road. 4 (1/1)

Посмотри на них. Такие счастливые, правда?У них есть мир из иллюзии, которая никогда не разрушится. У тебя – море ожиданий и море разочарования от их неоправданности, и между двумя морями ты и никого больше. Больно, должно быть?Наверное, должно быть больно, черт знает – это здравый смысл говорит, а Мэтт, как ни странно, в последнее время со здравым смыслом в затяжной ссоре. А еще здравый смысл говорит мало хорошего. Вентворт находит себя ошивающимся в центре этого маленького городка, отчего-то у здания суда, серого и обшарпанного, как и все вокруг – сейчас поздно и холодно; сырая пыль вперемешку с сигаретным дымом на дне легких, это напоминает Мэтту о доме. Вдоль улицы, через дорогу от него идет пара – не нужно быть слишком внимательным, чтобы понять это с первого же взгляда; этот парень не боится шагать вслепую, наверняка до жути влюбленный и чуть пьяный, он несет свою девушку на плечах, и она держит его глаза закрытыми.Да, правда, такие счастливые.Нет, не то чтобы Мэтт завидует.Просто… наверное, он просто хотел бы быть способным держать глаза своего брата закрытыми, чтобы он не видел того, что может ранить. Но Мэтт не может этого делать и вообще ничего не может – все еще. День за днем, каждый из них идет на тот счет, в котором они пустые, одинаковые, бесцельные. Мэтт знает – они оба устали, и, возможно, им пора остановиться. Руки на руле вечно дрожат – денег хватит, чтобы не сходить с места несколько недель, и этого будет достаточно, чтобы найти работу; с северо-востока иногда звонят сестры, чуть чаще звонит его приятель, Алекс Вудроу, вечно спрашивает, как дела, зовет их 'Mr. Went-away-and-never-came-back' и 'Mr. Went-away-and-never-came-back младший'. И никто не ждет, что они вернутся.И это не все – еще Мэтт знает, что это его вынужденная необходимость – бродить в потемках, сейчас, даже когда ему совсем просто и глупо хочется, чтобы кто-нибудь – хотя кого он обманывает с этим 'кто-нибудь'? – обнял его и разделил пополам неловкое молчание. Потому что если сегодня вечером Тревор попросит остаться с ним, то шансы отказаться будут равны нулю.Как же паршиво – знать все это.Как же болезненно это чувство, едкое, разъедающее изнутри, бегущее прямо по венам; такая ненормальная эта тяга – ну, ты же хотел быть ближе к ненормальности, получи и распишись.'Хватит, хватит, хватит', - повторяет Мэтт про себя.– Ты рано сдохнешь.– Допустим, это обязывает меня не курить и сдохнуть здоровым?И этот человек, идущий мимо, не слишком молодой и вполне обеспеченный на вид, но страшно злой и чуть пьяный, как, наверное, многие вокруг в этот гребаный вечер субботы, вдруг останавливается.– Я имел в виду, что тебя это и убьет.– А я имел в виду совсем другое, и что, это имеет значение? Все, что Вас волновало когда-либо – своя жизнь, свои проблемы и свое право на высказывание никому нахрен не нужного мнения, не правда ли? – Мэтт не знает, зачем говорит это. Зло смотрит, видит удивление на незнакомом лице. – Извините, сэр, Вы правы; я, кажись, и вправду не знаю, когда откинусь, а дел у меня достаточно, так что спасибо за напоминание.Теперь мир – это море злости и море тревоги, и Мэтт между ними, захлебывается от отчаяния и невозможности выбраться; он быстро уходит, уворачиваясь от порывов ветра, делает пару поворотов почти наугад и бежит – ему срочно нужно вернуться, чтобы убедиться, что Тревор в порядке.Они остановились и сдали авто около девяти часов назад.Около десяти часов назад Мэтт услышал, как на одной из радиоволн говорили о том, что человек, книги которого он читал, когда был младше и когда у него было время – о борьбе за права ненормальных, эти чертовски важные и нужные слова, заставившие тысячи людей выходить на улицы и не чувствовать себя чужими в толпе – покончил жизнь самоубийством вчера вечером. Говорят, в его предсмертной записке значилось: 'Прошу никого не винить и считать побег от несчастного существования трусостью, если кому-то от этого станет легче'.Не настолько и трус – раз в самом конце нашел силы назвать себя лжецом; идеалы Мэтта рушатся тоже. Он добегает до порога, по темному и узкому коридору, где одни только двери – до последней. И дает себе время, чтобы отдышаться. Бесшумно поворачивает замок в ключе и заходит в номер – все такое пустое и казенное; такой привычно растрепанный Тревор спит на нерасправленной кровати, беспрестанно ворочается и пальцами тянет тонкую ткань футболки с бледного плеча. Ему холодно, наверное. Или снится что-то плохое.Неразобранные вещи в углу, мобильники без пропущенных вызовов, подключенные к сети; на тумбочке между кроватями лежит салфетка, и на ней неровным почерком – тоже без сомнения узнаваемым – нацарапано что-то, и Мэтт поначалу даже не может разобрать, потому что здесь очень темно.Что бы ты ни делал в жизни, это не будет иметь никакого значения, но очень важно, что ты это делаешь. Потому что никто другой этого не сделает.– И что бы это, черт возьми, значило?..– Мэтт?Подойдя ближе, Мэтт понимает, что брат все еще спит. Едва слышное 'я здесь, все хорошо' и осторожное прикосновение прямо над сбившимся воротом – Тревор успокаивается, но всего на пару минут, а после снова повторяет его имя; Мэтт готов поклясться, что может видеть, как взгляд младшего беспокойно мечется под закрытыми веками. Кто сейчас не в порядке больше – сказать сложно, но если Тревор сейчас скажет что-то еще или… это было бы довольно неловко. Мэтт несильно сжимает пальцы на его плече.Тут же чувствует удар по собственному – и стальную хватку пальцев на запястье.– Слишком много самообороны, я в восхищении.– Ты. Меня. Напугал, - хрипло и с расстановкой говорит Тревор и неуверенно пытается отстраниться. – Что… что ты делаешь вообще?– У тебя руки холодные.– У тебя тоже, так что откуда тебе знать? – он все же соскальзывает с кровати и торопливо уходит. Тихая ругань и шум воды в раковине; 'возьми себя в руки' – барабанной дробью по вискам, Мэтт так устал. И держать себя в руках, и вообще.– Что тебе снилось?.. Все в порядке? И… я не знаю, что это, но я случайно прочел это, поэтому я хотел спросить…– Ты задаешь много вопросов и сбиваешь меня с толку, – младший ворчит и еще раз проводит руками по мокрым волосам и лицу, вид у него уставший и обреченный.Он садится напротив и говорит – как ни в чем не бывало, словно не было этого затяжного молчания и неловких разговоров на заднем ряду авто; он рассказывает Мэтту о фильме, который он смотрел, потому что не мог уснуть – а еще ума не мог приложить, куда старший потащился после долгой дороги и стольких бессонных ночей прежде. Фильм об одиннадцатом сентября.*Фильм из тех, что снимают ненормальные. Это… наверное, самый сумасшедший вид искусства из тех, что все же стали популярными – ненормальные привыкли снимать фильмы так, будто этого разграничения, делящего на своих и чужих, нет. Они зовут это утопиями, нормальные – антиутопиями.И, логично, жизнь такая же. Для кого-то – утопия. Для Тревора и Мэтта – всегда с приставкой анти-; старший хотел бы восхищаться этим актом крикливого самовыражения, только вот в жизни нельзя представить, что чего-то нет, и строить свою реальность вокруг этого. Точнее, можно, только зачем? Разочаровываться больно.– И эта фраза, в самом конце, – увлеченно рассказывает Треви, размахивая руками. – Она так напугала меня, что, мне кажется, я никогда не перестану думать об этом.– Что пугающего в ней?– Я услышал это. Я повторил это дважды, и тогда я спросил себя – если человек видел, значит ли это, что он гарантированно останется живым до момента, который определен ему судьбой? Значит ли это, что, что бы он ни делал, в итоге он окажется в нужное время и в нужном месте? И я понял, что никто не думает об этом, потому что нормальный беспокоится только о своей судьбе, а я пытаюсь посмотреть на это с другой стороны. Ибо все, что мы делаем, влияет на…– Трев?..– И я видел это в твоих глазах – тебе страшно, Мэтт. Тебе страшно – и я верю тебе, когда ты говоришь, что тебе не нужна твоя нормальность. И ты заслуживаешь жить так, как ты хочешь, а не так, как должен – и если есть хоть один способ, чтобы ты мог избежать своей судьбы, что бы там ни было, в этом твоем видении, я собираюсь помочь тебе.У него… глаза горят. Боже, если бы кто-нибудь видел его, такого чокнутого и воодушевленного; Мэтту кажется, что он сам сейчас сойдет с ума, что еще секунда, еще слово, и…– Но что, если нам только кажется, что мы сопротивляемся? Что, если каждое твое действие – всего лишь еще один шаг к тому, чего уже не изменить? Что, если даже я делаю только то, что должен?Мэтт отворачивается и зажимает костяшки пальцев между зубами, чтобы не закричать.Ему двадцать два, но за эти двадцать два бесцельно и бесполезно прожитых года никто не считал, что он имеет право бороться. Никто не предлагал свою помощь. Никто.– Это обидело тебя?– Это задело меня. Это самое важное из всего, что я мог услышать. И мне… грустно? И мне жаль, что я не достоин этого и был неискренним с тобой.– Ты достоин той самой альтернативной вселенной без нормальности. Жаль, что тебе никто не может этого обещать.Хочется верить, что им обоим не хватало этих разговоров, и хочется верить, что они справятся, – Мэтт замечает на себе этот взгляд, беспокойный и пристальный, но… ничего не происходит? Они ужинают и составляют список дел на ближайшее время; Тревор говорит, с утра заморочиться чем-то проще, обещает поискать в сети объявления об аренде, когда старший заснет. – Проведи пару дней, как все. Тебе станет лучше.– Например?– Например, – Тревор приподнимает бровь и смотрит куда-то в переносицу, но не в глаза, – без моего крайне надоедливого и приносящего одни неприятности общества.– А если в следующий раз, когда ты это скажешь, я помою тебе рот с мылом? Как за мат, когда тебе было лет двенадцать?..Он смеется, в его глазах недоумение – от неожиданности у Мэтта все из рук валится; если бы знал хоть кто-то, если бы ты знал, как я скучал по тебе, пусть все будет, как сегодня – расскажи мне обо всех вещах, которые нравятся тебе и которым не доверяю я, еще неделю будем собираться наконец-таки постричься и посчитаем, сколько нужно зарабатывать, чтобы потянуть однушку на улице, что так похожа на ту, на которой мы выросли.– Тогда просто иди спать. И, пока будешь засыпать, помечтай о чем-нибудь. Без всяких условий, реальных и предполагаемых, – если хочешь, мечтай о чем-нибудь, что вряд ли случится. Это важно, если это дает тебе надежду. Если это делает тебя счастливым. Я знаю, что ты редко мечтаешь. Наверное, вообще никогда.И такого Мэтту тоже никто не говорил.– Это не работает, – категорично заявляет Мэтт, когда слышит осторожные шаги по скрипучему полу.– Я пришел спросить кое-что.– Тогда спрашивай.– Говорят, те люди из 'Аль-Каиды' тоже были ненормальными. Как думаешь, они были?– Что вообще в твоей голове?! – Мэтт подскакивает с кровати и ударяет по выключателю. В первый раз промахивается, руку обжигает болью.Его младший брат стоит прямо перед ним и щурится от слишком яркого света. Его младший брат действительно хочет знать, что ненормальность не делает человека хуже. И сейчас – Мэтт может сказать наверняка – он думает о Дэне Стюарте, о луже крови на полу гостиной, о их последней ночи в Холлисе.– Монстр общественного мнения, от которого я не могу избавиться. Вот, что в моей голове.Мэтт едва слышно зовет его по имени и неуверенно указывает взглядом на место рядом с собой.– Останься со мной… пожалуйста. Если хочешь.И им все еще достаточно места, когда они рядом. Очередной щелчок выключателя – а после остается только темнота, почти непроглядная, но впервые за долгое время не вызывающая никаких опасений. Тревор, лежащий так близко, совсем рядом, кажется особенно хрупким, и от ровного тепла его тела почему-то пробивает на дрожь. Он только осторожно притирается к плечу старшего, почти не касаясь – а если честно, так хотелось бы.Слишком много всего, чтобы сказать и сделать. И ничего из того, что Мэтт может позволить себе.– Расскажи мне…– Почему ты говоришь шепотом, Мэтт?– Не знаю. Так надо? Расскажи мне, что было дальше. 'Что бы ты ни делал в жизни, это не будет иметь никакого значения, но очень важно, что ты это делаешь. Потому что никто другой этого не сделает'. Это ведь не конец?И Треви, точно так же, шепотом, отвечает:– …никто другой этого не сделает. Например, когда кто-нибудь появляется в твоей жизни и часть тебя говорит: 'Ты еще совсем не готов'. Другая часть…' Расскажу когда-нибудь потом, скажем, когда я проснусь, а ты все еще будешь рядом, по рукам? – он тихо смеется, и его прерывистое дыхание щекочет шею.По рукам – но Мэтт уже всё понял. Другая часть – это его сердце.Ему ли говорить о непоследовательности и опрометчивости.Ему ведь еще никогда не было так плохо. Никогда не было так хорошо. ***Такой довольный, Тревор говорит о том, что он теперь официально стажер, рассказывает о новых знакомых с работы – и о том, что он зачем-то пообещал им, что они когда-нибудь увидят его старшего брата. Странно и неловко – Мэтт вряд ли за новых людей в его жизни, да и по старым не особенно скучает. Не уверен в том, что происходит.Но как будто уже целую вечность все в порядке, а не пару недель.Где-то после планов на праздники и заявления о том, что от Мэтта несет моторным маслом – что было бы удивительным, если бы он не перебирал мотор сегодня, но он перебирал – но никто, к слову, не против, Тревор произносит это:– Часть тебя говорит: 'Ты еще совсем не готов'. Другая часть непременно говорит: 'Сделай ее своей навсегда'.* Вот, что сказал главный герой. – Я думал… ты забыл о том, что пообещал рассказать мне это.– А я никогда ничего забываю, – тут же отвечает Тревор и смотрит – снизу вверх, долго, внимательно, почти что заискивающе. – Как думаешь, кто прав? Он, те, кто считают ненормальных потенциальными террористами, или я, когда все еще не решаюсь поговорить с тобой о том, что происходит?Конечно, старший краснеет только от того, что сейчас холодно – по той же причине он прячет руки в карманы и низко опускает голову; нет, конечно, – а другая часть Мэтта продолжает говорить, и с каждым разом она говорит все громче и убедительней, и он просто не может перестать слушать.В паре кварталов от места, которое они теперь зовут домом, они останавливаются – точнее, младший обгоняет Мэтта и встает прямо перед ним, преграждая путь.– Просто… возьми меня за руку, это ведь не так сложно, правда? И я пойду за тобой, точно так же, как делал это раньше. Не спрашивая и не сомневаясь в том, что ты говоришь. Потому что… что бы ни случилось, я верю в то, что однажды наступит день, когда уже ни за чем и ни от чего не нужно будет идти. И… останемся только мы? Ни нормальности, ни чего-то еще, что выше и больше нас. А если не наступит – мы его отвоюем, и он все равно будет нашим. И я все еще буду держать тебя за руку. Или ты сейчас скажешь мне 'нет' в последний раз, и я пойму это.Выбор, казалось бы – а Мэтту этот момент кажется самым безвыходным в его жизни; его младший брат смотрит на него полными надежды глазами, и, похоже, сам не верит в то, что все же нашел смелость сказать эти слова.Треви прав. Часто бывает прав, сам того не зная – и да, так и есть. Не смогут друг без друга, не пройдут этот путь поодиночке. А сдаться и позволить миру взять верх – слишком большая роскошь.Старший не протянет, он знает – до безумия нуждается в том, чтобы рука Тревора была в его руке; он так хочет забыть обо всех 'против', обо всех 'за'. Убедить брата в том, что он – лучший человек на Земле, и никакая ненормальность этого не изменит. Видеть его счастливым. Вместе встретить день, когда останутся только они, и ничего больше, никого больше.Даже если что-то из этого несбыточно, Мэтт не хочет разбивать сердце Тревора.– Мне нужно время.– Хорошо, – Тревор неловко топчется на месте и торопливо поправляет волосы – как он всегда делает, когда нервничает. – Тебе нужно время, я понял.Еще год назад, может быть, это были бы обвинения в нерешительности и трусости, презрительное молчание или что похуже – сейчас младший только неуверенно улыбается, пожимает плечами и продолжает идти по направлению к дому.Год назад. Сегодня. И время, которое только что было обещано.Тебе ли не знать, что 'позже' рискует превратиться в 'никогда'?– Перчатки эти твои колючие, еще и током дергаешься, – недовольно ворчит Тревор, пока не понимает, что происходит. – Мэтт?..Мэтт закрывает глаза, наклоняется к его лицу и просто целует, медленно, но решительно – и чувствует, как Тревор дрожит под прикосновениями, и только крепче сжимает его пальцы в своих.– Правда? – младший хрипло выдыхает это слово на потрескавшиеся губы. И в самую душу смотрит.– Правда.И эта его улыбка в поцелуе. Никаких обиды и злости, никакого недоверия – совсем не то, что было в прошлый раз. И происходящее, почти нереальное, но десятки раз увиденное во снах, за которые Мэтт себя ненавидел, с ума сводит – он торопливо стягивает эти проклятые колючие перчатки, осторожно притрагивается к острым скулам, обнимает за шею, зарывается пальцами в припорошенные снегом волосы.Может, это и есть их новое 'так должно быть'?Мэтт хочет в это верить.– Ты мне одно скажи, – тихо говорит Тревор, прижимаясь лбом к его плечу. – Если под 'мне нужно время' ты подразумевал эти две с половиной секунды, то что ты успел понять?– Всё.Тихо смеется и зовет Мэтта чокнутым – а Мэтт вспоминает о том, как все просто, когда в мире, состоящем целиком из темноты, есть свое Солнце, и оно точно никогда не погаснет. Непредсказуемый, удивительный Тревор, заслуживающий всего на свете и сразу, но выбравший своего старшего брата.Но Мэтт все понял, наконец, это правда.Он ведь действительно не имеет понятия, сколько у него времени на счету.И, если не сейчас, когда?