home. 3 (1/1)

Мэтт появляется поздно вечером, ровно за секунду до того, как Тревор успевает подумать о том, что очередной человек, перебегающий дорогу в перекрестке от него – точно не его старший брат.И мир вокруг мгновенно возвращает себе свою реалистичность – давящая тишина сменяется привычным дорожным шумом, цвета становятся чуть ярче и даже дышать становится легче. Тревор больше не сходит с ума, он лишь немного нервничает, пока смотрит, как брат торопливо приближается к нему, едва заметно оглядываясь по сторонам. Он выглядит уставшим, но спокойным – пожалуй, даже слишком спокойным – это заставляет еще сильней мучиться вопросом о том, что сказать и как себя вести теперь.– Привет.– Я так волновался за тебя, – едва слышно выдыхает Тревор. Слова, будто мелкие песчинки, скребут по внезапно пересохшему от волнения горлу.Как это всегда бывает осенью, на небе ни одной звезды – взгляд Мэтта светится ровным теплом каждой из них, невидимых и далеких. Спокойный и внимательный, он заставляет чувствовать себя так, словно это возможно – быть читаемым насквозь, до самой сокровенной мысли и страшной тайны. Еще он заставляет чувствовать себя в безопасности; Тревор хотел бы хоть на тысячную долю быть таким же.Тревор много чего хотел бы в этой жизни, если честно. Например, счастья; немного совсем – хоть на одно мгновение не чувствовать ни хода времени, ни тяжести проблем, ни осознания собственной неопределенности и ее последствий. Быть уверенным, избавиться от тревоги. Знать, что завтра наступит, – знать, зачем. И если бы только он хотел этого для себя – нет, это было бы глупо и эгоистично, а таким желаниям свойственно быстро проходить и забываться. Но он сделал бы что угодно ради счастья того, кто всегда рядом с ним.Мэтт косо улыбается и нервно дергает плечом. Будто без слов говорит: 'Был бы повод волноваться'.Сумасшедший.***'Это семейное', - эту фразу, говоря о Вентвортах, произносили слишком часто. Почти всегда – презрительным тоном; Тревор понимает значение этих слов заново, когда видит, как Мэтт с почти нечеловеческим равнодушием усмехается, отвечая на вопросы отца… и одновременно Тревор узнает в этом себя.– И после всего, что вы сделали, вы смеете являться в мой дом?– И после всего, что мы сделали, ты попытаешься выставить нас? – вдруг совершенно серьезно спрашивает Мэтт. – 'Вы смеете являться в мой дом?' Как будто это когда-то было чем-то особенным. Дом не Белый, и ты не президент, к счастью.– Мэтт… - торопливо вмешивается младший. Он знает – брат прав, но… им действительно нужны и время, и крыша этого дома, как бы паршиво это ни было. Отчего-то он уверен, что сейчас должен костьми лечь, но защищать Мэтта до последнего, – хоть и знает, что от безразличия и беспричинного осуждения защиты никакой нет.– Сегодня, когда я ехал сюда, сменив три попутки, потому что никто не хочет везти людей из Холлиса, мне казалось, что в этот раз все будет по-другому, – невозмутимо продолжает Мэтт. – Может быть, ты скажешь: 'Я так рад, что вы в порядке'. 'Хорошо, что у тебя хватило ума, чтобы выпутаться из этого дерьма, Мэтт'. 'Спасибо, что ты последние десять лет смотришь за этим проклятым домом, раз я оказался трусом и слабаком, неспособным на...'Это не больно – унизительно, скорее; у Тревора горит лицо и звенит в левом ухе – еще он готов поклясться, что затылком чувствует удивленный взгляд Мэтта. Сам не знает, что именно произошло и как.Просто он впервые в жизни заслоняет собой своего крайне несдержанного на слова старшего брата.У него руки дрожат, когда он несильно сжимает пальцы на предплечье Тревора, пытаясь увести за собой. – Мы уедем завтра. Так странно и страшно – знать кого-то лучше, чем себя, но не знать, как помочь. И можно ли. Мэтт беспокойно мерит комнату шагами, косится на закрытую дверь; в его бездонном взгляде тревога плещется на самой поверхности, и он много и торопливо говорит, почти взахлеб. Правда, ничего дельного и понятного Тревор не слышит – молча соглашается, зная, что это лишь защитная реакция. Такой он, Мэтт – почти без эмоций, почти без страха, почти без слабостей. А сейчас на грани.– С прошедшим, кстати, – все же срывается с языка во внезапно повисшую над ними тишину.– А? – растерянно переспрашивает Мэтт.– У тебя позавчера День рождения был, я хотел поздравить, но не дозвонился, и…– И как лето так быстро закончилось?.. Спасибо. Если честно, Треви, ты единственный, кто меня поздравил, – совсем тихо отвечает он и еще тише добавляет: – помнишь, как-то раз, совсем давно…– Да.Да, Тревор помнит. Лет пять назад, на Рождество, когда они остались дома одни, когда один из них все еще не умел различать пиротехнику и пальбу по звуку, они говорили почти до самого утра, потому что не могли заснуть. И Мэтт сказал тогда, что, может быть, все же наступит время, когда что-то случится – и все вокруг перестанет быть таким пугающим. Может быть, они смогут сделать мир вокруг себя лучше. 'Вот, будет мне, скажем, двадцать один'. Эта фраза, огромные сияющие глаза и привычка постоянно оборачиваться – таким был Мэтт.Теперь – видит опасность, даже когда не смотрит. Больше не мечтает. Ни о чем.Загадывал и прогадал.– Мне был двадцать один год. И я все проебал. Доверие семьи, твое доверие и…– Нет, Мэтт. – Мы не можем вернуться домой, понимаешь? – в его голосе сквозит отчаяние. – Мне было так страшно говорить об этом вслух.– Я понял это с самого начала. И, - Тревор прячет лицо. Ему становится сложно говорить, – я не солгу, если скажу, что это не пугает меня. Меня не пугала определенность, меня никогда не пугал этот проклятый город и десятки других мест, в которых мне, возможно, когда-либо предстоит оказаться. Меня вообще ничто не пугает… пока ты в порядке и рядом со мной.– Правда?..– Да, но я должен спросить тебя кое о чем.– О чем именно?Тревор не уверен в том, какой вопрос он действительно должен задать сейчас. Ему нужны ответы на оба - ему так не хочется окончательно все рушить своими сомнениями.– Мэтт, я знаю, что ты всегда винишь только себя. И считаешь, что не можешь знать, как правильно поступить, но это ты спасаешь меня. Всю мою жизнь. Скажи мне, что ты не оставишь меня здесь, потому что я собираюсь последовать за тобой, что бы ты ни решил делать. Если ты позволишь мне.– Тогда ты спрашивал об этом в первый и последний раз. Я тебя никогда не брошу, ты слышал это?Мэтт говорит это серьезно, почти зло. Хмурится и сжимает пальцы до побелевших костяшек.Тревор все равно видит, как он едва заметно улыбается, и в этом есть что-то, похожее на смущение; Мэтт как будто и вправду не понимает, что его младший брат может доверять только ему.– Только… - тишина рассыпается на мелкие осколки. – Ты ведь совсем не об этом хотел спросить, правда?– Правда, – честно соглашается Тревор.Они засыпают в одной постели, им даже не тесно, почти не неловко – спустя много лет они все такие же тощие и привыкшие все на свете делить пополам. И точно так же не получается ни лгать, ни замалчивать.Тревор хотел спросить не совсем об этом. Сейчас он отводит взгляд, невидяще таращится в потолок, на котором мелькают неясные блики, – если честно, он напуган, потому что действительно чувствует это. Что-то изменилось. Мэтт и он сам, они снова одни, снова совсем близко – у них есть немного времени, чтобы передохнуть и начать заново, у них есть крыша над головой на эту ночь и закрытая дверь, в которую вряд ли кто-то станет ломиться, но… Тревор готов поклясться, что нутром ощущает присутствие кого-то еще. Не здесь, но где-то рядом – словно сам факт существования человека, который может оказаться парой Мэтта, не дает ему покоя.Он, она... неважно, кто – прямо в эту чертову секунду ходит по Земле, дышит, чувствует. Когда-нибудь встретит. Через год. Месяц. Неделю. Завтра, когда они перешагнут порог этого дома. 'От судьбы не убежишь', – так говорят нормальные о других нормальных.Сейчас бы, как в детстве, спрятать лицо на плече Мэтта и рассказать все, как есть, – знать, что он поймет. 'Это правда, что ты нормальный? Точно такой же, как все?' – Тревор прокручивает эти слова в своей голове и понимает, что не сможет произнести их вслух.Он смотрит на брата. Усталая улыбка, острые бледные скулы и глубокие тени под глазами. Мэтт, наверное, так устал прятаться, спасаться и спасать, придумывать по двадцать шесть планов на каждый день, чтобы от 'A' и до 'Z'.Мэтт, наверное, так устал быть одиноким.Мэтт, наверное, просто чертовски сильно устал; его, такого измученного, совсем не хочется травить недоверием. Тревор и не станет – он просто обещает себе забыть о том разговоре с отцом.Он задает другой вопрос:– Если бы ты был нормальным, – голос предательски срывается на последнем слове, – кто был бы твоей парой?– Ты часто думаешь о вещах, которые никогда не произойдут? Это пустая трата времени, Треви. Так что и тебе не советую.И Тревор проваливается в этот момент, словно с головой под воду уходит, – он не хочет, действительно не хочет слышать, как до безумия громко тикают часы, отсчитывая каждую новую секунду; он не хочет осознавать, что сердце Мэтта колотится намного громче и чаще… так, словно он только что солгал.Но это происходит.