To burn it down (1/1)

Впервые в жизни Тревор не понимает историю о своем старшем брате и, наверное, даже в неё не верит.Но быстро находит причину – Мэтт эту историю тоже не понял до конца; Тревор внимательно слушает то, что брат торопливо пытается рассказать ему, и он уверен, что он первый, кто узнает о произошедшем от самого Мэтта. Что Мэтт наверняка не обсуждал это ни с кем, даже с собой, не делал выводов и не задавал вопросов… впрочем, осуждать его здесь не за что. Это ведь просто эпизод без смысла, поступки без мотивации – то, что однажды происходит со всеми. Со всеми ведь, да?Когда Мэтту было двадцать, он совершил преступление и избежал наказания. Не в первый и не в последний раз.И ответственность понес кто-то другой; но это было совсем не так, как когда его маленький и глупый брат стащил у него книгу, внесенную в реестр запрещенных.Тревор знает, что Мэтту не понравится то, что он ему скажет, но больше сказать ему нечего, так что он спрашивает, но прежде – делает глубокий вдох и касается лица ледяными руками, всего на мгновение, пытаясь избавиться от непрекращающейся болезненной пульсации в висках. Он нервничает.– Как ты думаешь, они все еще пристально следят за Милтоном?– Ты можешь трижды сесть за решетку, пока будешь пытаться связаться с ним.– Это так не работает, Мэтт, в мое существование уже никто не верит даже, я уверен, что я могу спокойно пройтись по Центральному парку и ничего не случится.– Да как же ты не поймешь. Просто послушай, Тревор, я…– Вот именно. Ты, – резко обрывает его младший. – Это всегда ты. Ты единственная причина всего, что происходит… в первую очередь, для меня, и я о своём выборе не жалею. Но мы, все мы остались на другом материке, у нас нет времени, мы в ужасе – и если еще не находимся под пристальным наблюдением, то скоро окажемся. И нас с ума сводит то, что мы совсем одни. Как это случилось с Аляской.И там, откуда на сотни миль тянутся невидимые провода, что-то со звоном бьется о пол – Тревор почти подрывается с места, он собирается протянуть руку, успокоить, сказать, что все будет в порядке. 'Ты не виноват, Мэтт, ты ни в чем не виноват', – этого он вслух не произнесет, но брат поймет это, он знает.Но вовремя останавливается. Ведь он здесь совсем один.– Прости. Прости меня, Трев.– Ты обещал, что мы скоро встретимся. И… мы оба знаем, что от тебя больше ничего не зависит. Просто позволь мне сдержать твое обещание. После всего, что ты делал для меня. Мэтт?И Тревор вспоминает тот разговор – совсем другой, но всё о том же – Мэтт говорит, что уйдет на войну, чтобы, когда все кончится, они, вдвоем, все еще были; Тревор говорит, что тот станет убивать. Но если тогда младший и вправду не понял и не смог вынести тяжести выбора, который Мэтт делает мгновенно, не оставляя себе времени на сомнения и не забывая о том, что у него только одна попытка никого не ранить… теперь Тревор знает, как много брат взвалил на свои плечи в тот момент и как ему тяжело по сей день.А вот тяжести своего выбора он не чувствует совсем, как угрозы последствий не видит.От того тон его неоправданно жесткий, когда он пытается убедить Мэтта помочь ему в том, чего Мэтт при других обстоятельствах не допустил бы; и да, это два совсем разных разговора, но они всё о том же, потому что в этой идеальной, логичной цепочке в голове Мэтта, из причин и следствий, с осознанием зоны ответственности и степени вины – только что сломалось что-то. Как в нем самом. Снова.И Тревору не нужно слышать, чтобы знать. Но он слышит, и это так больно.Мэтт говорит ему о том, что сейчас можно сделать, чтобы убедить Джесси Милтона помочь им; Тревор не уверен, что эта информация своей цены стоила, и оттого слушает вдвойне внимательно. И говорит 'до скорой встречи, Мэтти'.Тревор говорит брату о том, что любит его, но знает, что от любви его Мэтту ни капли не легче.Он выходит за дверь как никогда уставшим, впервые за долгое время несчастным, а не равнодушным… и словно постаревшим на пару лет. А там его уже ждут, и как только дверь с грохотом закрывается за его спиной, люди начинают говорить, оглушительно громко и вразнобой.– Это единственное, что мы можем сейчас. Если у нас нет ни шанса посадить самолет на побережье, мы должны найти самолет, который взлетит. Прямо из этого города, в ближайшее время… чтобы это был регламентированный рейс, который никто не попытается отменить… да, я понял, – продолжает Тревор, торопливо перебивая возражение Алекса на этот счет, – учитывая то, что среди нас есть те, кто в розыске, а некоторые даже официально мертвы, я имею в виду, что нам придется его угнать. Точнее, сначала найти того, кто нам поможет.– У тебя все в порядке с головой?– Да. Нет. Какая разница?– А что Мэтт сказал? – тут же, с панической, визгливой почти нотой в конце фразы спрашивает кто-то у Тревора за спиной, но он не понимает, кто. А обернуться и посмотреть он не хочет даже.В голове эхом звучит 'прости, Трев', снова и снова – и там, глубоко внутри, где все выгорело дотла, мгновенно вспыхивает что-то, вороша пепел воспоминаний и мыслей. И, к своему удивлению, Тревор начинает злиться.– А если вы не заметили, Мэтта здесь нет и никогда не было. Это мы транслируем их идеи, выполняем их просьбы и одновременно пытаемся выжить. И сейчас мы должны действовать быстро и автономно, если не хотим, чтобы в ближайшее время нас нашли и растаскали по тюрьмам… так что неважно, что мой брат сказал. Важно, что мы собираемся делать.– Ты ебанулся вчера вечером, когда единственный его план провалился и ты понял, что он тебя не спасет.– Извини?Моллой внезапно появляется перед ним, и он говорит, но Тревор почти не разбирает слова. Но они сбежали, когда им было удобно, там нет войны, никто не знает, вернулись бы они в Штаты, вернулся бы Мэтт за тобой, если мог, он ведь оставил тебя, так просто…У Тревора темнеет в глазах, и он бьет. Дважды, трижды, вдвойне сильно, когда потрескавшаяся от холода кожа на руках рвется поперек костяшек, и кровь начинает течь по судорожно сжатым в кулаки пальцам. Бьет даже тогда, когда Тим опрокидывает его на бетонный пол и пытается… да нет, даже не сдачи дать, просто остановить.Тревор размыкает окровавленные губы и произносит одно только 'не смей'.Да, может быть, вчера вечером Тревор сошел с ума прямо в тот момент, когда Вудроу сказал, что всё кончено… и Тим, и кто угодно может говорить так о Треворе. Но не о его брате. Не так. Не то, что он слышал только что.– Именно об этом я и говорил. Ты не понимаешь, что ты делаешь.– Что я делаю? – спокойно интересуется Тревор. Ему плевать, что все слышат и все смотрят.– Ты, черт возьми, хранишь в вещах огнестрел, и никто об этом не знает.И вот тогда никто не говорит, не просит успокоиться и не собирается пойти и разнять их.Тревор встает на ноги и поднимается на этаж выше – идет в угол, где обычно остается на ночь, не позволяя себе занимать место там, где еще сохраняются нормальные условия, и забирает дорожную сумку, в которой хранит вещи. Он распаковывает ее на глазах у всех. Осторожно раскладывает приклад, притирается к нему плечом, на котором, к счастью, не набит синяк еще, ведь Тревор никогда не стрелял (и сейчас не собирается) – и снимает предохранитель.Моллой торопливо поднимает руки, давая понять, что двигаться с места он не станет. Просто стоит и ждет.– Такие… не делают в Штатах, – спокойно поясняет Тревор, указывая взглядом на пулемет, который держит в руках, – несколько лет мой брат купил чертежи для него у мексиканцев. И собрал его сам. В нем даже центр тяжести оптимизирован, да и шума не так много… в принципе, если сейчас я выстрелю, никто из тех, кто живет в этом квартале, не наведается узнать, что случилось. Ну, может, все-таки немного шума будет.– Ты не станешь, – говорит Моллой. Скорее утверждает, чем спрашивает.– Я не знаю. Я же ебанулся. Вчера вечером.– Ты создаешь панику, – Вудроу настойчиво вклинивается в разговор, – немедленно прекрати держать его на прицеле.– Я объясняю ему, и это его единственный повод слушать. Так вот, Тимоти. Это то, что мой брат мне оставил. Пулемет, который мне некуда деть, чертежи для двигателя, которые мне некому продать, и компромат на директора Юнайтед Эйрланс, который ты так самоуверенно запрещаешь мне использовать. И это всё, что у меня есть. Ну, еще куча обязанностей, которые я на себя взял. Помогать людям перебираться сюда из разных концов страны, отапливать этот чертов дом, в котором живет уже человек сто, поддерживать связь, организовывать вылазки по ночам, когда у нас кончаются лекарства и еда… ты хоть раз это делал?– Нет.– Но ты прав. Я всего этого не заслуживаю, и я с этим не справляюсь. Так что я оставляю это тебе… но все-таки, если позволишь, – он опускает пулемет затвором в пол, и те, кто держится вдоль стен, пытаясь хоть как-то себя обезопасить, облегченно выдыхают, – не всё. Так что пойди и спроси у Алекса, что теперь ты должен делать.Тревор едва заставляет себя переставлять ноги – чувствует, как на него все смотрят, и ему вдруг становится не по себе. Он идет к своей старшей сестре, и она спокойно берет оружие в руки. Шепотом произносит 'все нормально'. Ей не страшно, она с ним не спорит. Отчего-то.Теперь людей, которые верят ему и тому, что он делает, можно пересчитать по пальцам. От ответственности это Тревора не освобождает, но всё вдруг становится проще. Так просто, как на его пути из Чикаго – он идет один и не знает, кто пойдет с ним на следующем повороте, но это совсем не его выбор.Он спит пару часов, а потом долго слоняется по верхним этажам, пытаясь скоротать время до наступления темноты; Тревор знает, куда ему нужно идти – находит карту города и пытается проложить маршрут в обход больших скоплений людей, полицейских постов и других мест, в которых ему лучше не оказываться сегодня вечером… чтобы не запутаться, приходится отмечать их карандашом. Единственный, что находит Тревор, лежит между страницами 'Кризиса совести'. Глава 10, Последствия. Тревор иногда пытается разобраться, о чем это, когда следит за связью и вынужден проводить часы напролет без дела и сна. Он уже почти понял, что такое инквизиция (например, они есть инквизиция в некотором роде) – и то, что, хоть Мэтт выбрал эту книгу случайно, только для того, чтобы запутать их, это было неслучайно совсем.Есть такое выражение: ?железная рука в бархатной перчатке?.Я не думаю, что жестокосердие, проявленное структурой власти, породили события весны 1980 года. Мне кажется, что жестокосердие уже существовало, это доказывает и история.Двадцатый век… какая ветхая, заплесневелая древность. А власть все еще жестокосердна, и благодетель держит в ласковых руках телескопические дубинки и пистолеты.Люди не меняются, вот, что думает Тревор, пока ожесточенно, почти разрывая тонкую бумагу, ставит кресты на карте – он плохо помнит Нью-Йорк, в самом деле; простая мысль вдруг кажется удивительным открытием. Они сейчас так же разрозненны и подкошены неудачей, как первый состав 'Отряда' после задержания в Аляске, как протестующие у Белого дома пятнадцать лет назад после казни их лидера… как те люди, что строили Вавилонскую башню и однажды перестали слышать друг друга? В том же сомнении, подверженные той же избирательной гуманности, категоричные и склонные к боязни всего непохожего и всех непохожих. Они точно такие же люди, как те, кто населял эту планету сотни лет назад, так чего они ждали, на какие изменения они рассчитывали?Но это и еще кое-что значит. Они остались прежними не только в совокупности. Каждый из них, сам по себе – тоже.И Тревор все тот же. У него все еще та же мечта и та же цель. У него есть семья. Он тот самый парень, который живет в Нью-Йорке, собирается быть инженером, повторяет все за Мэттом… просто почти на десять лет старше.Он делает ровно то, что он обещал Мэтту. Всё еще.В дверь тихонько стучит кто-то, и Тревор долго сомневается, но все же позволяет войти.– Привет. Я не вовремя?– Весь сегодняшний день не вовремя, и я в нем – не вовремя больше всех. Хочешь поговорить?Тревор думал, что Эрика к нему не придет, но вот она здесь, и она не пытается его убить. Не кричит даже. И не ранит хлёстким 'кем ты стал?' (Тревор не уверен до конца, но, кажется, он только что почти пришел к выводу, что никем и не стал в конечном счете) – не делает ничего, что могло бы быть в её духе. Она осторожно закрывает за собой дверь, на цыпочках идет по пустой комнате и садится напротив на холодный бетонный пол. Долго разглядывает карту – Эрика знает, что Тревор делает – а потом его самого.– Это куртка Мэтта?– Да, – кажется, Тревор уже сотню раз отвечал на этот вопрос. Отчего-то это заставляет его улыбнуться.– Ты на него похож. Очень, – Эрика говорит это шепотом. Так, словно она даже себе в этом боится признаться.– Правда?– Сегодня… неважно, что произошло, был ли ты прав. Когда я смотрела на тебя, мне пришлось поверить в то, что Мэтт действительно жил так же. Что он был с 'Отрядом', спланировал побег из Бостона, делал все те сумасшедшие вещи, на которые мне никогда не хватало смелости… но хватало вам. Раньше мне было сложно это представить. Но я знаю, что он всегда так же борется за свою правоту до последнего – и, видимо, даже в таких вещах, которые для человека, которым я была, от правды совсем далеки.– А это хорошо? То, что я на него похож?– Это то, какие вы есть.Она рассказывает Тревору о том, каково ей было услышать голос Мэтта – сегодня и впервые с того момента, как ей сообщили, что он мертв; Эрика плачет, и она просит прощения, хотя сама вряд ли знает, за что.Было ожидаемо, что теперь всё намного сложнее, когда они понимают друг друга.– Ты уйдешь сегодня?– Да.– А когда вернешься?Эрика его не отговаривает. Не дает советов, не просит остаться. Она всё знает.– Надеюсь, что вернусь. Сразу, как только смогу… а идти придется прямо сейчас. Где Алексис?– Спит.– Тогда возвращайся назад. И, пожалуйста, не говори никому. – Тревор, – сестра неловко переминается с ноги на ногу, – что мне делать с… вещами, которые ты мне оставил?– Документы бесполезны, деньги в твоем распоряжении… образы нужно просто хранить и никому не позволять копировать. А насчет Uzi, ну, стрелять не советую, но если придется, то, конечно, стреляй.– Думаешь, придется когда-нибудь? Тебе – придется?Тревор пожимает плечами. Он вообще ни в чем не уверен.– Спокойной ночи, Эрика. Будь осторожна.Он направляется в Ист-Сайд, и огромные высотки, от которых веет роскошью, что значительно отличает их от монотонного урбана Чикаго, вытягиваются ввысь прямо в тот момент, когда взгляд охватывает еще несколько этажей. Словно идеальная графика, все равно отстающая от восприятия на тысячную долю секунды. Неживая. А Тревор живее всех живых; он расправляет плечи, гордо вздергивает подбородок и идет.Потому что даже если в него никто не верит, он в себя верить обязан.Если человек не способен справиться с такой простой вещью, то железную птицу он не приручит. А Тревор должен.***– Никто не говорил, что будет легко,Такая досада, что мы расстаемся,Никто не говорил, что будет легко,Никто никогда не говорил, что это будет… так тяжело?*– У тебя отлично получается.– Не нужно много ума, чтобы мыть окна.– Нет, – Хелена, как всегда, тяжело вздыхает. Видимо, собирается с мыслями. – Ты умеешь петь. Это хорошо звучит.Мэтт понятия не имеет, что значит это слово, но он не переспрашивает… он устал так, он уже делал все, что мог, но у него не получается бороться с навязчивыми мыслями. Здесь, в этой гостиной, почти все, кто прибыл вмести с ним – да, и все они не находящие себе места, нервные, лишенные остатков самообладания. И сама английская королева не явилась на рождественский ужин, чтобы быть с ними в этот нелегкий момент.Мэтт и вправду моет окна, чтобы чем-то занять себя.С тех пор, как Тревор ушел, прошло пять часов и двенадцать минут. Ровно пять часов и двенадцать минут от него нет никаких вестей.Мэтт сходит с ума.– Моя бабушка так делала, чтобы успокоиться. Всегда разные слова… но обычно эти, я только их помню. Не совсем понимаю, что это и зачем, – попытка объяснить замыкается сама на себе, Мэтт долго молчит, оттирая пыль с оконной рамы. – Из тех странных вещей, которые делают пожилые люди. Видимо, по привычке, о которой я ничего не знаю.– Что такое музыка?– Коды, – уверенно отвечает Мэтт и зачем-то добавляет: – Разные.– Я слышал, как люди поют. В церкви, например, – говорит Джимми. Последние три часа он молча изучал схему приборной панели, хотя он знает ее наизусть. Да и лететь никуда не собирается.– Черт возьми, Джеймс, серьезно?.. – Мэтт так не хотел срываться на него из-за этого. – Вам и вправду проще так думать? Окей, Бог все создал. И человека тоже. По образу и подобию. Потом его же судил, и протаскивал через ад еще при жизни, и наказывал невиновных, и убивал тех, кто еще ни плохого, ни хорошего сделать не успел. Так и было.– Вопрос не в том, как проще думать.– А в чем? И что вообще просто? – Мэтт бросает тряпку, спускается с подоконника и подходит к мальчишке. Он злится. – Там, за океаном, вся моя семья, и они в беде, и я ничем не могу им помочь. Хотя я мог бы быть рядом с ними, если бы ты не уговорил меня на всё это.И Джеймс отворачивается, пряча взгляд. Так, словно Мэтт ему затрещину дал.Но, конечно, все это неправда.– Прости. Не уговаривал. Я сам решил. И знал, что другого выхода нет, – Мэтт еще в той степени самообладания, когда может признать неправоту. – И… все вы извините. Бог, конечно, есть, и, надеюсь, он вам поможет.Вся беда в том, что Мэтт не может сбежать из этого места даже ненадолго. Да и не хочет.Но не представляет, что может пройти еще несколько часов, и, когда очередной сигнал о прерванном соединении превратится в тишину, через мгновение он услышит слова, которых так боится.Больше ведь не будет дурных вестей. Будут или хорошие, или убийственные – и тогда дальше не будет вообще ничего. А самое страшное в том, что Мэтт представляет, какой будет эта пустота. Что весь он – место для нее. Он чувствует это, потому что она уже заняла часть его сердца.Тревор ему не верит больше.Тревор ушел один, он напуган тем, что план провалился, он… наверняка разочаровался в своем старшем брате после всего, что Мэтт рассказал ему сегодня.И, после всего, что сказал Тревор – Мэтт думает, это начало конца. Для них.И Мэтт к этому готов. Он готов ко всему, кроме того, что больше никогда не услышит голос Тревора.Правда, пусть только он спасется, что бы ни было спасением. И… если Тревор окажется здесь, но не останется с ним, если он разлюбит, если будет ненавидеть до самого конца его, Мэтта, жизни, и, может быть, даже после – Мэтт к этому готов. Он этот выбор принял заранее и безоговорочно, как любой выбор своего брата.Кроме того, что он ушел один в город, где его может ждать, что угодно, к человеку, которому не стоит верить.Если сейчас все так, как Тревор планировал, он где-то в Ист-Сайде, с Джесси Милтоном, слушает одну из историй о том, каким отвратительным человеком может быть его старший брат, и история эта довольно правдива. Но… если нет?– Если нет?Горсть снега тает в покрасневших, замерзших руках; у железной калитки, там, где до сих пор лежат вещи пилота и тисненный переплет Библии видно из кармана его рюкзака, Мэтт стоит напротив ставшего ненавистным ему дома, и свет из окон вдруг сливается в нечеткие, смазанные полосы.Тогда же, когда в морозном воздухе растворяется глухой отзвук этого 'если нет?', Мэтт понимает, что его тоже нет.И надежды нет; ящик Пандоры пуст, и Мэтту только и остается, что рухнуть на дно.Он закрывает лицо мокрыми, онемевшими ладонями.Он не может потерять Тревора, но сейчас именно это и происходит.И тогда Мэтт вспоминает о том, что есть еще одно обещание, которое он не сдержал, так что он заставляет себя успокоиться, заносит вещи Джимми за порог и идет на второй этаж, туда, где Ник Перрикон контролирует сигнал.Чтобы сказать ему, что Джоуи ранен.Да, так Мэтт и говорит, только появившись в дверном проеме… он же знает, что никакие слова этого не смягчат.– Всё из-за тебя.Стул, который Ник бросает в него, летит мимо, ударяется о стену и складывается пополам. А потом Мэтт перестает уворачиваться. Даже когда прямо в голову – и больно до темных кругов перед глазами.Даже когда понимает, что, может быть, часть переломов откроется снова.– Я знаю, Ник. Прости.В этой комнате не остается ничего целого, кроме противно пищащей установки и стола под ней.Всё сломано, они оба тоже. Они оба – в первую очередь.Ник ходит кругами, заламывает руки, пытается сказать что-то. А потом вдруг останавливается.– Я убил двоих во время побега.– Это я знаю тоже, – осторожно отвечает Мэтт. Конечно, он знает – все знают, но это не то, о чем они должны думать или говорить. Это произошло. Это вина и ответственность Ника, но не их дело.– Я слетел с катушек. Тогда. И ничего не изменилось. Я… только что мог покалечить тебя? Меня ничего не останавливает.– Нет, это не так.– Это так, Мэтт. Я ужасный человек, и я больше не могу быть хорошим братом для Джоуи. И… он там один сейчас.– Он с моей сестрой… да, ты не знаешь ее, но она хорошая, – Мэтт наконец решается подойти, перешагивая через обломки всего, что Перрикону попалось под руку. – Она присматривает за ним. Так что, когда они найдут самолет, твой брат полетит вместе со всеми.– Когда?– Никто не знает.– Я боюсь, что брат даже видеть меня не захочет, – Ник произносит это и смотрит прямо в глаза.И в глазах его тот же самый ужас, который Мэтт мог бы увидеть в собственных, если бы нашел в себе силы хоть раз взглянуть на свое отражение.Но он не может, он ненавидит себя. И ему страшно.– Я понимаю. Лучше, чем кто-либо мог бы.– Где он сейчас? Где твой брат?Мэтт не отвечает.***Вокруг этого дома, неприлично дорогого и слишком большого, как и все вокруг, ограждение. И оно под напряжением – в один момент Тревор даже начинает думать, что может ожечь или убить. Но все равно прыгает, когда видит, что Милтон идет к своему подъезду.Проволоку Тревор не задевает – повезло, как сегодня уже раз сто повезло, ведь он прошел через полгорода и остался живым; он бежит навстречу, а у Милтона походка человека, которому впадлу даже ноги переставлять. Он устал и, может быть, нездоров.– Сэр! Извините, я хотел спросить...– Что? – он не уверен, что к нему обращаются. Но останавливается все равно. – Кто ты такой?Тревор не говорит. Боится сказать – лишь делает шаг вперед, прямо под неровный, мерцающий свет фонаря… и человек, которого он знает, но который не знает его, внимательно всматривается в его лицо.– Как… как тебя зовут?Вентворт тянется рукой к внутреннему карману куртки и достает ID. Не свой – Мэтта; вернули вместе с остальными вещами, когда Тревор был в Бостоне. Это просто карточка с чипом, работающая на солнечной батарее; обычно на ней высвечивается номер штата, в котором была пройдена последняя регистрация, количество правонарушений за год и статус. 1 – свободен, 2 – в заключении, 3 – мобилизован.И, когда человека признают мертвым, ID отключают не сразу.Как и остальные числа, тройка на ID Мэтта погасла всего пару недель назад. И теперь какой-то ребенок, которого только что признали работоспособным, обладает номером (или, точнее, принадлежит ему), не подозревая о том, что за судьба в двух буквах, семи цифрах и долгих годах работы на систему, которая все меньше – Большой Брат, и все больше – левиафан, пожирающий все на своем пути.Так же, как Мэтт не знал ничего о носителе ID, который был до него.Тревор протягивает карточку Милтону и отмечает удивление и обреченность в его взгляде. Да, его догадка подтвердилась, но, что делать с этим, Милтон понятия не имеет. Он предлагает пойти с ним, и Тревор соглашается.– Только молчи. Пока что.И Тревор молчит, и низко склоняет голову, пока идет за ним по длинным коридорам. И когда переступает порог; первое, что делает Милтон – срезает провода, идущие от блока питания. Свет гаснет и через пару минут загорается снова.– Я на прослушке. Можно сказать, они у меня дома… точнее, были до этого момента, теперь они нас не слышат.– Но они поймут, почему ты это сделал.– Не факт, но вполне возможно. В любом случае, думаю, мне недолго осталось… раз ты пришел.– Мистер Милтон…– К черту это, просто Джей. А ты Тревор, так ведь?Тревор пожимает плечами. Потом все же соглашается. Да, Тревор. Да, по видимости, всем им недолго осталось.– Тебе холодно?– Что? А… нет, – он торопливо снимает куртку. – Просто не привык ходить без верхней одежды. Можно сказать, я живу на улице уже несколько недель. Ну, почти на улице.– Один? Что произошло?– Не могу сказать. Все… непросто, с тех самых пор, как мне позвонили из Бостона, чтобы сказать… ну, ты знаешь.– Мне так жаль, – тихо произносит Джесси и отводит взгляд.Ему и вправду жаль. Тревор это видит. Да, у него глаза пустые и выцветшие, ему плевать, он готов умирать – и Тревор уверен, он никак не отреагирует на то, что есть образы, доказывающие его вину. И ему все равно, если кто-то узнает, что Тревор здесь, в его доме.Но Джесси думает, что Мэтт мертв, и это делает его несчастным.Джесси его знал.Им есть, о чем поговорить.Тревор греет сбитые в кровь руки о чашку чая и незаметно осматривается. Все пустое и в проводах.Точно так же, как в месте, где он провел последние пару месяцев. Он это понимает.– Расскажешь, откуда ты знаешь моего брата?– Даже не знаю, с чего начать.– Начни с начала. Или с конца. Как хочешь, – Тревор хотел бы, чтобы Милтон выбрал первый вариант, потому что конец этой истории Тревор уже знает.– Это было здесь. В Нью-Йорке. Мы… учились в одном университете, и Мэтт был на курс младше. А на работе его постоянно перебрасывали из отдела в отдел, потому что никто не мог долго терпеть его присутствия. Он делал всё неправдоподобно хорошо и заставлял других делать всё так же, как он… сложно спорить с человеком, которому нечего поставить в вину, поэтому его просто выживали. Ну, он чаще сам уходил, он умел это делать, и руководство его за это никогда не осуждало. Мы тогда были единственным отделом, в который он еще не переводился. И тогда мы поняли, что у нас проблемы. Когда Мэтт пришел, точно так оно и было.Тревор внимательно слушает, не пропуская ни слова. И улыбается. Это правда.Это о его старшем брате.