение на белоснежную сверкающую гору. Арунс не знал, как бы ему жилось при родителях, но был уверен, что лучше, чем сейчас, когда из всего рода Тарквиниев остались только они с Аретой, да и та стала женой Эмилия Гердония. А ведь он мог бы расти царевичем, наследником римского престола, коль скоро его отца обвиняют в намерении изменить закон о престолонаследии. Он мог бы в свое удовольствие развлекаться и носить красивые наряды, и никто не посмел бы поучать его и оскорблять его за это. И он командовал бы армией по праву рождения, если бы... если бы Турн не убил его отца! Такой круг проделывали мысли Арунса всякий раз, стоило ему задуматься о своей семье. Он не мог по-настоящему сожалеть о своих родителях, потому что не помнил их, но о той жизни, что у него могла быть, он не забывал никогда. Впрочем, он был еще слишком юношески легкомыслен и беспечен, чтобы мечты о потерянных возможностях сподвигли его к настоящим действиям. Жажда деятельности лишь смутно бродила в нем, и задуманный набег на соседей должен был стать первым самостоятельным подвигом юного Арунса. Но и здесь Турн не дал ему отличиться!Иногда Арунс все-таки пытался представить своих родителей. Отца он легко мог увидеть в собственных чертах, стоило ему пристальнее поглядеть в воду, как греческий Нарцисс, или в зеркало из полированного серебра, в то время уже входившее в обиход. Дворцовые рабы часто говорили подрастающему юноше о его сходстве с Тарквинием Супербом; царский советник Юний Брут как-то с горечью сказал, что он - вылитый отец, а однажды и царевна Ютурна заявила об этом во время ссоры. Представить, какой была мать, оказывалось гораздо труднее. Даже в детстве, как только Арунс закрывал глаза, ему виделась вместо матери царица Эмилия, единственная из царской семьи, к кому Арунс был по-настоящему привязан. Но он слепо протестовал против такой подмены, его мать быть, конечно, ничуть не похожа на нее!Расспрашивать кого бы то ни было о родителях Арунс не хотел, и без того наслушавшись историй, рассказанных ему напрямую, а еще больше - подслушанных или выведанных у кого-нибудь. Он знал о своей матери - мужеубийце и отцеубийце, об отце, убившем свою первую жену, мать Ареты, о жестокой казни, измышленной Тарквинием для Турна и осуществившейся, если бы боги не спасли нынешнего царя. Это, наверное, было правдой - шрамы, избороздившие лицо Турна, ничуть не думали разглаживаться с годами. Но ведь Турн был жив, а Тарквиний мертв уже много лет. А сыну побежденного пришлось учиться с детства смотреть в лицо победителю, не выдавая своего страха.Это была еще одна причина, и, пожалуй, самая ранняя, для ненависти Арунса к Турну. Одно из самых первых его детских воспоминаний было об одном из редких, пока дети не подросли, приходов Турна в детскую. Войдя в комнату и на мгновение закрыв собой весь проем, Турн тогда склонился над занятыми своими немудреными играми детьми, и... Арунс взвыл от ужаса, увидев его изрытое шрамами, как будто кем-то изгрызенное лицо, темное и неподвижное, как уродливая маска. В тот жуткий час Арунс не плакал, а выл, и никак не мог успокоиться, не слушал никого. Рядом с ним заплакала Арета, которой передался страх брата, и Эмилий успокаивал ее; она доверчиво послушалась, взяла его за руку и улыбнулась. А Арунса никто не мог успокоить: он катался по полу и выл, отталкивая бросившуюся к нему царицу и служанок. Но в то же время он еще успел заметить, как Ютурна, в этот день почему-то не поспешившая сбежать из детской, как обычно, с радостью бросилась к страшному человеку, повисла у него на шее и целовала те самые шрамы, на которые Арунс смотреть не мог без ужаса и отвращения. Мальчика чуть не стошнило при этом, но зато новое потрясение помогло успокоиться.В тот же вечер он узнал, что испугавший его человек был царем Рима и отцом Эмилия и Ютурны. Узнал, и в дальнейшем научился при встрече с ним "вести себя прилично", как говорила царица. Но своего первоначального ужаса перед Турном Арунс так и не мог изжить окончательно. В детстве, пока няня еще рассказывала ему на ночь сказки и мифы, он, слыша от нее о злобных уродливых великанов, не сомневался, что живет в логове одного из них, и его лишь успокаивало, что в сказках великана всегда удавалось обмануть и убить отважному и находчивому герою, с которым мальчик приучился отождествлять себя. С тех пор прошло много лет, и Арунс давным-давно понял, что у него нет никакой разумной причины бояться Турна, но то ощущение из раннего детства напоминало о себе всякий раз, стоило ему взглянуть в лицо своему царю. Это было неправильно, ему не хотелось бояться, однако приходилось переживать это мучительное чувство почти каждый день, так что для Арунса становились почти праздниками дни, когда его вместе с Эмилием и другими знатными молодыми людьми отсылали к армии - для охраны границ или просто для ежегодных тренировок. Как бы ни было скучно в армии без девушек, вина, развлечений и нарядов, каким бы изнурительным тренировкам не подвергал подопечных главнокомандующий Спурий, он все же не был Турном, и вполовину не был так суров, не требовал от юношей больше, чем они могли совершить. Когда сам царь изволил заняться подготовкой своего воспитанника, Арунс выматывался, как последний раб после целого дня непосильной работы. Только в последние годы он достаточно окреп, чтобы справляться с заданными Турном боевыми приемами, но раньше после учебных боев, наподобие сегодняшнего, он кое-как доползал до постели, будучи абсолютно уверен, что у него переломаны все кости, и что Турн, конечно, намеренно хотел его убить. Сейчас стало легче, но царь все равно оставался недоволен, как будто и не замечал всех стараний юноши. Семья Турна тоже так и не стала для Арунса Тарквиния родной. К царице Эмилии он был привязан, но считал эту маленькую хрупкую женщину покорной тенью мужа, пусть доброй, но неспособной лично от себя ни на какой поступок. Ее сын стал приятелем Арунса, ведь они выросли вместе, и со стороны могли казаться настоящими друзьями, но Эмилий Гердоний не мог быть тем человеком, которому мог бы вполне доверять молодой Тарквиний, для которого друг детства был прежде всего сыном своих родителей. Ютурна вообще казалась Арунсу женским вариантом своего отца, разве что не была уродливой, и ее он тоже опасался. И даже собственная сестра Арета не была ему по-настоящему близка, слишком разные у них были характеры. Сестра даже в детстве никогда не дралась, как Ютурна, не искала никаких приключений - наоборот, когда он, еще мальчиком, задевал или дразнил ее, она только плакала, и тогда Эмилий вступался за ее защиту, и вот они с Арунсом уже дрались по-настоящему, случалось, в кровь, пока их не растаскивали по углам. Арета была благодарна Эмилию за защиту; ничего удивительного, что она и взрослой так и не смогла с ним разлучиться. И все-таки Арунс не мог простить сестре окончательного слияния с царской семьей, которую он так и не научился считать своей.