road. 7 (1/1)

Когда в Юте рассветает, Мэтт только вертит в руках мобильник и ждет – обещал Тревору сказать, кто звонил, но тот не дождался ответа и заснул снова. А звонила Эрика, и не оставалось ничего, кроме как сорваться и приехать, потому что Мэтт знает, что такое рейд – проще узнать о том, как тебе подбросили наркотики, чем о том, как теперь отвертеться от полиции.Да и по-другому Мэтт поступить не смог бы.– Чувак, пойми, ни центом больше, ровно столько мы отдали копам за нее, просто мы не волонтеры, сам понимаешь… – оживленно вещает совершенно незнакомый парень. Мэтт молча рассчитывается; он понятия не имеет, кто эти люди, но они сказали Эрике, что у нее красивая фамилия… значит, знают его или, может быть, Тревора. Это совсем неважно – по-хорошему убраться бы, и как можно скорей.Сестра стоит в стороне и виновато смотрит под ноги.– Как учеба?.. – интересуется Мэтт, даже не пытаясь скрыть иронию в голосе.– Я пропустила семестр.– Поддерживаешь традиции, значит.– Послушай, Мэтт. Я знаю, что ты злишься на меня. Я помню, что наш последний разговор вряд ли можно назвать теплой семейной беседой… а сейчас я просто звоню тебе и прошу помочь, я знаю, что это глупо и неправильно, но я встретила, и все совсем не такое простое, как казалось. И я так скучаю по дому. И по тебе. По вам обоим.– Все хорошо. И нет, я совсем не злюсь, – честно отвечает Мэтт. Обнимает Эрику за плечо и тянется рукой к ее растрепанным волосам. Она все так же недовольно шипит и просит перестать.Из них четверых – всегда и больше всех была похожа на мать. Ни в чем не согласная с Мэттом. Не в меру строгая к Тревору. Так и не понятая никем – сколько бы ни старалась Алексис. Если бы Мэтта спросили о том, как выглядит самая несчастная девушка на свете, то он бы ответил, что у самой несчастной девушки на свете лицо его сестры; сейчас же Эрика нисколько не похожа на прежнюю себя, хотя с их последней встречи прошел всего год. Время. Из-за него все такое непостоянное. Из-за него злость и старые обиды проходят, и остается только самое важное.Они – семья, разбросанная по разным концам страны.И сейчас Мэтту кажется, словно кто-то зовет его домой.Эрика все-таки находит свою машину; предлагает провести хотя бы пару часов здесь, с ней – Мэтт торопливо соглашается.Отчего-то на душе у него очень тревожно.И он не понимает, в чем причина. И путается еще сильней, когда замечает, что есть что-то, что беспокоит его не только что-то совсем далекое в его сознании, измученном бессонницей, но и прямо сейчас. Он слышит, как дрожит стрелка спидометра. Он слышит. Ее, объявляющий время монотонный голос диктора, который доносится из соседнего авто, прямо из приоткрытого окна. Мэтт слышит, как тикают часы в его кармане.Вразнобой, запредельно громко.– Мэтт, что…– Не кричи на меня! Не кричи, пожалуйста, просто перестань… – просит он. Повторяет срывающимся шепотом, пока не перестает слышать себя.И все еще слышит время.Ему не хватает пространства, воздуха, тишины – Боже, пожалуйста, хоть немного – Мэтту кажется, что горло сдавливает железной цепью, слишком сильно, чтобы он мог выдержать. Чтобы эта пытка не закончилась через секунду. А эта секунда так и не наступает.Сестра торопливо оглядывается. Паркуется. Расстегивает металлический браслет на своем запястье, бросает его на заднее сиденье авто; Мэтт не может понять, что она делает, но взгляд у нее внимательный, ясный и… жалостливый? Вряд ли. Эрика не позволила бы себе.– Я бы сказала тебе, что понимаю, что ты чувствуешь сейчас, но…– Эрика, я нормальный.– Я знаю, – отвечает она. Так, словно это самая простая и очевидная вещь на свете; Мэтт теряется. – Всегда знала. Но у тебя была возможность солгать и сейчас, если бы ты захотел.Да, у каждого свои тайны, и шкаф для скелетов у каждого свой. Вентворты.– Жду Карла здесь – это его дом… у него проблемы с документами, а мы собрались переехать.– Больше ничего не расскажешь?Эрика качает головой, пожимает плечами. Зато честно.– Я люблю его. Когда звонит Тревор, хорошего оправдания придумать не получается – Мэтт срывающимся голосом вещает что-то о том, что чувствует себя плохо и вернется только завтра. Он верит – один день ничего не сделает. Всего один день. Чтобы понять, как поступить правильно.Обоюдоострый меч; правда причиняет много боли, ложь – не меньше. И было так просто – сделать выбор и каждый раз ранить только себя, но не того, кто рядом. Мэтт ставил на это.И Мэтт проиграл. Потому что пришло время, когда нужно перестать лгать не только другим, но и себе.– Тебе обязательно станет легче, – уверенно произносит Эрика, и ее голос уже не кажется невыносимо громким. – Думаешь?..– Знаю.– Ты, кажется, вообще все знаешь. Я явно недооценивал тебя.– У меня была скучная жизнь девочки-изгоя с громкой и красивой фамилией, – сестра садится рядом, молча разливает чай. Мэтт улыбается, почти что не через силу. – Поэтому мне чаще всего приходилось наблюдать за людьми, а не быть с ними. И я много знаю, да, и о тебе в том числе. Я… не была уверена, правильно ли я все понимаю – до момента, когда Тревор признался, что он ненормальный. Помню, вы ругались, и он кричал на тебя – правда, не скажу уже, почему. И, когда Тревор кинулся на тебя, ты сказал мне уходить. И увести Лекс. Тогда я посмотрела на тебя и поняла, что ты – совсем не такой, как он. Что ты на самом деле не знаешь, каково это, но хочешь сделать вид. Ради него. Нормальный, прикидывающийся ненормальным. – И хронический лжец.– И самый отважный человек из всех, кого я знаю. С добрым сердцем и чрезмерной тягой к самопожертвованию. С обязанностями, которые ты возложил на себя сам, которые настолько велики, что никто не попросил бы тебя о таком. Но ты это сделал.– Я не мог поступить иначе. Это правда.– Эту правду я знаю. Расскажи мне другую. О том, почему сейчас тебе страшно. Тревор тоже знает?..– Знает. Дело не в этом. Эрика выжидающе смотрит на него – а потом понимает, что ответа не дождется. И не спрашивает об этом больше. Только произносит, совсем тихо: 'Как он там?' Как он? Один, в ожидании, пока его брат снова балансирует на грани правды и лжи. Пока Мэтт просто на грани.Он хотел бы рассказать Эрике. О том, каким был этот год. О том, что иногда желания, которые даже не хватило смелости загадать, все же сбываются. Мэтт никогда не думал, что в его жизни будет хоть один день без страха и беспокойства, но с верой в то, что он не был последним. Никогда не думал, что однажды одна простая просьба начать мечтать действительно заставит его делать это. Никогда не думал, что найдет любовь, прямо перед своими глазами, там, где ее никогда не стал бы искать кто-то менее отчаявшийся и сумасшедший. Но это были они. И Мэтт так счастлив – просто оттого, что в его жизни было все это. Не так долго, как хотелось бы, но было.Но, если честно, это не та история, которой он может поделиться.Она принадлежит только двоим – Тревору и ему самому. И она заканчивается.– Все будет в порядке, – решает Мэтт. – Завтра. А сегодня мне не стоит возвращаться домой. Я останусь? Если ты не против.– Конечно, – тут же соглашается Эрика. И смотрит так, будто насквозь видит. От этого не по себе. Как под строгим взглядом матери, когда-то давно. – И, может, я чего-то не понимаю… но разве тебе есть о чем беспокоиться, Мэтт? Это ведь вы. Плохие для всех вокруг и хорошие друг для друга.– И что это значит?..– Вы всегда были другими. Не только среди нас – среди всех. Не такие, как другие братья и сестры. Не из тех, кто однажды разлетается по городам под натиском обстоятельств и фатума, а потом встречается только на праздники… или когда, например, срочно нужна помочь, потому что в салон авто подбросили пару граммов. Я так и представляла все это – вы будете последними среди тех, кто бросит Холлис и сбежит. И первыми среди тех, кто никогда не бросит друг друга. Лекс бы никогда не сказала… она слишком маленькая, чтобы признавать подобное, а я скажу. Что мы завидовали вам, когда были младше.Мэтт смеется, тихо и нервно. Ему очень больно.Первые среди тех, кто никогда не бросит друг друга.Правда. Та самая, что ранит; Мэтт – безнадежный случай, а безнадежный случай по всем законам логики необходимо оставлять позади. И это его вина, что не заставил.– Так что не бойся и возвращайся домой, к Тревору. Он поймет. Он поддержит тебя, потому что у тебя есть право на собственную жизнь, и тебе тоже пора это признать.А Тревор – и есть его жизнь. А пара, как ни иронично, – его смерть.Разве ты не понимаешь, Эрика? Я не хочу умирать. Я просто не хочу умирать.И это, самое важное, так и остается несказанным.К утру Мэтту легче не становится. Он долго стоит на пороге. И просто смотрит.Странно и неловко. Но он видит Эрику в последний раз.– Жаль, что я не успел встретить твоего парня. Передай ему привет. И расскажи, что с ним будет, если он станет тебя обижать.– Хорошо, – сестра смеется и обнимает его на прощание.– Пообещай мне еще кое-что… если со мной что-то случится, пожалуйста, присмотри за Тревором. Он будет в Орегоне, там, где мы сейчас, и… Эрика, просто убеди его вернуться домой, ладно?– Что это значит? Мэтт?..– Мне пора. Береги себя.***– Ты осознаешь, насколько это бредово звучит, Мэтти?..– Что? Прости… что-то со связью, я не услышал, что ты сказал.– Я сказал, что я буду дома завтра. Ждать, когда ты вернешься.Не будет. Дьявол в деталях; Мэтт постоянно что-то переспрашивает, когда врет, – Тревор зовет его Мэтти только когда злится, в отчаянии или хочет сказать, как сильно любит. А сейчас – все и сразу.Поздно вечером младшему звонит Эрика. И говорит правду.Мэтт не говорит никакой правды даже после десятка 'ты в порядке?' и бесконечных просьб перестать молчать в трубку. И Тревору кажется, что с каждым словом, которое произносит его брат, на теле открывается еще одна рана. Такая, что не затянется случайно. Такая, что, если даже Тревор вдруг перестанет чувствовать, и за превышенным лимитом боли не останется ничего, все равно не забудет, почему так задело. Это ведь слабое место. Самое хрупкое из всего, что было между ними.Брат Тревору не верит.А Тревор понимает, даже сейчас. Потому что если кто-то нормален, то однажды нормальность заговорит в нем. И говорит одна всегда одно и то же: есть чужие, есть близкие и есть пара. Часть души. Единственный подарок судьбы. Неизвестный поначалу, но первостепенный – на всю оставшуюся жизнь. И… даже если нет, даже если Мэтт все еще сопротивляется – значит, решает бежать, и, по всей видимости, в одиночку. И лишняя ноша ему незачем.Тревор закрывает глаза и еще долго вслушивается в короткие гудки.Он чувствует себя балансирующим на краю пропасти; все же срывается – дрожащие пальцы сами собой тянутся к сбитым простыням на разобранной, но остывшей постели, Тревор падает лицом в подушку и едва слышно скулит сквозь зубы, потому что больше не может контролировать себя. Прошлой ночью, перед самым рассветом, он проснулся от телефонного звонка; он так не хотел отпускать Мэтта – тот только хрипло смеялся. Целовал в шею и говорил, что все равно придется.Все равно придется отпустить.Глубокий вдох, счет от одного до десяти и обратно. Темный потолок, короткие гудки – всё еще.Тревор позволяет себе не только смотреть, но и видеть. Он больше не нужен Мэтту. Не теперь.Он покидает город еще до того, как рассветает. На пересечении Восьмой и Уэббер-стрит его чуть не сбивает авто. Тревор не хотел писать, что возвращается домой, – и не написал; в записке, оставленной на кровати, значилось, что он едет в Гэмпшир.А свой дом Тревор оставил только что. Хитч-хайкинг – игра на доверие. Теперь он понимает, о чем говорил старший брат, – незнакомые попутчики пугают. И ехать в одиночку – худшее, что может быть. Тревор трясется в открытом кузове пикапа, мчащегося по направлению на восток, когда получает сообщение.?Прочел твою записку. Ты поступил правильно, Тревор? 11:16 AM, 04/17/11?Позвони мне, когда будешь на месте. Ты решил вернуться к матери?? 11:18 AM 04/17/11Какая теперь разница.Вчера, рано утром, перед самым рассветом, у них было все. Теперь у Мэтта есть свобода – выбора, в том числе. У Тревора есть единственное правильное решение за жизнь и ничего в остатке – и то, конечно, если Мэтт был прав.***Для Мэтта больше не наступают ни день, ни ночь – просто время идет. Монотонно, размеренно и неизбежно. Без сна и в мыслях.В конце недели он по привычке приходит на работу. На входе пусто – он заглядывает за стойку ресепшена, чтобы взять ключ и рабочую форму, но эта вполне здравая, пусть и бесполезная мысль мгновенно дает место другой. Потому что Мэтт знает, что еще он может найти здесь. Что владелец – человек опасливый и знающий все об этом районе. И любитель винтажного дерьма.За последние несколько дней Мэтт совершил слишком необдуманных поступков, чтобы этот вдруг стал исключением.Он берет в руки револьвер. Вращает барабан – по тяжести, навскидку, там не один патрон и не два. Мэтт закрывает глаза.И руки у него даже не дрожат.А курок после слишком уверенного и резкого движения щелкает совсем тихо; казалось бы, совсем не таким это должно быть. И после, конечно, ничего не происходит. И вот тогда становится очень-очень страшно. Мэтт заглядывает внутрь – пять из шести.Минимальные шансы не застрелиться. Только вот он все это знал с самого начала. Иначе – не стал бы.– Какого черта происходит?.. Где ты взял его? – на входе стоит Шер, девушка, которая тоже работает здесь, и, кажется, она напугана настолько, что прямо сейчас готова развернуться и бежать.– Уже убрал, – торопливо отвечает Мэтт. – Не знаю, зачем я это сделал. Знаешь, бывает, что видишь что-то, что ты не должен трогать, и руки сами тянутся. Бывало у тебя такое? Впрочем, это уже неважно. Я пришел уволиться.И сквозящая пустота в стволе, она все еще прямо напротив виска, когда Мэтт бежит, даже не оглядываясь по сторонам; на пересечении Восьмой и Уэббер-стрит его чуть не сбивает авто. 'Тревор был прав. Тревор с самого начала был прав', – повторяет Мэтт про себя, потому что другого объяснения для ужаса, охватившего его, нет. Сейчас, абсолютно контролируемый этим порывом, неспособный распоряжаться собой до момента, после которого все равно уже ничего не будет, он ждет автобус и раз за разом набирает один и тот же номер.Когда понимает, что дозвониться сейчас не получится, пишет сообщения.У Мэтта к себе один вопрос. Почему после всего, что они прошли вместе, после того, как он позволил сделать последний шаг на сближение, зная, что однажды Тревору придется отпустить его, он решил, что теперь вправе решать за них обоих? Его младший брат давно повзрослел. И за последний год не раз позволил в этом убедиться. Тревор верил ему, даже когда никто другой не поверил бы. И отдал всего себя. Запросто и не опасаясь, что его сердце может быть разбито.И, если кто-то может помочь сейчас, – это Тревор.Только вот его старший брат склонен тянуть время, когда дело доходит до важных решений.?Я ни черта не верю тебе, Мэтт? 06:04 AM 04/25/11?Но, если я хоть немного нужен тебе, я буду ждать тебя. Сейчас я в Статен-Айленде. Позвони, когда будешь рядом. Привет от Вудроу? 06:04 AM 04/25/11Словно душа в пятки уходит и мгновенно возвращается обратно; Вентворт доверчиво и почти инстинктивно вздевает глаза к предрассветному небу, хоть и всего на мгновение – и повторяет заученное 'спасибо, Треви', как мантру. Тревор злится, это его норма реакции, норма реакции Мэтта – сходить с ума, не зная, что ответить.В последний раз смотрит на время и выключает мобильник. Он успеет. Добежит. Докажет, что у Тревора был повод ему верить, хоть немного.– Как думаешь, есть смысл пересаживаться на попутки?– Нет, это же всего лишь колесо, – невнимательно отвечает Мэтт, даже не пытаясь оглянуться, чтобы увидеть собеседника. – Только больше времени потеряешь.– Куда ты едешь? Я… мог бы разбудить тебя, когда нужно. Если обещаешь, что не зарежешь меня.– Ты сидишь рядом со мной? – он оборачивается. Да, этот странный тощий паренек лет восемнадцати на вид. – А ты внимательный. Это… для самообороны. Да и спать мне нельзя.– Почему?.. Все равно когда-нибудь придется заснуть.– Я скоро умру.Мэтт произносит эти слова впервые в жизни. И, оказывается, так просто говорить об этом с незнакомым человеком, который точно так же сидит на грязном бордюре и ждет, когда починят автобус.Особенно когда этот человек долго всматривается в лицо и, по видимости, найдя для себя какой-то ответ, молчаливо кивает.– Что, настолько плохо выгляжу, что это наводит на мысль, что я болен?.. – Мэттью хрипло и нервно смеется. Запоздало осознает, что он почти не слышит даже самого себя, а все вокруг видится слишком расплывчатым. Он измотан, и, наверное, ему и вправду очень плохо.– А ты… нет?– Нет. Просто я это видел.– И что теперь? – паренек удивленно округляет глаза. Снова долго молчит, торопливо закуривает. – Пытаешься успеть хоть что-то сделать хорошо, надеясь, что тебе за это воздастся?– К черту хорошее. И то, что со мной будет – последнее, что меня волновало. Я думаю только о том, что будет здесь, после меня. Потому что есть один человек… я боюсь, что не успею сказать ему то, что мне так хочется сказать. Не успею взять с него обещание быть сильным и бороться за лучшую жизнь, потому что он этого заслуживает.Мэтт ведь и вправду ни разу не думал о том, что там, за гранью мира живых. Даже если ничего нет – пускай так.Его собеседник долго смотрит себе под ноги, а потом поднимает взгляд и едва слышно произносит:– Кажется, моя ненормальность больше не заставляет меня быть несчастным.– Не за что.За окном – холодное белое солнце и темная лесополоса; Мэтт едет, не смыкая глаз, и перед ними проносится вся его жизнь. Воспоминания, яркие и слишком явственные, сейчас кажутся чем-то хрупким и очень важным. Ключевым.Задолго до решения остаться в Орегоне, они однажды каким-то образом попали в совершенно невероятную передрягу, наверное, те, кто ехал позади, спутали номера, отличительные признаки, лица – в общем, определенно что-то поняли не так; Мэтт помнит только то, как он втапливал гашетку в пол, таращась широко раскрытыми глазами в зеркало заднего вида. То, как в отражении он увидел точно такие же глаза Тревора – тот на выдохе произнес 'мы же сейчас сдохнем, правда?', причем спросил совершенно серьезно, казалось, что почти с ума сходит от удивления.Потому что все, что случалось с ними, случалось впервые – и в последний раз.И Мэтт раз за разом сворачивал, чувствуя запах паленой резины за открытыми окнами, пока они не остались одни. С ощущением дикого, разгоняющего адреналин по крови мандража.Сотни вещей, о которых он никогда никому не расскажет.Сонная улыбка Тревора.И то, как он однажды возвращается домой, усталый и немного нервный, а потом говорит – совсем просто и доверчиво. О том, что когда-то хотел, чтобы все было не так, чтобы они, вдвоем, были парой, без лишних бед и под присмотром судьбы… а теперь понимает, что они – выше нормальности. Что им это не нужно.День, когда младший брат спасает Мэтта от панической атаки.И Мэтт всегда знал. Раньше еще хотелось говорить, о том, что да, хорошо, я никогда не женюсь, я не смогу и не успею свои прожить свои – сколько там живут в среднем? – n лет так, как это диктуют родители своим маленьким детям исключительно в идеализированных понятиях и из благих намерений, и не сдалась мне моя нормальность, но я, блядь, слышите, живой, и буду живым ровно столько, сколько мне суждено… теперь и в этом нужды нет. Мэтт устает. И он понимает – выбор всегда был не из двух, а их трех: что любишь, чему принадлежишь... и что ненавидишь.Просто хочет надеяться, что видел брата не в последний раз.А этот холодный ужас, засевший глубоко внутри, отчего-то кажется знакомым. Так он чувствовал себя, когда отправил Тревора к отцу, оставшись в Холлисе. И Мэтт помнит, как ему становилось легче. С каждой новой секундой, приближающей его к побегу. С каждой милей, оставленной позади. И сейчас ему мерещится, что дышать становится чуть легче. Может быть, это и правда.И Мэтт пишет. На помятом листе, который вынес из сервиса, – потому что знал, куда отправляется – прижавшись лбом к холодному стеклу.На случай, если прогадал. Если не успевает. У него слишком много слов, которые он хотел бы сказать.А после – все еще не закрывает глаза. Отслеживает взглядом милю за милей – дорога еще никогда не казалось ему чем-то настолько ужасающим – и просто ждет. Про себя повторяет совсем глупое 'почему ты всегда прав?', и прямо перед уставшими, горящими от бессонницы глазами маячит бледное лицо Тревора; впервые в жизни так сильно тянет домой.'Потому что… что бы ни случилось, я верю в то, что однажды наступит день, когда уже ни за чем и ни от чего не нужно будет идти. И… останемся только мы?' – знакомым до боли голосом. Почти по-настоящему.Мэтт думает, так звучит совесть.Может быть, когда-нибудь будет чиста.– Эй… прости, я не знаю, как тебя зовут.– Это важно?– Нет. Просто… ты же понимаешь, что это ни черта не здравый смысл в тебе говорит, и ты сейчас просто едешь домой умирать?– Да.– Не страшно?Страх – это правильно. Зачастую. Инстинкты, тяга к выживанию. Все, с чем Мэтту больше не приходится иметь дело.Не страшно, ибо дом там, где сердце. И если оно перестанет биться – то не раньше, чем Мэтт увидит того, кому оно принадлежит.