home. 5 (1/1)

Медсестра возвращает ее с остальными вещами.И Тревор долго не может даже прикоснуться. Словно эта вещь – что-то почти живое. Грубый шов на рукаве, стягивающий края – Тревор помнит, как брат зашивал ее, шипя от боли, когда толстая игла колола пальцы – и испачканная в крови и мазуте ткань подкладки… будь она целой, не изорванной в клочья, как, кажется, все вокруг, Тревор все равно не смог бы надеть куртку брата. Не стал бы.Недостоин и не похож.Он находит быстро. Потому что знает, где искать – и все же медлит; прямо сейчас часть Тревора – та самая, которая основа всего, фундамент человека, которым он был когда-то… дает трещину. Еще одну, становящуюся частью неизбежного раскола. И легче не будет, он знает, потому что неизбежное – неизбежно. Этот урок он учил всю жизнь и доучивает сейчас. Как и другой: не доверять себе. Во внутреннем кармане лежит ключ от дома – провезенный через Чикаго, до западного побережья и обратно. И маленький нож-бабочка; Тревор помнит его, принес его когда-то в дом, когда был совсем маленьким и такие вещи ему были без надобности. Кажется, он выменял его на что-то у соседского паренька – Мэтт сказал, что винт заржавел, а так, в принципе, ничего. Мэтт носит черт знает сколько лет бесполезную металлическую зубочистку в кармане, просто потому, что ее ему дал брат.– Мэтти, – одними губами, после судорожного выдоха и приступа боли в груди. Ни на йоту громче, иначе Тревор просто не выдержит. Если скажет, если услышит – не сможет дальше. А должен.Потому что вчетверо сложенный лист, – последнее, что осталось во внутреннем кармане изорванной в клочья кожаной куртки брата, – это для него.Тревор,Прямо сейчас, когда я пишу это письмо, я еду к тебе на рейсовике, разваливающемся на части, потому что ты сказал, что будешь ждать меня. Я не знаю, успею ли я. Но я надеюсь. Надеюсь, что оказался не прав хоть в одном из своих выводов, и однажды наступит день, когда я просто смогу вернуться домой, к тебе. И сказать тебе о том, что я люблю тебя.Но, если ты читаешь эти слова прямо сейчас, это значит, что яНет.Мэтт не писал ему этого письма, Мэтт не прав, Мэтт не – младший торопливо закрывает глаза, чтобы просто не видеть этого слова… и не успевает. Уверенное, с четкими росчерками первой и последней букв. С точкой после.'мертв'.И, когда Тревор закрывает глаза, он чувствует это. Пусть это всего лишь попытка представить жизнь в ожидании смерти; что может быть безнадежней, что может быть болезненней? И часть Тревора, та самая, что рушится, но все же позволяет ему сохранять рассудок – дает еще одну трещину под ударами, которые наносят совесть и страх.Есть глобальное явление нормальности. Есть неизбежные вещи. Есть неразрывные цепи этих фатальных последовательностей… а он – всего лишь мальчишка, который едва сдерживает слезы, потому что понял, что никогда не знал и половины беды. Никогда не чувствовал, насколько несчастен его брат.А теперь есть только острое, как нож, чувство вины, больничный коридор и эта куртка.И письмо, которое Тревор складывает вчетверо и кладет обратно в карман. Читать не может. И не станет, потому что, если честно, не должен.И все, что он знает сейчас, – он не теряет рассудок только потому, что его старший брат никогда бы так не поступил. Так несвоевременно – брать пример, так глупо – компенсировать дыру в сознании образом того, кого сейчас здесь тоже нет.Тревор поднимается со своего места, чувствуя дрожь в коленях, – он видит врача, идущего по коридору, и понимает, что просто не готов, но должен быть. Лицо последнего не выражает никаких эмоций.– Тяжелое состояние. Не критическое… но сейчас рано делать прогнозы.Но есть надежда как повод сделать еще один вдох; Тревор не понимает, что происходит дальше. Словно кто-то ударяет в солнечное сплетение. И Тревору больно… и все-таки становится легче.– Тише, я же сказал. Твой брат жив… его переводят в отделение, и прямо сейчас он справляется с тем, что случилось с ним. – Жив, – немеющими губами повторяет Тревор, когда чувствует, что снова способен говорить.– Ты был в травматологии?..– Зачем?– Хотя бы затем, что у тебя все признаки сотрясения.Он забывает об этом. Забывает обо всем – о падении с лестницы и о том, почему вообще этот кошмар пришел в их с Мэттом жизнь, поделив ее на до и после. Время, проведенное в ожидании, наедине с гневом и ужасом, было дано, чтобы увидеть, что имеет значение. Кто имеет значение.Тревор торопливо смывает кровь с лица, перебарывая слабость и тошноту. Оставляя разводы на кафеле. И потом, конечно же, не идет в отделение травматологии. Он ждет.И дожидается.Не топчется в дверях, конечно, – Боже, это было бы такой подлостью сейчас – но замирает на пороге, когда видит. Видит Мэтта на больничной койке, бледного даже на фоне белоснежных простыней, слишком худого в этих казенных вещах… словно прошел не один год и произошли сотни ужасных вещей, прежде, чем Тревору пришлось увидеть брата снова – настолько это ошеломительно и больно. Настолько стыдно – Мэтти, кажется, я жил только затем, чтобы однажды подвести тебя, почему же из-за этого страдаешь только ты?.. Тревор бесшумно закрывает за собой дверь и подходит ближе. Осторожно притрагивается к руке, безвольно лежащей поверх одеяла. Холодная.Обещал держать за руку идти следом, что бы ни случилось. Тревор много чего обещал и мало что мог – а осознание пришло только сейчас.И теперь он приходит поговорить, не зная, будет ли услышан.– Как ты там, Мэтти?Резкий, прерывистый звук тонометра и сбивчивый ритм собственного сердцебиения.– Знаю, что тебе тяжело сейчас. Не могу представить, насколько. И не могу представить, каково было бы без тебя… мне, этому проклятому городу, этой Вселенной с ее идиотскими правилами, я не… – линия кардиограммы перед глазами превращается в неоново-зеленые пятна на пару мгновений. Тревор переводит дыхание. Он должен. Смотреть, говорить, пытаться пронести это через себя. Если он не трус. – Я пришел сказать тебе, что получил твое письмо. И верну его тебе, когда все закончится, потому что я его не прочел. Потому что ты все еще со мной. Ты все еще здесь и всегда будешь. Я пришел… просить прощения, потому что все плохое, что тебе пришлось пережить – только моя вина. От побега из дома и до того, что случилось, когда мы вернулись. Ты не видишь, но сейчас я стою на коленях, потому что умоляю тебя. Вернись, Мэтт. Не ко мне. Я знаю, что не заслужил, этого и не прошу. Просто вернись. Я верю, что ты сильнее. Не фатум, не нормальность, не что-то еще… ты. Справишься и откроешь глаза снова. Этой ночью, когда никто другой не понял бы, каково это, – быть на грани такой утраты, Тревор дважды решался поговорить. Он… вышел из госпиталя и просто смотрел; глупо и стереотипно, но всегда казалось, что нечто, обращающееся с человеческими судьбами, как с игральными костями, находится там, наверху, надо всем, что есть в мире. Да, Тревор смотрел: черное беззвездное небо. Пустота и равнодушие. Это ведь такая, блядь, ирония – не дать ничего, кроме тернистого пути, на каждом шагу по которому приходится рвать глотки. И дождаться момента, когда уже не нужно будет ни за кем и ни от чего бежать, когда счастье будет прямо на ладони. И забрать всё.Если так должно быть, если нам обоим точно не суждено быть счастливыми и живыми, почему ты не пытаешься забрать меня? Почему я не могу рассыпаться в прах прямо на этом месте, чтобы мой брат мог очнуться, начать заново и обрести жизнь, которой он всегда был достоин?А потом Тревор понимает.Это закончено. Тревор не выполнил свой план, но выполнил план фатума. Это он привел Мэтта обратно в Холлис. Момент был предопределен и момент наступил.Когда Мэтт придет в себя, это уже не коснется вопроса о нормальности… и, даже если правда не в этом, то безликое, равнодушное нечто – явно крайне плохой сдельщик. Осознав это, младший понимает, что ему делать. Возвращается в госпиталь и ждет момента, когда ему разрешат увидеть брата.Надеяться стоит только на него. Тревор собирается быть рядом и просто ждать. Защищать Мэтта даже от собственной тени.Он выключает панику.Тревор знает, кто пара Мэтта, Тревор знает всё; только сейчас это не имеет значения. Возможно, единственным, что скажет ему брат, когда придет в себя, будет 'держись от меня подальше', и младший так и поступит – будет далеко ровно настолько, чтобы идти следом и никогда не упускать из виду. И он понимает многое, когда, после стольких часов в тишине, здесь, в больничной палате, без раздумий отвечает на звонок. Чтобы спустя год, впервые, без капли иронии, и совсем не так, как он представлял себе, сказать это. Чтобы вспомнить, каково прощать, чувствовать общность, быть частью семьи.Чтобы сказать, что Мэтт будет рад знать об этом разговоре, когда очнется.'Привет, мам'.– И где же тогда твоя пара?.. Или пара твоего брата?– Что Вы имеете в виду, док?– Я, наверное, крайне невезучий человек, Вентворт. И поэтому видел десятки инцидентов, связанных с нормальностью. Едва ли возможных в других условиях. Опасных. Пугающих. Таких, как ножевое ранение и потеря сознания, зарегистрированные в одно и то же время. Я не прав?..– Это имеет значение? Это… может помочь Мэтту, когда никто не может сказать, почему он все еще не очнулся? Когда это начинает выглядеть так, словно он и вправду не должен…– … не должен пережить это? Как человек, я бы согласился с тобой. Как врач – я обязан сказать тебе, что тот, кто действительно хочет выжить, будет стоять на своем до последнего. Твой брат – боец, Тревор, и ему явно есть за что сражаться.И Тревор наконец понимает, сколько стоит жизнь. Обесцененная и бесценная одновременно; будь он чуть глупей, он бы уже молился.Тревор бесшумно закрывает за собой дверь и долго стоит у изголовья кровати, боясь даже сделать вдох, пока не говорит 'привет, Мэтти'.***Ничто. Абсолютное ничто. Нет опоры, нет пространства, цвета и времени.Ничего нет.Сделать шаг… что это значит? Как это возможно?.. Мэтт знает, что его глаза открыты, но он не видит.– Я пришел просить прощения… Вернись, Мэтт.Здесь – где? – холодно. Мэтт… помнит, что такое холод. Он чувствует это – и присутствие кого-то рядом. Неизменное. Обнадеживающее. Необходимое. Кажется, именно оно заставляет его чувствовать. Все и сразу. Боль и страх, радость и надежда; он хочет быть ближе, но не знает, что это, где это сейчас и… Мэтт не знает, как быть ближе, потому что он не чувствует даже самого себя. Возможно, он ничего не хочет больше.Возможно, он слишком устал, чтобы пытаться спастись.Но, кажется, должен.– Сегодня… меня вызывали в Центральное управление округа, и я не пришел. Как думаешь, мне что-то будет за уклонение от дачи показаний? Эти подонки, они под следствием, Мэтт. И я безумно хочу, чтобы они получили по заслугам, но сейчас я не могу… я покидаю эти четыре стены только во время визитов врача и персонала. Знаю, что должен быть здесь. Нигде больше.Мэтт вспоминает, кто он такой.Холод – волна на береговой линии, по которой он бегает каждое утро, чтобы не облажаться однажды, когда будет, от кого бежать… каждый день, пока его не прогоняют из дома. И искра тепла, недосягаемо далекого сейчас – прикосновение.Знакомое. Такое необходимое. Родное.Недостаточно близко.Чернота сменяется цветом. Багряный. Мэтт… пытается проснуться. Но не может.– Привет. Как ты там, Мэтти? Меня выгнали из госпиталя сегодня утром – сказали, что будет проверка, и этим людям точно не стоит видеть меня, несовершеннолетнего и с расквашенной мордой. И сегодня я… видел солнце? Говорят, в Холлисе никогда не светит солнце. Когда я возвращался обратно, к тебе, я почувствовал себя… прежним? Словно всего на пару мгновений вернулся в те времена, когда мир вокруг не казался мне критично плохим. Наверное, я был слишком беспечным тогда. Наверное, я мог за ненадобностью отдать тебе совершенно бесполезный нож-бабочку, чтобы однажды, много лет спустя, увидеть, что ты все еще хранишь эту вещь… и не найти слов, чтобы объяснить то, что чувствую. Я так сильно люблю тебя, Мэтт, ты слышишь?Он может протянуть руку. Знает, что это значит.Мэтт находит этот момент. Среди тысячи других. Холодное восточное побережье, прокуренные салоны авто, порог госпиталя… многое, но не ключевое. Мэтт находит.Это происходит под окнами чужого – и одновременно своего – дома в Орегоне. Он слышит: 'Просто возьми меня за руку'. И знает, что уже сделал это.И сделает снова.Он свободен. И словно кто-то меняет контраст за отяжелевшими веками, позволяя чувствовать и следовать за светом где-то вдалеке. За голосом, который все ближе.Багряный, кармин, красный.Солнце светит прямо в глаза. Невыносимо яркое, осточертевшее за эту кажущуюся бесконечно долгой попытку проснуться… настоящее. Мэтту сейчас не нужно много времени. Он просто переводит взгляд на стену, усыпанную солнечными бликами, сжимает онемевшими пальцами ткань больничной рубашки и делает вдох.И понимает. Он живой.Пока что не осознает до конца, знает – это придет позже. Еще заденет самое уязвимое, скрытое глубоко внутри. И, может быть, это будет больно, или же просто слишком – неважно. Главное – это будет; за попыткой произнести хоть слово следует только боль в пересохшем горле и – все же – едва ли слышный звук, который всё равно пугает медсестру. Уже через мгновение она торопливо собирает документы, упавшие на пол из ее рук, просит не делать резких движений и обещает позвать врача.Мэтт ничего не успевает сказать. Он ждет.Он очень сильно хочет увидеть Тревора.– Мэттью…– Мой брат здесь? – это первое, что он говорит, когда чувствует, что действительно может говорить.– А куда же он денется?.. Прямо сейчас мне нужно осмотреть швы и задать тебе несколько вопросов… и, хоть сейчас и вряд ли подходящее время, тебе точно нужно знать о том, что полиции нужны твои показания.– Сержант Оуэн?..Это чувство, оно похоже на волны – с каждым мгновением возвращает еще по одному воспоминанию, дает новую толику осознания. Каково это – вернуться домой. Каково это – назвать имя того, кто однажды помог тебе спастись. Каково это – лежать в госпитале, куда не раз попадал прежде, и чувствовать себя счастливее, чем когда-либо, и ждать момента, чтобы снова увидеть самого дорогого и близкого человека. И просто быть живым.– Помощник шерифа Оуэн, – запоздало отвечает док.– Какой быстрый карьерный рост, однако… впрочем, неважно, – Мэтт осторожно приподнимается на локтях. Плохая идея – все-таки швы он чувствует, более чем. – А потом я смогу увидеть своего брата?– По крайней мере, ты более сговорчивый, чем он.– Надеюсь, Вы простите это Тревору, док. Когда дело доходит до меня, он совсем теряет голову – это семейное, и ничего тут не поделаешь.Секундная стрелка отсчитывает, как и всегда, время – теперь уже не до чего-то, а вполне линейно; все же кажется, что оно слишком медленно идет, пока Мэтт вслушивается в шум оживленных голосов за дверью, различая где-то совсем близко торопливые шаги. И у него руки немного дрожат от волнения.Тревор… не стоит на пороге. Наверное, сейчас можно было бы сравнить его с ураганом, да и этого было бы недостаточно; Тревор торопливо и непоследовательно говорит, делает много лишних вещей, и трижды, как минимум, успевает спросить, в порядке ли Мэтт – и, вправду, последний никогда не замечал, что в своих слабостях они такие… одинаковые? Младший вдруг останавливается на полуслове.– Привет.И Мэтт вспоминает хождение по краю. Безграничную темноту, апатию – и его, Тревора, голос. Каждое 'привет, Мэтти', каждую просьбу о прощении, каждое признание в любви.– Пожалуйста, – Мэтт и сам не знает почему, но говорит шепотом. Это срабатывает – немного мнимого спокойствия сейчас нужно им обоим, – перестань нервничать. Все хорошо… привет, Треви. Привет.И это так просто – ни слова больше; Мэтт сходит с ума от неспособности протянуть руку – он сейчас слишком слаб и так волнуется, если честно – и младший делает это сам, за них обоих. Осторожно накрывает ладонью немеющие пальцы, делится своим теплом – Мэтту, едва нашедшему дорогу из ледяного мрака в город, где никогда не светит солнце, это так нужно. И Тревор смотрит… так, как на Мэтта никогда и никто не смотрел.Не что-то новое, но удивительно явственное напоминание. О том, ради чего. Ради кого.Теперь все будет по-другому. Все будет в порядке.Мэтт хочет сказать об этом, но еще не придумал, как объяснить это хотя бы себе – и поэтому есть только этот момент. Он хочет… успокоить Тревора? Да, наверное, именно так – и взгляд снова сталкивается с деталью, не дающей покоя, замеченной еще в самое первое мгновение, когда Мэтт увидел брата. Он осторожно высвобождает руку и едва ощутимо притрагивается к ссадине, неровным пятном очерчивающей скулу и висок.– Что произошло?.. – тихо спрашивает старший. Вплетает дрожащие пальцы в светлые спутанные волосы – не может удержаться – и привычным жестом откидывает со лба Тревора непослушные пряди. Он улыбается. Он такой же, как и всегда. Пусть уставший и до невозможности растерянный. Всё же.Если бы он знал, как скучал по нему Мэтт.– Я… – губы Тревора тут же бледнеют, и он только торопливо качает головой, пытаясь скрыться от внимательного взгляда, – решил вернуться домой. На пару часов. Мне вдруг стало не по себе, а еще я хотел набрать твой номер, чтобы сказать тебе кое-что. Я торопился. Так сильно, что упал с лестницы, ударился головой и потерял сознание. Когда я очнулся…– Я знаю.Так они договариваются – по крайней мере, сегодня – не говорить о том, что на самом деле произошло. О том, совпадение ли, о том, что будет дальше и кому прямо сейчас, в эту самую секунду, страшней. А на языке вертится. Глупое, очевидное, несказанное.Это всегда были мы.Остается только молчать. Смотреть так, словно возможность увидеть Тревора снова – и вправду последняя. – Поговори со мной, пожалуйста… только о чем-нибудь другом.– Как Юта? – Эрика передает тебе привет… но я никогда больше не поеду в Юту. По крайней мере, без тебя. Думаю, не переживу и мили дороги в одиночку, но – я готов увидеть весь мир вместе с тобой, Треви, – и вдруг голос срывается, – конечно, если ты этого захочешь. Чего хочешь ты?..– Не знаю, – Тревор неуверенно вскидывает взгляд и пожимает плечами, – я сижу на полу в больничной палате, и держу тебя за руку, и мне кажется, что я не могу быть более счастливым, чем сейчас. Мне этого достаточно. Всегда будет достаточно. Просто быть рядом, Мэтт.– Выходит, десятки пустых обещаний, путь до Орегона и обратно домой и сотрясение мозга – это все, что я смог дать тебе… а ты все еще любишь меня и говоришь, что счастлив быть рядом со мной. Какой же везучий… черт возьми, самый везучий человек на Земле.– Мэттью Райан Вентворт!– Просто говорю то, что думаю. Если бы ты знал, сколько обезболивающих у меня в крови, я просто не могу вести себя по-другому.Всё встает на свои места. Причины и следствия. Ошибки и последовательности верных решений; теперь Мэтт понимает, что всё просто не могло быть иначе. Без столкновения на дороге, в которое попал его отец, напуганный криком Мэтта, когда-то давно, больше десятка лет назад. Без туманных, грязных улиц Холлиса. Без побега и пути до Орегона и обратно домой. Даже без огромной рваной раны под его, Мэтта, ребрами, все было бы иначе. И вряд ли было бы лучше – он знает.Потому что прямо сейчас Мэтт смотрит брату в глаза. Полные усталости, чуть сонные – но точно такие же, как всегда. Отражение ясного неба в волне на гэмпширском побережье – только волна холодная всегда, а взгляд, наоборот, теплый. Знакомый до одури. И так же привычно – неловко краснеть, когда Тревор снова берет за руку и осторожно притрагивается губами к сбитым костяшкам. Это… чувствуется слишком явственно, потому что Мэтт попрощался слишком рано. И не ожидал такого исхода.Или, точнее, его отсутствия.Еще тысячи дней впереди. Шанс состариться вместе. Всегда быть под прицелом этого взгляда, бережного и внимательного. Точно так же, без опаски, смотреть в ответ; доверить самую большую тайну, решиться на самое громкое в жизни обещание. И просто быть рядом.Так Мэтт решается сказать. Не о нормальности. О чем-то более важном.– Я помню, что происходило, пока я не был в сознании. Там… сложно сказать, где именно – не было ничего. И я чувствовал, что я устал. Я хотел сдаться. Никогда не открывать глаза больше. Мне даже страшно не было. И больно – не было тоже. Я просто существовал в этом, зная, что это вряд ли продлится долго, а потом… я услышал голос. И ощутил единственную, такую хрупкую связь с тем, что есть за пределами этого ничего, частью которого я являюсь. Я… шел на этот голос, пока не начал различать слова. Я шел на твой голос, пока не очнулся, Трев. И я вспомнил тот день. Когда мы пообещали друг другу, что будем вместе. Когда ты попросил взять тебя за руку и я сделал это, потому что думал, что мне осталось совсем недолго и я должен успеть убедить тебя в том, что ты заслуживаешь любви больше, чем кто-либо другой, даже если моя любовь – вряд ли то, о чем стоит просить. Я вспомнил. И уже в следующее мгновение я открыл глаза. Так это произошло.– Я думаю, что ты справился с этим, потому что не мог по-другому.– Это было бы ложью. Я справился, потому что ты в меня верил.И за все это время в четырех стенах больничной палаты ни разу не звучит слово 'нормальность' – и Мэтт чертовски сильно благодарен брату за это. И проходит много времени, прежде чем Мэтт решается. После едва слышного 'я все-таки должен спросить о том, угрожает ли твоей жизни что-то прямо сейчас' – ответить 'нет'.И наконец осознать, что это значит.Теперь мы свободны, Треви. Теперь ничто нас не остановит.– И все же… мы должны поговорить. И это важно. Очень важно.Мэтт делает глубокий вдох, прежде чем начать говорить снова, и чувствует свою рану. То, как его тело прошивает острой болью; Мэтт знает, что он уже не может спрятать искаженное болью лицо от внимательного взгляда брата.– Да. Важно. Но сейчас ничего важнее твоего здоровья нет, – вот, что отвечает ему Тревор. – Спи, Мэтти. Я присмотрю за тобой. Мы еще успеем поговорить.И это читается в глазах – как все и всегда читается, потому что Трев совершенно не умеет ни лгать, ни недоговаривать, – он и сам прекрасно все знает. И все же… хочется верить, что это нужно им обоим. Расставить все точки. Осознать последствия этой катастрофы, этого ужасного шторма, в который их занесло против их воли, несмотря на то, что они оба никогда не нуждались в том, чтобы их объединяла нормальность.Она и не объединила. Не успела.От судьбы не убежишь, да – только они и не бежали, как оказалось.Такая ирония, бессмысленность, цикличность – Мэтт думает, что, раз им больше не нужны ответы, данные фатумом, им нужны будут ответы друг друга. Ключевые и окончательные. О том, как жить дальше.И все же, Мэтт устал. И сейчас он просто собирается уснуть. Без бесконечного блуждания по бездне, без каравана воспоминаний в собственной голове, без ощущения того, что прямо здесь, за гранью и в паре шагов, она, уродливая и с косой, а все равно хочется найти дорогу обратно, потому что Мэтт знает, что он еще нужен здесь. В мире, где так легко прожить пустую жизнь манипулируемого и ведомого. В городе, где никогда не светит солнце. На этом месте, рядом с Тревором, чтобы продолжить свой путь.Он собирается уснуть, потому что знает, что брат присмотрит за ним.Тревор держит его за руку.Все еще. Как это всегда было.Как это всегда будет.