Caught in the storm (alone) (1/1)

Каждый раз, когда Мэтт преодолевает пролет лестницы, брат исчезает из виду; Мэтт зовет его и начинает идти быстрей. Потом он бежит, сбивая ноги, так быстро, что становится тяжело дышать. И кричать он уже не может… как только Мэтт останавливается, ступени рассыпаются, и он падает.Просто чтобы пытаться догнать Тревора снова.Где ты, Треви? Почему ты просто не остановишься?..Почему тыМэтт знает, что должен это делать. Однажды он успеет.Он идет и считает, и, всего раз, остановившись прежде, чем лишился последних сил, он замечает, что здесь не только он один. И не только Тревор, шаги которого он может слышать где-то над головой. Мэтт оборачивается, но не успевает увидеть лицо.Свет в этой комнате ужасно блеклый, странный и… видимо, здесь такое солнце. А еще оно греет, но это не больно. Это был худший сон в жизни Мэтта, и, наверное, самый долгий. Но он только что закончился, и теперь воспоминания почти мгновенно восстанавливаются в сознании; Мэтт делает глубокий вдох – воздух вроде бы не такой тошнотворный, как на высоте – чтобы попытаться сказать что-нибудь, но из горла вырывается только хрип. И в этом воздухе словно взвешена мелкая стеклянная крошка, которая расцарапывает все внутри. А сил перебороть это и вдохнуть еще раз нет. И Мэтт замирает, просто соглашаясь на эту боль.Эта женщина смотрит и молчит.Она похожа на людей с фотографий, сохранившихся с довоенного времени; Мэтт видел пару таких в даркнете и всегда думал, что так не бывает.– Доброе утро… утро ведь, да?Она кивает, и, по видимости, силится улыбнуться.– Посадка была неудачной?Была.– Мы никого не убили? А из наших… никто?Никто; она лишь снова кивает, не произнося ни слова.– Но вы все равно простите нас, если можете. Мы, наверное, вас напугали, – Мэтту больше нечего сказать. Простите. Ведь это не то, с чего нужно было начинать знакомство, которое вам наверняка вообще не сдалось. – Не хотите со мной разговаривать?– Боюсь сказать что-нибудь не то. Голос и манера говорить у нее тоже нечеловеческие.– Вы ведь не бросили меня умирать. Можете говорить со мной, как хотите. Я Мэтт, кстати.Пока Мэтт пытается встать и протянуть руку, он насчитывает на себе несколько переломов. Лучевая кость, запястье, ребра. Наверное, ключица; как ни странно, ноги целые. Впрочем, самое главное, чтобы голова и сердце были в порядке, остальное можно пережить.А он пережил. Этого не только достаточно, это очень хорошо.Мэтт просит воды и рассказать что-нибудь.Хелена – так её зовут – говорит об остальных и о том, что они делают. О морфиновой терапии. О том, что они в Лондоне.– Значит, мы в порядке.– Но почему вы выбрали нас?..– Прямо как на собеседовании, – медлит с ответом Мэтт. – Да мы вообще не знали, куда лететь и как долго. Просто… мы боялись, что даже объяснить не сможем, кто мы и зачем здесь. Мы только на английском говорить умеем. Да и то, видимо, на каком-то другом английском, – с сожалением добавляет он, осознавая, насколько по-разному они звучат.– Ничего страшного. Он везде разный. Я хорошо тебя понимаю.– Значит, наши пытаются связаться с Нью-Йорком? Как давно?– С самого прибытия.– А как много времени прошло?– Не знаю, Мэтт. С тех пор, как вы прилетели, время как будто не идет, а весь мир вертится вокруг вас.Он пытается разглядеть, что же там, за окном. Когда все же получается, Мэтт тут же начинает об этом жалеть.Сюрреалистично огромные деревья, покрытые оранжевыми листьями; они не выглядят умирающими… все деревья, которые Мэтт видел в Штатах, умирали месяца за три. Маленькие и зеленые. Разве дерево вообще может быть не зеленым? И зачем оно тогда нужно?..Единственный реальный вопрос, интересующий Мэтта – как и что нужно сделать, чтобы иметь возможность в ближайшее время взять трубку и сказать 'привет'.Сказать 'ты в порядке, Тревор?'Ему здесь понравилось бы.– Пожалуйста, Хелена, помогите нам. Неважно, что попросите взамен.– Если бы я знала, чем вам помочь.– Я скоро пойму.***Когда Мэтт уходит с места, где они все работают и ждут, что хоть что-то у них получится, это две тысячи тридцать четвертый раз прерванное соединение; они уверены, в Штатах прекрасно знают, кто и зачем звонит. Мэтт уходит лишь потому, что больше не может; уходит, потому что понимает, что они должны делать что-то еще кроме попыток сообщить, что они живы. И он собирается вернуться, как только снова сможет видеть и говорить.Мэтт засыпает глубокой ночью, дрожа от холода и ужаса, и просыпается от того, что он не один здесь.Тепло в центре груди и монотонный, незнакомый звук. Это… кошка? Огромная и лохматая, со сверкающими желтыми глазами.Домашние кошки с довоенных фотографий выглядели именно так.– Она была в комнате, где я спал, – Мэтт держит ее в дрожащих руках, не понимая, кто испугался больше.– Так прогнал бы, – невнимательно отвечает Хелена, – даже из самых дальних углов ЕС спрашивают только о вас, и я понятия не имею, что сказать. Может, ты знаешь?..– Я не понимаю, – эту фразу Мэтт произносит чаще, чем какую-либо еще, в последнее время. – Разве ей можно здесь быть?..– А разве нельзя? Она же ничья. И здесь всё ничье.Когда-то здесь был Букингемский дворец, если Хелена говорит правду – Мэтт еще не решил, можно ли вообще кому-то, включая себя самого, верить; на руинах построили пару общежитий, госпиталь, и здание Палаты. Они говорят, что это общее, и раз у их гостей мирные цели – пусть и самолет совсем не гражданский – то теперь это принадлежит и им тоже.Мэтт даже не уверен, что они в Лондоне, потому что боится выходить на улицу.Кажется, захлебнется кислородом и все-таки умрет.Хелена щурится, снимает очки и внимательно смотрит в лицо:– Ты впервые в жизни видишь кошку, да?..– Да. Дома, в Штатах...остались только люди и какие-нибудь паразиты, – Мэтт впервые думает о том, какая это ирония. – И, может быть, кто-нибудь на глубине. Но я никогда не видел. Я... вообще ничего не видел, наверное.– Давай поговорим.Мэтт соглашается, и она спрашивает. Сколько метров в миле. Как коррелирует шкала Цельсия со шкалой Фаренгейта. Кто первый президент Штатов. О 'Тринити', ядерном оружии и религии. О том, что случилось с тем самым японским самолетом, и о том, с чем, по мнению Мэтта, граничит Аляска на севере; Мэтт говорит слово, которое слышал всего раз в жизни – Чукотка – и понимает, что ни разу не спрашивал себя о том, чья эта территория.– У тебя большие проблемы с восприятием, Мэттью. У вас всех, вы не только думаете по-другому. Вы ничего не знаете.– Я уже понял.– Тебе нужно время, чтобы понять, как дела обстоят на самом деле. Не обязательно спрашивать у кого-то, ты всегда можешь прочесть это или даже увидеть своими глазами.– У меня нет времени, – решительно говорит Мэтт. И понимает только тогда, когда слышит, – но я не могу принимать решения о том, что делать дальше, если я даже не знаю, сколько метров в миле.Правда, ведь не факт даже, что Мэтт знает, какой сейчас год.– Но, ради всего святого, прекратите так издеваться над собой. Если проблемы со связью не решатся, мы обратимся к партнерам за границей, вы ведь все-таки с родины SpaceX, это если и не вызывает восторг, то внушает уважение, по крайней мере.Значит, она все-таки существовала. У Мэтта нет времени на подробности, но он успевает подумать о том, что Тревор скажет ему 'я же говорил', когда узнает.– Сидеть сложа руки мы тоже не можем, – он настаивает на своем, пытаясь не задавать лишних вопросов.– Но вы должны думать о себе хоть иногда. Вечно дежурите у этой груды железа… и, я слышала, кто-то начал употреблять наркотики, чтобы не спать. И этот мальчик… Джеймс? Всегда очень странно себя ведет, а в последнее время я его вообще не видела.– Послушайте, ладно? – резко обрывает он. – Как вы выражаетесь, в американском языке, – Мэтт говорит это и видит, как Хелена отводит взгляд. Она прекрасно знает всё, что говорят о них люди вокруг. Что они считают американцев пришельцами и отказываются их понимать, словно слушают, но не слышат вообще, – нет понятия 'личная безопасность'. Безопасность общества есть. Безопасность государства превыше всего. А один человек ничего не значит. И мы по-другому думать не умеем. И вряд ли научимся в ближайшее время. О себе мы говорим шепотом, в кухне своего дома и с кем-то очень близким. В другом случае это… неприлично?– Ладно.Мэтт собирается уйти и уже начинает строить планы на день, не совсем понимая, с чего начать.– А кошка-то почему за мной ходит?– Не знаю. Понравился ей, значит.Ну, хоть кому-то.Физика и география – то, что может значить сейчас хоть что-то; Мэтт знает, что, если все сложится так, как они планируют, скорее всего, им придется вернуться в Штаты за теми, кто их ждет. Так что Мэтт просто закрывается в своей комнате и читает до тех пор, пока может; он не ожидал, что это будет так сложно – не потому, что он не может понять. Мэтт злится.Неужели все это время они были такими глупыми?.. Неужели не было ничего, что могло бы натолкнуть на мысль, что их обманывают не тотально, а абсолютно? Во всем, не оставляя ни шанса понять что-либо правильно.И Мэтт так не хочет делать этого, но руки тянутся сами. Так он понимает, что атаки на Данию, скорее всего, никогда не было, и человек, со слов которого была написана 'Гренландия', возможно, и жил там когда-то, но получил облучение в Техасе или во Флориде (опять же, если Мэтт не ошибается в хронологии).Везде сплошная ложь. Тревор так говорил, Мэтт повторял за ним, но только сейчас увидел, что это такое.И, каждый чертов раз, когда он что-то осознает, он думает о том, что скажет Тревор, когда тоже это поймет.Сначала эти мысли захватывают, а потом начинают причинять боль.Мэтт ждет, что соединение однажды не оборвется, днями напролет. Ночами напролет читает, считает и думает о дне, когда уведет от взлетной полосы того, ради кого всё, что есть сейчас. И однажды все же решается уйти. Чтобы увидеть.Он тихо закрывает за собой дверь и покидает территорию, на мгновение все же удивившись тому, что его никто не останавливает – а потом запоздало вспоминает, что никто и не должен.Мир, который построили эти люди, он… ничей?Мэтт идет, не замечая времени, волоча за собой ноющее от боли тело, и не чувствует, что делает что-то неправильное прямо сейчас. И не замечает на себе ни одного взгляда. Поздней осенью и поздно ночью, здесь всё в тысячах огней, окруженное сотнями авто на дорогах (с их расточительным существованием Мэтт уже почти смирился), и десятки людей среди этого просто никуда не торопятся, точно так же, как и Мэтт, – может, оттого, что некуда, а может, по каким-то другим причинам, которые никого не касаются.Они идут, и Мэтт идёт тоже. И он всё думает – а такого они хотели?Чего они, черт возьми, вообще хотели?..За столько лет злобы, отчаяния и бед ни он сам, ни люди, с которыми он шел плечом к плечу, не построили парадигмы. Была лишь… борьба ради борьбы? А что было бы дальше, если бы она кончилась если не победой, то без поражения?Как будто ничему и не научила их эта жизнь без свободы – но тогда сразу напрашивается вопрос о том, заслужили ли они новую, в которой есть свобода и всё то, чего они даже представить не могли. Но Мэтт боится спрашивать себя.Знает – он точно не заслужил.Потому что не неприемлемо, не неправильно – плохо. Вот такое простое слово о нём, Мэтте Вентворте. Он ломал то, чего не создавал. Оставил дом разваливающимся на части. Он позволил себе осуждать семью.И после всего, что он сделал, он пустил в свою жизнь, в которой уничтожал все, к чему прикасался, своего младшего брата. Дал ему 'Гренландию', ключ от дома, замок для сердца, место в постели и еще пару вещей, которые ни один нормальный человек не даст своему брату.Да и какой из Мэтта брат.Данное Тревору обещание он не сдержал тоже.Но и обратного пути нет, так что он лишь движется дальше, в неизвестность. Медленно, но уверенно.И небо над ним темное, но ясное и звездное; Мэтт думает, именно такое всегда рисовал его брат, хоть и не видел. Над головой мелькают ярко-красные сигнальные огни – вряд ли самолета, хотя черт знает – и Мэтт совсем тихо говорит 'как ты там, Треви?' И, может быть, хоть какой-то из звуков медленной и длинной волной ударится о то, что высоко и быстро проносится в небе, и отразится где-нибудь в Чикаго (или в Нью-Йорке, или в одном из маленьких городков Гэмпшира – неважно, где Тревор, главное, чтобы был жив и здоров). И Тревор услышит.Как он там?Что происходит дома? Что они думают и что знают?Хоть бы увидеть знак и на мгновение успокоиться; Мэтт понимает, что он натворил. И чем заплатит за то, что по-английски ушёл – он чувствует, как всё, чего он не сделал и не сказал, держит его. Невыносимо крепко.Это не железные оковы. И не нитки, которые легко оборвать; колючая проволока, опутавшая его всего, с головы до ног, впивается в кожу. Только сильней, с каждый шагом прочь от дома, который Мэтт уже никогда не увидит.И Мэтт сказал бы, что пусть. Больно – значит заслужил.Но Мэтт знает, что не ему одному больно. А пути назад все еще нет.*** Он приходит туда, где привык засыпать, чтобы дождаться рассвета, и рано утром приходит к Хелене, чтобы сказать, что он хочет получить гражданство.Ведь ему нужно так много прав, чтобы сделать то, чего он хочет; десятки людей в стране и за ее пределами поднимают трубку и слышат 'Добрый день, это Мэтт Вентворт, я могу попросить о помощи?' – и, наверное, даже не знают, что сказать.Но ему и вправду нужна помощь.Уже через неделю Мэтт отправляется обратно в Северную Ирландию с человеком, который обещает, что они поймут, как собрать самолет, который выдержит путь до Восточного побережья и обратно.Этот человек, инженер Дэвис, говорит, что Мэтт такой умный, но так мало знает о мире вокруг; последний лишь горько смеется. Внимательно слушает, много считает и пишет – ведь времени у него все еще нет – и чувствует, что делает все правильно.Потому что все меньше страдает. И все больше ждет.– Ты больше не обедаешь с нами, потому что мы тебе не нравимся?– Нет… просто мне нельзя есть. Из-за лекарств. А сидеть просто так – это неприемлемо… неприлично, – поправляет себя Мэтт. Он решил отказаться от бессмысленных слов в своей речи. – У нас так нельзя.– Во-первых, ты у нас в гостях…– Неправда, я теперь такой же гражданин, как и ты.– Поздравляю. Но ты все равно только что выдумал очень идиотское оправдание.– Согласен. Так и есть.У Эрики была точно такая же смешная прическа раньше. И точно так же хмурится она до сих пор – наверное, ведь Мэтт видел сестру очень давно в последний раз.У дочери Дэвиса, так сильно похожей на сестру Мэтта, такое лицо, словно она знает обо всем на свете; наверное, глупо было пытаться ее обмануть. Только сильней обидится.– Просто если это из-за того, что мы достаем тебя глупыми вопросами, то мы перестанем, ладно?– Все в порядке, Лиза. Кроме того, что я занят. Когда-нибудь потом приглашу вас всех на обед, идет?Она, наверное, не ждет извинений только потому, что отвлекается на свою младшую сестру, которая пытается пообедать какой-то травой с газона.Эти маленькие беспечные дети.И их счастливые родители, которые могут позволить себе серьезную работу и совершенно обыкновенную жизнь, лишенную внимания богатых и власть имеющих. Могут проектировать самолет, само существование которого окончательно утверждает наличие прав человека у гражданина Штатов – и за обедом обсуждать плюсы и минусы сыроедения и прошлую Пасху.Их единственный сын. Протестующий, упрямый и слишком громкий. Он много говорит – но, наверное, не меньше думает.Он не хочет быть инженером. Вчера Мэтт слышал, как он сказал, что был бы отличным кинокритиком.– А на самом деле, почему ты их сторонишься?– Я все еще занят, понимаешь, Хелена?– Я все еще спрашиваю, почему.– Такой могла бы быть моя семья, – признается Мэтт, решив, что на сегодня с него достаточно неправдоподобного вранья. – Я смотрю на них и вижу, что они счастливы. Потому что они вместе, а моя семья разрознена и несчастна. Вот, о чем я думаю. И мне от этого очень больно.– Их пятеро. Где же тогда ты?..– А меня нет. И это правильно. Даже не потому, что таким, как я, место есть только в том искусственном мире, в котором мы выросли.– Если ты хочешь сказать о том, что ты злишься на нас, ты можешь.– Я ничего не хочу сказать.Иногда, поздно ночью, Мэтт думает о чем-то, кроме расчетов плотности воздуха и характеристик, которыми должен обладать самолет, который обязан совершить посадку дважды и в совершенно разных условиях. Мэтт думает о том, что произошло в Чикаго семнадцатого сентября.Ему кажется, когда они исчезли, из Бостона сообщили, что они мертвы.Может быть, его семье стало… легче?..Ведь, на самом деле, только он и виноват. Вентворты могли бы пережить нескончаемую войну государства с человеком, если бы в их доме не было войны. Но она началась ровно тогда, когда Мэтт решил, что его родители убивают людей.Одно что поступил ровно так же, как они, когда пришло время; рубил с плеча и первым остался без головы.– Я плохой человек, Хелена. И поэтому не готов к вашему миру. Да и он ко мне не готов. А моя семья… они могли бы. Конечно, могли.Она говорит, что успела понять, что любовь – практически единственное, что не искажено в их сознании, а это значит, что принципиальной разницы нет, и все они люди, которые тоже научатся говорить на одном языке.Еще она спрашивает, что значит слово 'неприемлемо'.– Не знаю.Мэтт и вправду не знает. Не думал. Или не хотел думать.Кажется, неприемлемость – это просто воспоминание об образе жизни; слово, которое конкретно ничего не значит. Лишь обозначает. Причем это образ его, Мэтта, жизни.Неприемлемость – это разговор поздней ночью, когда Мэтт омрачен мыслью о том, что ему уже двадцать четыре. Разговор о времени, глупый и горький, лизер – безвкусный и просто повод, который, наверное, не надо было искать; Мэтт вспоминает первый поцелуй в своей жизни – те, что были до, он просто забыл, потому что это ничего не значит – и понимает, почему не должен был этого допустить. Он не должен был целовать Тревора, не должен был признаваться ему в любви… не должен был клясться, что выживет любой ценой.Мэтт был обязан его отпустить.Чтобы однажды пройти всё это в одиночку, не причиняя Тревору боли и не заставляя его марать руки о ненависть, в которой погряз. И уже потом забрать Тревора с собой. Когда время придёт.Прямо сейчас Тревор думает о том, что его старший брат мертв, или – что еще хуже – слишком глуп, чтобы понять, что сделать, чтобы все исправить.Значит, они изобрели всё то, что сначала делало жизнь почти идеальной и невероятно простой, а когда это убило все живое, они синтезировали всё, что позволило паразитировать на Земле дальше.А машину времени изобрести не смогли. Не смогли найти возможность вернуться назад и исправить одну ошибку, повлекшую за собой еще сотни.Мэтт громко и невпопад извиняется, нарушив повисшую в воздухе тишину, и уходит; наверное, ему стоит перестать говорить, потому что так ему становится только больнее. И… наверное, это тоже терапия, но он должен работать.Это единственный шанс – если не исправиться, то поступить верно сейчас; вокруг террасы, там, где обедает семья Дэвиса, все еще растут цветы (кажется, люди называют разные цветы разными словами, но Мэтт не понимает, зачем так усложнять себе жизнь), и каждый раз, когда Мэтт видит что-то подобное, он думает о том, что, когда Тревор окажется здесь, он откажется от идеи рисовать мир черно-белым. Но, скорее всего, Мэтт об этом не узнает. Возможно, Мэтт и слова от него не услышит.И это будет справедливо.Мэтт возвращается обратно, к людям, фиксирующим сброшенные соединения, сидящим у экрана днями и ночами напролет; Мэтт знает, что обычно это делают те, кто никого не оставил дома и поэтому не ждет. Но они делают это по совести и очень внимательно, потому что меньше подвержены панике и волнению. В свободное время пытаются понять, зачем нужна церковь, таскают травку и морфин из госпиталя и цепляют английских девчонок. Они хотят узнать, о чем жизнь, которая им досталась.У них ничего не болит.Но сегодня вечером дежурит Ник Перрикон. Как и всегда, один; он управлял аварийными системами на базе, он убил пару охранников, когда потерял контроль. Он оставил семью дома, как и Мэтт.– Мы не слышим их, но утром... у нас почти получилось, – сообщает Ник прежде, чем Мэтт успевает спросить. – И… я успел увидеть кое-что.Он произносит эти слова так, словно Мэтту не стоит знать, о чем он.– Что?..– Новости.И Мэтт подходит к экрану, стараясь не смотреть на все и сразу, хоть это просто десяток строчек мелким шрифтом, подрезанных из поисковика или какого-нибудь реестра.активное обсуждение вопроса о налоге на недвижимое имуществоцензурастроительство в Аляскесеверо-восток страдает от проблем со связьюУниверситет Чикаго отказался от обязательствВсё в порядке, Мэтт знает теперь.заявление Президентарассекреченный полигон в Калифорнии7. За неделю восемьдесят человек из тридцати восьми штатов сообщили о том, что видели Тревора Вентворта: как бороться с дезинформацией?– Я… не знал, как тебе сказать, - неуверенно говорит Ник, явно не понимая, почему Мэтт улыбается.– Я обязан узнавать обо всем, что касается моей семьи, первым.– И… что теперь?– Я умею читать новости, Ник. И того, что я прочел, достаточно. О многом говорит.– О чем?– Война закончилась… ведь это всегда было первой строкой. Никого из 'Отряда' не поймали. Моя семья издевается над госаппаратом.– А это не глупо?– А там скоро вообще ничего умного не останется. Если не воевать, так хоть посмеяться напоследок, разве нет?.. И… они ищут нас, понимаешь?– Ты так думаешь?Мэтт не думает. Он знает.Маленький, безбашенный идиот, который хочет оставить после себя много шума. Неважно, почему люди звонят в полицию и говорят, что видели Тревора; если он об этом никого не просил – значит, привлек к себе достаточно внимания, чтобы кто-то на это решился. Если просил – значит, нашел причину много на себя взять.Теперь, когда Мэтт знает хотя бы немного, он думает, что Дженсен в курсе, где Тревор, и знает, как помочь ему. Или Тревор уже вместе с Алексом и ждет; Мэтт начинает волноваться еще сильней.А еще он представляет, как они мучаются, пока его младший брат обрывает их провода.Мэтт так гордится им. Мэтт так сильно его любит.Так сильно, что кажется, что ему только что оборвали все артерии.Но это совсем не больно.***Тревор просыпается посреди ночи от того, что кто-то зовет его. И он знает, кто.Но Тревор не открывает глаза и не смотрит по сторонам; знает – если он будет искать брата везде, то нигде его не найдет. Он должен ждать.– Показалось?..– Снова, – хрипло выдыхает Тревор, чувствуя, как с замерзших губ срывается облако пара.Скоро зима.