Hear through the noise (1/1)

– Мэтт был моим лучшим другом.Тревор такое слышал. Да и другой бред разной степени правдоподобности, от разных людей, особенно с тех пор, как люди начали думать, что Мэтт мертв, а его младший брат сошел с ума – тоже; его взгляд значит 'не было у Мэтта никогда никаких лучших друзей, кроме меня'. Милтон, кажется, понимает слишком хорошо – из стакана в его дрожащей руке вдруг льется через край, и он, найдя повод отвернуться, торопливо вытирает стол.– Я изо всех сил пытался быть его лучшим другом… а кем я был для него, я так и не понял.– Мэтт когда-нибудь спрашивал тебя о том, правильно ли это? Всё то, во что вы ввязались?– Нет, – совсем просто отвечает Джесси и словно удивляется тому, что этот вопрос вообще возник. – Он просто предложил мне быть с ним заодно. И я согласился. Так всё началось.– Но у тебя ведь был выбор. Почему ты согласился?– А когда ты в последний раз выбирал не то, что Мэтт предлагает? Ты вообще видел, чтобы хоть раз кто-то это делал?Справедливо.Лучший друг – не лучший друг, неважно, Джесси говорит о Мэтте как тот, кто действительно его знал… а Тревор вдруг вспоминает свой первый день в 'Отряде'. Мэтт сказал тогда, что хотел, чтобы у него был выбор.Но у Тревора не было выбора, потому что он всегда выбирал быть с Мэттом.– И что же, это было просто – быть его другом?..– Вполне, с одной стороны. У меня никогда не было проблем с тем… чтобы признавать, что он лучше меня? Ну, я имею в виду, я с ним ни за что не боролся. И Мэтт всегда помогал мне, хотя, если подумать, ему это вряд ли чего-то стоило. А с другой – делать что-то неприемлемое на пару с ним было пиздец как страшно. Мэтт вряд ли тогда осознавал, как они близко. Особенно к кому-то вроде него. Тревор вполне может себе представить всё это. Джесси Милтона на пять лет младше, без пустоты в глазах и огромных синяков под ними. Он старался хорошо учиться, но вряд ли мог. Когда он был маленьким, мама говорила ему не лажать, но и не высовываться сильно; скорее всего, он хороший сотрудник, а инженер посредственный – скорее всего, он всегда хотел повторить за кем-то траекторию, пусть и с меньшей степенью успешности, но всё же, просто от того, что слишком сильно боялся выбирать сам. И поэтому Джесси Милтон повторял за Мэттом, а Мэтт позволял это ему. А себе он позволял казаться намного более примерным, чем он есть на самом деле. Покупать и продавать краденные патенты в даркнете. Построить огромную виртуальную лабораторию, чтобы однажды в небо взлетел невидимый самолет, до которого они не доберутся. Вовлечь в это десятки людей.Может быть, Джесси жалел о том, на что подписался, но он себе в этом никогда не признается.– Всё сломалось из-за него? Из-за того, что он не был осторожен? – с опаской уточняет Тревор. Он не хочет, но должен знать. – Если не вдаваться в подробности, всё сломалось из-за тебя.И ироничное 'даже в этом грешен' вдруг застывает несказанным на разомкнутых губах Тревора; он слишком хорошо ориентируется во времени, чтобы понять, о чем Милтон пытается сказать ему. Именно здесь его биографию делят на 'до' и 'после' шестьсот сорок страниц книги, которую Тревор берег когда-то… а одно что в ней правды даже меньше, чем в нем самом теперь.Джесси рассказывает ему о том, что, когда у Тревора начались проблемы из-за 'Гренландии', Мэтт ушёл от них. Мэтт забросил работу, заморозил проекты и вернулся домой.Он сказал, что его младший брат еще не в том возрасте, чтобы он мог защититься от них самостоятельно, и поэтому это теперь его, Мэтта, проблема.– Сколько всего человек работали с вами тогда? И… кто?– Я обязан молчать об этом… могу сказать лишь то, что нас было не меньше, чем в первом составе 'Отряда'. Мы ждали, когда Мэтт вернется, но он лишь отдалялся от нас. Тогда, конечно, я понимал, что для него значит семья, но я представить не мог, что его отношение к ним и к тому, какой урон они несут, может так сильно измениться.– Ты думаешь, это было нечестно с его стороны? – осторожно интересуется Тревор.– Это было глупо с его стороны – оставлять всю ответственность мне. Я понятия не имел, что с ней делать.– Ты был его лучшим другом, помнишь?– Что не значило, что я бы справился.– Ты не справился, – Тревор подводит итог, и в воздухе виснет молчание. Тихонько гудит блок резервного питания, и часы тикают. И всё.Джесси Милтон рассказывает Тревору о том, что они выследили одного из тех, кто работал вместе с ним и Мэттом, но, когда Джесси заметил, было поздно. Мэтт думал, что они могут потянуть время, уничтожить хотя бы часть данных или сохранить анонимность.Никто до сих пор не знает, правда ли это, было ли у них время тогда – в то утро, когда у Тревора было дисциплинарное слушание, Джесси присвоил себе все данные о разработке, пошел к ним и сдался.– Почему?– Я не хотел смотреть из-за решетки на то, как они постепенно заберут нас всех. И… у всех было что-то. Перспективы. Проблемы. Семья.– А у тебя ничего не было?– Я думаю, что не было, – неуверенно отвечает Милтон.Не было.– Мэтт пытался тебе помочь?– Когда они попросили его о помощи в расследовании, он говорил в мою защиту. Мэтт понимал, что ему нет смысла сдаваться вслед за мной, поэтому он пытался убедить их в том, что меня не стоит судить строго. И запутать их, чтобы они не взяли кого-то еще. Чтобы не взяли его – может быть, ты не знаешь, но это были самые кошмарные времена из тех, что приходилось переживать твоей семье. Когда всё это произошло с тобой.– Каким было твоё наказание?– Оно до сих пор длится.Тревор смотрит на форменный пиджак, небрежно повешенный на спинку кресла. И черный галстук, удавкой болтающийся на тощей бледной шее.– Они подарили мне директорское кресло без права отказаться, потому что они знали, что, даже если я поклянусь всем, что у меня есть, никто из тех, кто знал меня, не поверит в то, что я не продавал всё, что у нас было, за место под солнцем для себя.– Я боюсь представить, что сделал мой брат, когда это произошло… но я должен знать. Пожалуйста.– Когда они отпустили меня, меня ждал долгий путь домой, и я, как Уинстон Смит, из полиции мыслей… – Джесси нервно смеется, – это была моя первая ночь в этом доме, и ночью кто-то позвонил. Это был Мэтт. Он сказал, что он был тем, кого все ненавидели, и это забавно, что теперь и это место принадлежит мне. Как всё, что раньше принадлежало ему. Утром я вернулся в университет, чтобы дать распоряжения от Ассоциации, и понял, что, на самом деле, у меня нет ничего. И, конечно, по большей части это были просто обстоятельства, но все же без Мэтта не обошлось.– Он уже был в Чикаго тогда?– Да. Я знал только, что он оставил авионику. Что у него были проблемы с Ассоциацией… и с наркотиками. О нем никто и ничего не слышал. До тех пор, пока тебя не выпустили из Дартмута.– Боже, я и не знал, что мы у всех на виду.– Вовсе нет. Просто… даже после всего, что он сделал, мне было важно знать, что у него всё в порядке. Он был добр ко мне, пока я был его другом… пока я пытался быть его другом.Тревор долго молчит.Он ничего удивительного не услышал. Даже это, всё это – о его старшем брате, и Тревор может это представить. Джесси Милтон отдает каждое железное крыло в Штатах под их контроль – Мэтт забирает все, что у Джесси Милтона было, и методично, расчетливо уничтожает. Так Мэтт реализует чувство справедливости.И такого Мэтта боятся и уважают.Тревор знает его другим. Знает, что Мэтт помнит имя каждого человека в 'Отряде', что он волнуется каждый раз, когда слушает новости или видит в небе военный самолет – так сильно, что у него руки начинают дрожать. Что Мэтт глупо врет о плохом самочувствии, когда краснеет, потому что он, как и все, боится казаться неуверенным. Что Мэтт боится совершать ошибки и поступать неверно, всегда.Тревор помнит, что в тот день, когда Мэтт осознал, что ему придется пережить войну вдали от дома и никто не знает, чем всё кончится, он позвал Тревора на берег Мичигана и сказал о том, что у него есть так мало времени и так много моментов, которые он хотел бы пережить. Вместе с Тревором.Но это всё еще об одном и том же человеке. Здесь нет ничего, во что Тревор не мог бы поверить.– И после… я видел его всего один раз. Однажды я узнал, что люди Ассоциации со свистом вылетели из Чикаго, и я даже не подумал о том, кто будет сотрудничать с нами теперь… Мэтт встретил меня в аэропорте.Тревор помнит этот день.Мэтт тогда страшно нервничал, но так и не объяснил, почему. Он вернулся домой поздно ночью и ни слова не сказал. – Он стал другим, – Милтон говорит об этом внезапно. Невпопад. Так, словно ему неловко признаваться в своем умозаключении.– Правда?..– Мэтт всегда был несчастен, потому что ему всего было мало. Но он больше таким не выглядел… и я боюсь представить, что это было. Чего ему было достаточно. Когда переговоры кончились, он подошел ко мне и сказал, что я не заслуживаю такой жизни. Что, если у меня есть хоть один шанс бороться с тем, что власти вьют из меня веревки, я должен это сделать. Он даже предложил мне свою помощь.Джесси Милтон говорит, Мэтт выглядел влюбленным не в авионику.Тревор едва удерживается от того, чтобы попросить его закрыть рот.– Но ты не хотел бороться, и отказался от его помощи, – уклончиво предполагает он.– Я не мог вспомнить, каково это. И я уж точно не хотел просить его о чем бы то ни было… хотя, я думаю, он вряд ли находился в рамках приемлемости всё это время.– Может быть, – осторожно соглашается Тревор. – И, правда, разбиться в собственном самолете… я всё еще помню тот день, когда я узнал об этом. Когда все узнали. Если бы я только представлял себе, что, встретив его впервые за несколько лет, я вижу его в последний раз.– Это бы что-то изменило?– Вряд ли.Когда Тревор спросил брата, чего хочет Джесси Милтон, Мэтт сказал: 'Он хочет остаться один. Без них, без меня, без кого-либо еще. Но он просто не знает, как уйти'. Тревор пытается рассказать Джесси о том, что у него, вообще-то, есть шанс выжить.– Это удивительно, что после всего, что Мэтт сделал, ты все еще винишь себя в том, что ты пытался защитить его и остальных. К слову… мы однажды говорили о тебе, и он не сказал ничего плохого. Сказал лишь, что тебе непросто в том месте, где ты оказался.– Когда это было?..– Да так, часа три назад, – непринужденно сообщает Тревор, глядя в потолок. Джесси долго молчит и просто смотрит на него, и в его глазах только недоверие и… страх? Такой бывает, когда люди ведут себя неадекватно или крайне неприемлемо. Когда не знаешь, чего ожидать. И, в принципе, это то, на что Тревор рассчитывал. Он смотрит на часы и говорит: – Ну, или четыре? Да, четыре.– Что ты, черт возьми, только что сказал?– То, ради чего я пришёл сюда. Он тебя ни о чем не просит, но я тебя прошу. Мэтт мою просьбу может пояснить.– Но… как?– Оттуда, где Мэтт сейчас, все-таки тянется пара проводов. Так что я делаю то, что он говорит… но только не сейчас, – честно признается Тревор. – Он был против варианта привлекать людей из Юнайтед Эйрлайнс. Но мне отсюда видней, какой вариант лучше и как нужно поступить.– Где он?– Я не знаю.Конечно, Милтон понимает, что Тревор знает, но не скажет.– Так вот, – продолжает Тревор, – сейчас есть вполне конкретный список людей, которые хотят оказаться там же. Мы думали, это было бы здорово, если бы мы могли полететь во Флориду или, наоборот, на север, и наш самолет потерялся, например.– Идиот, – тут же обрывает его Джесси. Он нервно мерит шагами комнату.Да, такой выбор никому не сдается простым. Но вот Мэтт его уже сделал, и Тревор тоже сделал, и есть еще люди, которые с этим справились.Джесси ведь боится быть другим.– Согласен, но ответь на такой вопрос, ладно? Они ведь считают тебя хорошей шавкой… но не идеальной. Как скоро они найдут того, кто лучше тебя? Сколько тебе осталось? Год? Два? С тем, что ты знаешь о них и о стелс-технологии, они же не отправят тебя обратно на работу. Они оставят тебя умирать.– Я не боюсь умереть, с другой стороны, я почти готов жить, но это ведь не обо мне, давай забудем об этом вопросе, – нервно тараторит Джесси. Он думает. И, когда он продолжает говорить, он понижает голос, хотя их никто не может слышать: – Как ты представляешь себе угон самолета? Ты знаешь, как вообще работает система безопасности?– Ты знаешь, и поэтому я сейчас сижу в твоем доме, доверяя тебе свою жизнь. Ты в любой момент можешь попытаться убить меня или просто позвонить в полицию, что практически одно и то же, но мне, как и тебе, терять нечего, поэтому я заранее соглашаюсь на все твои условия, – спокойно отвечает Тревор. – А угон самолета я представляю себе как подвиг, который ты совершишь, а мы все тебе поможем.– Кто – мы все?– Я познакомлю тебя с ними. 'Отряд 22'.– Так вот, кто его новые друзья?В Ист-сайде, конечно, акционизм совсем не распространен. Здесь живут они, сотрудники Ассоциации, полицейские. Журналисты. Прочие мрази.Но в огромном офисном центре на самой окраине – кажется, именно там занимаются транспортом пресной воды по северо-востоку – на ночь окна оставили зажженными почти на всех этажах, и эти огоньки, кажущиеся отсюда крошечными, складываются в маленькую фигуру. Это самолет, и он летит прямо вниз.Черт знает, конечно, что они сказать хотели этой инсталляцией.Может, те, кто это сделал, хотели, чтобы каждый подумал о своём. И если еще вчера Тревор бы представил, как этот самолет столкнется с землей и эти самые огоньки рассыплются снопом искр и осядут на землю, медленно тлея.Сегодня Тревор думает, что это пике. Перед мёртвой петлей.– Что ты там рассматриваешь?– Не знаю, – честно отвечает Тревор.Джесси спрашивает его про 'дом старого Джека' и тех, кто спрашивает, где Мэтт Вентворт.– Нет, я честно к этому даже не прикасался. Так, пару раз видел людей, которые пишут на домах в Чикаго, и сказал, что я их не осуждаю, как минимум… просто я знаю, что Мэтт не хотел бы, чтобы к его имени привлекали столько внимания. Сейчас и так времена непростые, и даже я иногда не знаю, что и думать, хотя я наиболее осведомлен о том, что вокруг происходит в самом деле.– Чем он был занят до войны? Ну, кроме самолетов и 'Отряда'.– Знаешь, мы были близки, но у Мэтта всегда были свои секреты.И вправду были.И вправду, Мэтт был счастлив тогда, год назад, и, кроме секретов, у него было всё, чего он хотел. И Тревор тоже был счастлив.Так скоротечно всё это прошло.– Останешься здесь? – неуверенно предлагает Джесси.– Пойдешь со мной завтра?В конце концов, этот человек пустил его в свой дом. Рассказал свою историю. Позволил остаться на ночь – и Тревор изо всех сил заставляет себя не отключиться, потому что за последние несколько недель ему не приходилось спать не на полу еще ни разу; они должны о чем-то договориться, и Тревор обязан контролировать все, что происходит. Как бы сильно он ни устал.– Я познакомлю тебя со своей семьей. И с 'Отрядом'. Возможно, ты сможешь поговорить с Мэттом о том, что мы будем делать, – произносит Тревор, с удивлением отмечая, что это 'мы' звучит вполне правдоподобно, словно сошедшее с обложки романа Замятина. – Только… я могу быть лояльным. Могу попытаться отпустить тебя. Они не смогут.– Не ври мне, – говорит Джесси. – Ты не сможешь просто уйти… или позволить уйти мне, если я откажу тебе в помощи.– Ладно, врать не буду. Но и угрожать я тебе не стану, сам реши, что я могу сделать.Ведь Тревор и сам не знает.В комнате гаснет свет; Тревор долго молчит, и все это время он отчаянно хочет что-то сказать, и думает об этом, изо всех сил пытаясь удержать на весу отяжелевшую голову. Он должен что-то сказать, и ему так не по себе – он никогда здесь не был, он даже не знал о существовании этого человека, но всё это… словно происходило раньше? Это называют красивым французским словом, но Тревор не помнит его, как и многих других; Мэтт говорит, что человек, совершенно невосприимчивый к французскому языку, упускает многое в возможности чувствовать себя истинным le révolutionnaire.Мэтт. Мэтти, если бы ты знал только, как далеко я зашёл.– В чем был смысл? Всего, что случилось с тобой… они просто забрали то, что вы делали, и тебя забрали тоже. Но ведь все, кто был с вами, знают, что вы делали, так?.. – спрашивает Тревор. Отчего-то шепотом.Слышит, как бутылка со звоном ударяется о стакан. Джесси пьет.Может быть, даже слишком часто.– Если бы ты занимался авионикой или оптомеханикой, ты бы заметил. Слишком много документов и прекурсоров исчезло в тот момент. Теперь можно только знать, как создать поверхность невидимого самолета. Сделать его нельзя.– Там, куда мы отправимся, будет можно. Например, ты… сможешь заниматься подобными разработками. Для разведки. Ты сможешь помогать другим людям, которые захотят покинуть Штаты. И они будут далеко, они не смогут достать тебя. И тогда ты будешь выигрывать у них, каждый раз, когда ты делаешь что-либо, и ты отомстишь за все, что тебе пришлось пережить, – вот, что придумывает Тревор для Джесси Милтона.Тревор быстро понимает, в чем могла бы быть его свобода. Но Джесси оказывается умнее, и он спрашивает:– А что будешь делать ты?И ответа на этот вопрос Тревор не знает. Просто потому что… когда он пытается заглянуть, туда, в будущее, такое недалекое, но все же недостижимое пока – он ничего не видит. Для себя самого – ни мгновения.Словно он заранее себя похоронил. Или признал свою безнадежность. Что, в принципе, почти одно и то же.– Тебе завтра на работу, спи.– А что будешь делать ты? – с точно такой же интонацией еще раз спрашивает Милтон.– Останусь здесь, раз ты предложил… а вечером мы уйдем отсюда. Насовсем. Чтобы не уснуть, Тревор долго смотрит в потолок, разглядывая неровные блики. Ему… и спать-то неудобно – даже не оттого, что это кровать, а не холодный бетон – жесткие швы на кобуре полицейского пистолета, украденного у лейтенанта Джонса, кажется, сто лет назад, царапают поясницу.Если Милтон попытается сдать его сейчас, Тревор убьет его. Если Милтон попытается сдать его утром, когда уйдет на работу, Тревор убьет копа; на этой стадии осознания собственного положения он находится – это его единственный способ заметать следы сейчас.– Как ты оказался в Нью-Йорке?– Что?.. – едва заставляет себя ответить Тревор.– Мне приказано следить за перемещениями вашей семьи. Твоя сестра летела в Нью-Йорк, ты – нет.– Поезда же есть. И… что, они знают, что Алексис здесь?– Нет. У меня был протокол по отслеживанию… но я его потерял.– Что, серьезно?– Конечно, нет, – спокойно отвечает Джесси, и отчего-то Тревор уверен, что он не врет. – Я не знал, что происходит. И не хотел, чтобы они знали.***Тревор засыпает уже после рассвета, минут на десять, и просыпается, когда Джесси начинает собираться на работу.А после, когда тот уходит, Тревор долго смотрит на пронзительно желтый рассвет, цвета охры – из противоположного угла комнаты, там, где никто, даже если сильно захочет, не сможет заметить, что в этой квартире остался кто-то. Когда Тревор остается один, все мысли, что тревожили его на протяжение бесконечно долгой ночи, наваливаются на него разом.Ведь… Тревор не особенный. Он хороший командный игрок, он умеет мечтать… он самоотвержен из-за того, что влюблен, и любит, потому что умеет быть самоотверженным. Но он просто младший брат Мэтта, вот, кто он.Мэтт особенный. Мэтт знает, чего стоит, и никогда не продешевит.Что… что, если Тревор – его новый Джесси Милтон?.. Что, если есть что-то, что за гранью, что-то, чего Мэтт ему не простит, даже если сильно захочет?Что, если, что бы Тревор ни делал, дальше его ждет только разочарование в глазах старшего брата, строжайший суд и целая жизнь в попытках отвоевать хотя бы тысячную долю той любви, что так бескорыстно доставалась ему, пока война не поделила их счастливую и беспечную жизнь на до и после?Сара Мэй говорит, что Мэтт будет ему адвокатом.Тревор сравнивает девушку, воевавшую с ним в одном строю и спасшую его от смерти, и человека, которого он знает несколько часов, и довольно быстро признает мнение Салли более авторитетным; легче ему не становится. И… он вспоминает, когда в последний раз всё было так страшно и странно.Однажды, в помещении, где работал Тревор, взорвались пары. И у него было мгновение, чтобы загерметизировать хотя бы один отсек – а потом он просто наблюдал, еще не ощущая, что сейчас ничего не слышит. Ему не было больно, и он не понимал, что мог только что умереть… он никогда и никому об этом не говорил, но в тот день он понял, что всегда есть только одно, последнее мгновение, чтобы обмануть смерть. Оно требует верного выбора.'Процесс свободнорадикального окисления может реализовываться по механизму горения или детонации’, – заученно повторяет Тревор, а его старший брат с одобрением улыбается… в этом воспоминании Тревору лет пять. Тревор уже ошибся однажды и вместо того, чтобы медленно и красиво прогореть на глазах у всех, теперь остается единственным, кто может видеть обугленную воронку под ребрами слева. У него нет ни шанса собрать себя заново.Но сейчас он все еще в пике. И дальше или столкновение с землей, или свободный полет – даже если на борту останется груз того, что Тревор сделал. А он точно останется, и Тревор это знает.Если бы был хоть шанс того, что, позвонив кому-то из этой квартиры, он не раскроет себя, и они не услышат, он бы позвонил домой. Домой… куда?Тревор бы позвонил Вудроу и попросил позвать сестер, чтобы вспомнить, что он не так плох, что осталось хоть что-то, за что его можно любить. Тревор бы позвонил в Университет, и на контрольном посту старик Дженсен взял бы трубку, и Тревор бы знал, что есть еще место, где его, по крайней мере, принимали таким, какой он был.Тревор мог бы позвонить матери, и он знает, что он услышал бы, что даже после всего – она его прощает.Но Тревор не может. И один, в тишине, этим холодным утром он пытается представить, как их самолет, пока что еще не украденный у Юнайтед Эйрлайнс, приземлится на побережье… где? Тревор не может вспомнить слово, знает, что оно похоже на 'остров'*; и Тревор сбежит по шасси, и сразу найдет брата взглядом.Мэтт его обнимет.И Тревор скажет 'привет'. И будет столько всего, что он должен сказать и сделать, но прежде Мэтт отведет его туда, где теперь дом.И тогда Тревор понимает, что он должен делать. Рассчитывать на справедливость, но уповать на прощение. И смиренно ждать.***– Итак, мы пойдем пешком через полгорода. И ни разу не попадемся. Так ты думаешь?..– Мы свободные люди, мы можем идти туда, куда захотим, – спокойно отвечает Тревор. – Не преувеличивай их способности. Кстати, где твой мобильник?– На работе типа случайно типа забыл.Умнее, чем Тревор думал, вот, какой он.Бруклин в копоти и снегу, Кони-Айленд в асбестовой пыли, покрытый льдом; они идут, вдвоем, и Тревор говорит о месте, где он… нет, не родился и вырос. Он просто в одночасье и необратимо стал взрослым, когда понял, как непросто всё бывает. Или думал, что понял.В тот дом, где они жили тогда, почти пять лет назад, Мэтт возвращался ровно полседьмого каждый день, и всегда одинаково звенела связка его ключей, когда он открывал входную дверь, и его руки всегда были перепачканы графитом – даже в тот день, когда он не пошел на работу, потому что решил ехать на дисциплинарное слушание вместе с Тревором. И графитово-серые отпечатки его пальцев остались на уголках воротника рубашки Тревора, потому что брат поправил ее, не зная, куда деть себя – Тревор не знает, почему помнит это. Но помнит, и это главное. Что, если бы он знал тогда, что в этот самый момент решается не только его, Тревора, судьба? Что прямо сейчас Мэтт в опасности, и на его глазах обесценивается все, что он делал, а свобода, за которую он боролся, теряет последний шанс на существование, но Мэтт все равно выбирает оставить всё это, чтобы помочь своему младшему брату?С другой стороны, разве Тревор мог бы сделать что-то?Разве сейчас он может что-то сделать?– Разве ты подводил его когда-то?– Чем, по-твоему, я занимаюсь сейчас? – обреченно отвечает Тревор.Он понимает, что вот так, будучи пока что гражданином Соединенных Штатов, пока что живым, он идёт по улицам этого города в последний раз; он даже не пытается это запомнить. Плевать.Ему пора. За границу или на смерть – кажется, уже не страшно ни то, ни другое.Джесси Милтон говорит, им нужен хороший инженер на западе, желательно, прямо в Чикаго, группа хакеров и тот, кто может управлять самолетом.Алексис встречает их на пороге дома, прямо на первом этаже, она торопливо обнимает Тревора и называет его каким-то непривычным слуху, ласковым словом, которое Тревор из-за удивления забывает, только услышав – она за него волновалась. Она говорит, Мэтт чуть им все провода не оборвал.Она берет обязанность следить за всем, что Джесси делает, на себя, и Тревор просто наблюдает со стороны.И всё кажется простым. Вдруг.Парень из его отдела уезжает в аэропорт почти сразу со срочной просьбой для авиации Иллинойса и еще одной – для мистера Дженсена, который сейчас является единственным человеком, который может почти законно убедить всех вокруг в том, что люди, находящиеся здесь, с какой-то целью могут лететь вместе на конкретном рейсе. – И… мы никогда не сможем подкупить пилота. Они нам не подчиняются. Более того, это политика Юнайтед Эйрлайнс – больше двух пилотов на борту не бывает, и они оба в кабине. Пилот не может быть пассажиром, так они уверены в том, что никто не захватит управление.– Я пилот, – внезапно вмешивается Моллой. – Но они об этом не знают.– Талантливый человек талантлив во всем, – Тревор устало вздыхает.– Нет, кроме шуток, – вполне спокойно реагирует Тимоти на язвительное замечание. – Меня выгнали из летной школы и отправили в дурку за проступок… меня нет в реестре пилотов, я проверял. Но управляю я нормально.Алекс это подтверждает, и Тимоти внезапно перестает быть самым бесполезным и надоедливым человеком в их огромном коллективе.Это дело нескольких дней – убедиться в том, что он справится. Включить в общую партию самолетов, отправленных на северо-восток из Чикаго, один особенный, с резистентностью к перепадам давления – это дело пары недель.Им пора сматывать провода. И написать письмо домой, чтобы отец с матерью не хоронили их раньше времени, когда их имена произнесут в очередном лживом выпуске новостей.И Тревору пора начать искать слова, которые он скажет своему брату во время звонка в Лондон, потому что это, вполне вероятно, это будет последний раз, когда Мэтт сможет его услышать. И, Боже правый, есть столько слов, что Тревор должен сказать. Но пока что он не может найти ни одного… он начинает понимать, каково было Мэтту тогда, когда он, совсем один, на военной базе, писал письмо для Тревора. В свой последний день в Штатах.– Привет.Тревор не оборачивается.Там, совсем высоко, в угольно-черном небе, красно-синие огни; Тревор говорит рейсу, движущемуся по южному направлению, 'привет' – почти что вслух, онемевшими, потрескавшимися губами. Потом, чуть громче, отвечает Моллою. И снова наступает тишина.Так тихо, что Тревор слышит, как пятью этажами ниже Алексис громко смеется и что-то увлеченно рассказывает Джесси.Тревор видел – глаза ее пустые, а взгляд холодный и внимательный. Она лишь прикидывается, что Милтон ей нравится. Чтобы его не беспокоило, что он здесь чужой.– Будь добр, оставайся на ночь там, где тепло. Высыпайся и ешь… ты должен быть в порядке, когда наступит время валить отсюда. Ладно?– Я пришел, чтобы поговорить, – Тимоти игнорирует неловкую попытку Тревора быть обеспокоенным.– Тогда говори.– Мне… не стоило так… о твоем брате. Я ведь даже его не знаю. И бить тебя тоже не стоило. И говорить про пулемет.– Думаешь, я не в курсе, что с тобой происходит?У Тимоти Моллоя никого нет. Его никто не ждет за океаном, его никто не попросит остаться здесь. У него нет ни матери, ни отца, ни хорошего друга. Всё, что есть у него – пара правонарушений и очевидные девиации, из-за которых он и был сослан в летную школу. Он стал бы испытателем, как тот парнишка, Джимми, который теперь будет звонить из Лондона и объяснять Тимоти, как пережить перелет, находясь за штурвалом.Именно поэтому Тим никогда не следил за сигналом и не поддерживал общего восторга по поводу скорой миграции.Он боится быть одиноким, но он один. Всегда был.Конечно, как же тут крыша не поедет.– Если бы я списал на всё это твоё отвратительное поведение, это бы значило, что я тебя пожалел, – объясняет Тревор. – Не думаю, что ты просил о жалости.– Спасибо. И… я не умею извиняться, но…– Да похуй. Просто, конечно, оно тебе вряд ли нужно, но у тебя есть мы. Все мы. Может, не самые хорошие, мы можем быть твоими друзьями, Тимоти.– Быстро же ты переобулся, – ворчит Моллой. Он делает это наигранно обиженно.Тревор насмешливо фыркает. Вот и всё, это было не слишком сложно, и, к тому же, Тревор даже не соврал; в нем злости ни капли. Он не злится ни на Тимоти, ни на кого-либо еще. Кажется, он вообще больше никогда не будет злиться.Уже нет места в сердце для такого глупого, бесполезного чувства.– Почему ты здесь? И на что смотришь?И Тревор решает поделиться мыслью.– Я ищу аптеку где-нибудь недалеко. Если мы хотим быть уверенными в том, что ничто не помешает нам взлететь, нам нужен хороший отвлекающий маневр. Для хорошего отвлекающего маневра было бы неплохо иметь под рукой глицерин или перекись**.– Если ты реально собираешься это сделать, ты псих.– Тебе виднее, – примирительно соглашается Тревор. – Это же ты в дурке лежал.– Мне можно появляться на улице, так что я куплю то, что тебе нужно. Ты только скажи, что именно. – Ладно, – удивленно говорит он.– Я даже прихвачу тебе микстуру от бесконечного пиздежа.– Спасибо, что заботишься обо мне, – Тревор разыгрывает воодушевленность, и, понимая, что впервые за несколько дней он улыбается – пусть даже чтобы боль легче перетерпеть было – замолкает. – Видишь, на том перекрестке, дом, и человека на тросе держат? Если будешь проходить там, отдай этим людям мои деньги.– Что сказать им?– Чтобы они выбрали другое имя.– А чье имя они пишут сейчас?– Парня моей старшей сестры. Он… сдался им, в тот день, когда наши подорвались на базе. Скорее всего, он уже мертв. Эрика об этом не знает. Она может уйти, чтобы попытаться найти его, так что...– Это нечестно.– Ты ведь в курсе, что мы прямо сейчас планируем самую крупную кражу за последние лет пятьдесят?.. – Тревор насмешливо фыркает. – Нечестно, значит. Ну и пусть.В Треворе вообще не осталось ни капли честности.Да и, Боже правый, откуда, если его правду отобрали раньше, чем он до конца успел понять, в чем же она? Да, ее отобрали, исказили до неузнаваемости и, обезображенную, бросили в костер, у которого греются те, кто управляет всем.Впрочем, Тревор справлялся и без нее.– Мэтт звонит, – коротко сообщает Вудроу, всего на мгновение мелькая в дверном проеме.– Скажи, что я в доме, но ты меня не нашел.Алекс торопливо поднимается обратно по лестнице и долго, пристально смотрит на Тревора.– Зачем?..– Так надо.– И за что ты так с ним?– Не за что, а ради его же блага. И… в голову-то мне не лезь, там все равно нет ничего.Лампочка над головой с громким треском гаснет – запрограммированное отключение; через полчаса над городом полетят полицейские джеты, а все здесь делают вид, что дом этот пуст. И Тревор пуст, и он тоже запрограммированно отключается – замолкает, отводит взгляд, разворачивается и уходит. Спиной чувствует взгляд Алекса – знает, тот подождет еще пару секунд, но потом уйдет все равно.И Тревор останется один.Тревор, кажется, всегда знал, что в конце он останется один. Со всем, что он сделал. Со всем, что ему предстоит сделать.***Тревор ушел. Он больше не говорит. Его голос всё еще можно услышать, там, совсем далеко, но все говорят, что его нет рядом. Он врет, потому что не знает, как сказать своему старшему брату, что не может произнести еще хоть слово. Не хочет. Не осталось больше слов.Мэтт… знал, что так будет? В последние пару дней он только и убеждал себя в том, что понимает… и, если не все, то поймет. А сейчас он просто отказывается признать, что все это происходит в самом деле.Бессильный и беспомощный, Мэтт часами напролет думает о том, что его брату там в стократ хуже. Он один, со всеми важными решениями, которые он принял и которые ему еще предстоит принять. Наверняка думает обо всем, что Джесси рассказал ему. И, вероятно, чувствует себя виноватым из-за того, что не хочет ничего объяснить. Хотя имеет полное право на молчание.Мэтт ждет его звонка до поздней ночи, и на следующий день тоже.Он приходит, когда Джим разговаривает с пилотом. Мальчишка выглядит так, словно ужасно нервничает, а на том конце провода хриплый голос собеседника звучит едва ли воодушевленно. Он несколько раз бросает что-то язвительное, много ругается.– А Тревор? Джим долго не знает, как уйти от вопроса.– Мне сказали, что Тревор занят. Из Чикаго кто-то приехал, и он встречает… вот всё, что я знаю.– Ясно.Ясно. Хорошо, если врет. Если правда – значит, опять шатается посреди бела дня по городу, в котором полиция на каждом шагу. И они тоже.Сколько сейчас времени в Нью-Йорке?Мэтт, конечно, знает, но все же задумывается на мгновение; Боже правый, он словно и забыл, каково это – быть не по разные стороны бескрайнего океана. Но ни на секунду не забывал о том, как болит за ребрами слева от того, как ему не хватает Тревора. Они… правда, они вдвоем никогда не жили хорошо, но они никогда не поступали плохо. Мэтт никогда не поступал плохо, он не лажал, пока брат был рядом. Не мог себе позволить.А теперь его швыряет из стороны в сторону, от плохого к хорошему, от рассудка к абсурду. Как крошечную лодку во время шторма. Посреди бескрайнего океана.Так не выжить.– Как думаешь, можно влюбиться в кого-то, кого ты не знаешь?– Ты про пилота?..– Ага, – отвечает Джимми и расплывается в улыбке. Глаза у него совсем глупые, стеклянные словно. – Мне кажется, мы похожи. Это так удивительно! Иногда я спрашиваю у него о его жизни…– А он?– Он рассказывает. А потом начинает злиться на меня за это и делает вид, что ничего не говорил. Я понимаю, это сложно – не врать, особенно тому, кто всегда был под их присмотром. Как я. И как Тим.– У тебя проблем с доверием я не замечал, – язвительно отвечает Мэтт.– Да пошёл ты.– Прости, ладно?– Нам нужно полностью перебрать установку. Провода оплавились, – коротко поясняет Джим, нервно расхаживая по комнате. – Так что до завтра никаких звонков не будет. Ни от Тревора, ни от кого-либо еще. Тебе здесь больше делать нечего.И, Мэтт знает, он реально разозлился и больше ничего и никогда не расскажет Мэтту. Ни о пилоте из Нью-Йорка, ни о чем-либо еще.Когда Тревор говорил с Мэттом в последний раз – до того, как ушёл, чтобы 'впервые сделать что-то самостоятельно', так он сказал – он говорил Мэтту о том, что у них, в этом огромном доме, где все они ждут и просто пытаются выжить, всё вверх дном, а он даже разозлиться не может. Потому что зла в нем нисколько.И, с точностью до наоборот, в сердце Мэтта нисколько добра не осталось. Поэтому он не пытается объясниться или принести извинения. Он просто уходит.То, что называют хорошим шотландским виски, пахнет как присадки к топливу, а на вкус напоминает синтетические сахара… Мэтт плохо разбирается в том, что пьют и едят эти люди, поэтому лишь просит что-нибудь покрепче. Он хочет уснуть этой ночью.Становится невыносимым просыпаться в темноте, в очередной раз думая, что он не один тут. И, когда рама скрипит под очередным порывом ветра, это точно тот же звук, с которым Тревор переступает шаткую половицу у порога, когда идёт готовить завтрак, потому что всегда просыпается раньше и не хочет будить своего старшего брата. И это он тихо говорит по мобильнику с кем-то из 'Отряда' в соседней комнате.Сейчас вернется, оплетет пальцами предплечья и долго будет тянуть за собой, скажет 'вставай, сколько можно спать'.Мэтт не устал от этого. Мэтт готов ждать, сколько угодно, но скучать по Тревору с каждым днем становится все больнее.А теперь, когда он злится, когда он ушел и оставил Мэтт одного, это невыносимо.Первая. Вторая. Третья.– Странный звук, – говорит бармен, прислушиваясь к чему-то, что только что прозвучало в тишине между двумя песнями. Мэтт не знает их – ни одной, кроме той, что пела его бабушка, и 'Боже, храни королеву' (Хелена злится каждый раз, когда слышит).Мэтт не знает никого из этих людей.Мэтт не знает никого.Мэтт хочет вернуться домой, сказать 'мать, я идиот'. И бесшумно, на цыпочках пробраться в свою комнату, чтобы не потревожить – там Тревор ютится в углу и читает свои книги по механизмам реакций. Он ничего не скажет, ничего не спросит. Он и так понимает всё.Так было бы. Точнее, так и было, но много лет назад.– Как будто самолет взлетает. Такой звук, – неловко поддерживает разговор Вентворт.– Повтори.– Что?– Самолёт*** взлетает? – почти кричит бармен.Мэтт нарочито невнятно повторяет немеющими губами. Опрокидывает четвертую. Почти не противно.– Черт возьми, опять американец!– Черт, вот и спалился, – Мэтт растягивает губы в фальшивой улыбке. Ему не весело и не грустно. Ему все равно.Бармен говорит что-то о том, что иногда сюда заходят прибывшие с Мэттом и все они не умеют пить. Что все вокруг устали бояться из-за того, что однажды один из них умрет от отравления.Мэтт кладет пару купюр на стойку и уходит.С черного неба – белый снег. Слишком белый. Яркий, размывающийся в блики перед усталым взглядом. Как звезды на рисунках Тревора.Боже, где ты был, когда мы пытались все исправить?Я отдал ему всё.Я отдал ему все свои железные крылья, я продал свою свободу, я предал свою мечту. Я… думал, однажды останемся только мы? Без преследователя и цели, без 'Отряда', без границы; я так хотел, чтобы остались только мы.Знаю, Тревор хотел этого тоже.И единственное, чем я не пожертвовал – я не отдал за него свою жизнь, я до последнего верил, что мы можем обойтись без этого. Я думал, это лишь на время. Мы по разные стороны океана.Мы.Есть только я – здесь. И он – в чужом городе, один.Боже, я не знал, что нам придется переживать это поодиночке, зачем ты заставил нас?..– Зачем ты заставил?Мэтт знает, никто не заставлял.Он считает шаги, едва переставляя подкашивающиеся ноги, и пролазит сквозь прутья ограждения вокруг Букингема, хотя ворота открыты… кажется, его подбрасывали разные люди на разных авто раза три или четыре. Как он ушел так далеко?..Или он просто заблудился?На этой длинной дороге, которая вовсе не домой, в пустом коридоре, по которому он едва идет, врезаясь в стены, и в том, что он пытался понять. Мэтт закрывает дверь своей комнаты – съезжает вниз по дверному косяку, кладет отяжелевшую голову на пол.Кот урчит и бьет его по лицу лапой… Мэтт так и не смог его прогнать. Каждую ночь, когда Мэтт засыпает здесь – каждую ночь, кроме тех, когда он дежурит на приеме сигнала, беспричинно надеясь, что его младший брат заговорит с ним – кот ложится около его головы.Говорят, что они знают, где больное место.Так что каждое утро Мэтт прогоняет его со своей груди. Потому что тяжелый. И царапается.Потому что Мэтт убеждает себя, что не болит; а сейчас болит так сильно. И сердце, и голова, и… еще сквозит с окна. Вентворт с трудом размыкает веки. Видит размытый силуэт в оконном проеме. Прямо как в свой последний день в Бостоне.– Что тебе нужно?– Пришел удостовериться, что ты не умрешь?.. – неуверенно отвечает Джим и наигранно тяжело вздыхает. – Черт возьми, синтезом этанола повеяло.– Я не хотел.– Напиваться? Устраивать истерику из-за того, что твой брат слетел с катушек и ему нужен перерыв? Говорить мне кучу обидных вещей?..– Ничего из этого не хотел. Я должен был остаться в Штатах.– Так значит, все ещё я виноват, что уговорил тебя? – Джимми невесело смеется. Потом ругается сквозь зубы и слезает с подоконника. Чуть из окна не выпал, придурок.– Нет. Я во всем виноват.На пьяную и больную голову это кажется Мэтту достойным умозаключением.Хотя он и вчера так думал. И месяц назад. И когда покидал Штаты. И когда впервые поцеловал Тревора.Всегда. Всегда и во всем виноват.Ему стоило идти в одиночку, с самого начала, но уже поздно.– Я просто хотел сказать… как ни глупо, я всегда думал, мне хуже всех. Тиму хуже всех… типа, потому что нам одиноко. Нас никто не ждет и нам ждать некого. Но это неправда. Совсем.– Почему? – Мэтт чувствует, что его язык отнимается, а губы дрожат. Ему холодно. Он трезвеет.– Нам некого терять.Мэтт искренне смеется с этой острой и правдоподобной иронии. Мэтт горько и беспомощно плачет, когда поздним утром все же остается один и понимает, что для него, трезвого, взрослого и умного, чужое и честное 'некого терять' значит всё то же самое, что для того жалкого и бестолкового существа, что вчера едва приволокло ноги из бара.Мэтт проводит день за днем в монотонном анабиозе, пока не узнает, что брат просил передать ему, что завтра позвонит. И старший уже знает, что это значит – это последний день Тревора.Пилот снимает форменную куртку, заботливо прячет тисненый корешок Библии в карман, подальше от посторонних глаз – и ведет Мэтта на воскресную службу. Окольным путем, через кварталы, где на маленьком отшибе жгут мусор, горящий без закиси азота. Там теперь лежит 'Гренландия' Мэтта. Там же лежат его убеждения и вера в себя.Вот теперь у него ничего нет. В полпятого утра он находит в пыльной книге с верхней полки личной библиотеки Хелены красивое слово 'самоотверженность'. Мэтт видит его впервые.В четыре тридцать пять сигнал о прерванной связи замолкает.– Привет.