Different thinkers (are enemies) (1/1)

Солнце охраняет этот город. Оно бережет порядок.На пустующих подземных парковках, в затененных переулках, в коридорах между лабораторными комплексами и метро можно встретить живых людей. А там, где светло, где можно невооруженным взглядом заметить девиацию и заподозрить в чем-то, эти люди непременно ходят в масках законопослушных граждан, исполнительных сотрудников и берегущих экологию горожан.Солнечные лучи пробиваются сквозь огромное витражное окно и греют пол под ногами, светлый, как и все вокруг, пока Тревор думает об этом и пытается перевести дух и успокоиться. Еще пару минут назад он бежал сломя голову, надеясь встретить своего брата в восточном крыле Университета Чикаго. Чтобы попросить совета, без которого действительно не может обойтись.Тень перекрывает блики.– Чем обязан? – звучит секундой позже.А Тревор подскакивает на месте и хватается за сердце.– Ты напугал меня… не делай так больше.– Но ведь ты пришел ко мне, разве нет?У Мэтта мраморно-белое лицо, белая рубашка, на которой закатан отчего-то только один рукав – зато руки перепачканы в графите, а в глазах читается, что все ценности рабочего класса он презирает от первой и до последней. Он знает, зачем пришел Тревор?И, кажется, у младшего началась паранойя.– Из 'Отряда 22' передали, что они хотят меня видеть… что мне делать?– Идти, – Мэтт просто делает шаг в сторону, чтобы не стоять ни у кого на пути, прислоняется к стене и неотрывно смотрит. – Или не идти.– Спасибо, ты очень помог! Я чувствую, как мне стало легче.Голос срывается и дрожит.Да, это так просто произошло. Тревор сказал, что, пока можно дышать, лучше не употреблять слово 'коптит' в отношении чьего-либо рабочего места. Сотрудник контроля, которому, наверное, стоило сделать Тревору замечание, только посмеялся и сказал 'эти чертовы северяне, вам предложи угля поесть, так вы только ложку попросите, просто потому что вы можете'. И сказал, что проведет его к 'Отряду 22' – едва слышно, и всё же при еще полусотне людей. То, чего бы никогда не произошло ни в Дартмуте, ни в одном из мест, в которых Тревор когда-либо жил или учился.Настолько наглые, что даже не стесняются говорить вслух – вот, какие они, люди из самой известной преступной группировки на территории Штатов.До сегодняшнего дня Тревор был уверен, что они исчезли еще пять лет назад. Люди 'Отряда' были первыми и последними, кто когда-либо пытался покинуть материк; они везли на север Аляски самолет, разобранный на части, очень медленно, но недостаточно осторожно. Ни одного из известных фигурантов дела никто больше не видел и не получал от них вестей. Сотни задержанных и осужденных, но не забытых. Их имена – и есть грустная и очень мрачная история двадцать четвертого века.А сегодня 'Отряд 22' хочет видеть Тревора. И он не ожидал, что с ним случится что-то подобное всего через пару недель после того, как он решил переехать, сменить место работы и начать заново.– Трев, – брат устало вздыхает, видимо, не способный больше наблюдать за тем, как Тревор колеблется, – эти люди пропагандируют свободу. Если они сказали, что хотят тебя видеть, то это не значит ничего, кроме того, что они сказали. Они не могут заставить тебя. И не станут.– Что ты знаешь о них?– Что-то столь незначительное, что я вряд ли могу давать тебе советы… прости, мне нужно успеть выйти на воздух прежде, чем перерыв закончится. Увидимся?– Да… увидимся.Иногда происходит что-то настолько неожиданное и ключевое, что остается только наблюдать, словно со стороны, и говорить себе, что теперь-то точно жизнь поделилась на до и после. Даже если прежде уже говорил это себе – это больше не кажется таковым, как и все последующие за этим моментом события. Именно так и думает Тревор, когда Монтгомери из отдела контроля встречает его у восточных ворот и ведет за собой в полную неизвестность; Тревор не боится даже.Достаточно боялся за последние три года, чтобы устать.– Почему двадцать два? – все, что спрашивает он, пока они спускаются вниз по уровням комплекса, расположенного за зданием университета.– Двадцать второй номер в периодической системе. Титан, который можно дешево купить или совсем просто украсть, однажды вдохновил наших лидеров. И убил их тоже титан.В голову почему-то приходит одно только 'надеюсь, три года в Дартмуте чему-то тебя научили' из последнего письма матери, которое Тревор получил, когда был в Гэмпшире – старательно заглушая все навязчивые мысли, вызывающие только ощущение того, что он трус, Тревор переступает порог.И сразу же насчитывает с десяток поводов для ареста. Они так встречают всех своих гостей?..Тревор никогда не видел такого безрассудства.И… еще он никогда не видел, как его брат работает.Все те же закатанные рукава и пальцы, испачканные в графите; руки порхают над кипой из чертежей, это выглядит таким слаженным и правильным, что невозможно оторвать взгляд. И кажется, что делать что-либо лучше просто невозможно. Кажется, что на такое способен только он один.А вот что он вообще здесь делает, совсем непонятно.– Мэтт?– Рад, что ты все-таки пришел, – запоздало отвечает он, не поднимая глаз. И так же невозмутимо продолжает, даже не пытаясь обозначить то, что обращается к кому-то: – Салли, пожалуйста, поговори с моим братом о том, чем он может нам помочь. – Мне казалось, вас больше.– Мы работаем по возможности и в довольно непостоянном составе в последнее время, – Салли оказывается очень серьезной на вид девушкой, которая явно страдает от гипоксии. – Пожалуйста, посмотри и скажи, что из этих вещей тебе знакомо… не обессудь, у нас столько людей из синтеза, что это слишком даже для нас. Так что я хочу знать, что еще ты умеешь делать.И Тревор ничего не узнает. Ему даже становится обидно – теперь он явно хочет задержаться здесь; как минимум, ему безумно интересно, что вообще здесь происходит. И теперь ему не так страшно, когда он знает, что Мэтт тоже в этом замешан.Но Тревор пока не успел подумать об этом всерьез.– А это что?– Моя работа. Я занимаюсь шифрованием… очень утомляет, потому что все языки, которые использовал Пентагон – мертвые.– Но это Python, и я могу помочь разобраться в коде. Все считают людей Дартмута безвольными салагами, но там можно прочесть почти весь запрещенный реестр.– Я знала, что сегодня Бог будет милосерден и пошлет нам кого-то достойного.Салли улыбается. И Тревор тоже.Его старший брат смеется и повторяет последнюю фразу, и она внезапно бьет по слуху горчащей, злой иронией.***Вагон размеренно и быстро движется в северную часть города – так, стучит что-то под ногами иногда, и изредка переговариваются между собой немногочисленные пассажиры; впервые за этот долгий, кажущийся бесконечным день Тревор чувствует, как сильно он устал. Тихо спрашивает 'можно?', чтобы сказать хоть что-то – и кладет голову на плечо брата. В отражении на затемненном стекле напротив, они такие похожие; младший, конечно, думает об этом не впервые, но это так сильно удивляет его.Смелость Иллинойса и трусливая немота Гэмпшира. Мичиган и побережье северо-востока. Неповиновение и смиренная обреченность.Такие разные. Такие одинаковые.– Это было проверкой?– Мне незачем проверять тебя. Просто не хотел влиять на твой выбор. Я уважаю его, каким бы он ни был… но конкретно этим я горжусь.Впервые в жизни Тревор чувствует, насколько он близок к краю – и всегда был; это его первый и последний шанс не пустить всё под откос, и, если его хотя бы заподозрят в причастности к 'Отряду', то ему конец. И он знает это… как и то, что не может поступать иначе.Разве не в этом смысл?– Тебе не о чем волноваться, пока я рядом, – вот, что говорит ему Мэтт.И это все, в чем Тревор по-настоящему уверен.***'Вторая Холодная война как номинальное завершение всемирной истории'. Вторая глава 'Гренландии'. История.Красивое слово. Легкое и невесомое, но скрывающее за собой всю тяжесть осознания того, как много людей было до них, как много жизней кануло в небытие… и страх неизвестности; да, всего лишь слово – история уже давно признана вторичным знанием и бесполезной ношей на пути вперед. И только те, кто еще способен критически мыслить, считают, что если прошлого нет, то и будущего нет.И только им еще не всё равно, что произошло тогда, больше двухсот лет назад. Кто сдался первым. У кого еще был шанс спастись. Кто ошибался и кто безжалостно выбирал цели.Тем более, что это больше не секрет.Это происходит совсем просто, как самые невероятные и немыслимые вещи. Снова. Одним холодным и пасмурным утром люди 'Отряда', находящиеся в Эл-Эй, заканчивают с декодингом материалов, которые им оставил первый состав перед тем, как их арестовали. И они решают обнародовать. И всё, что каждый в глубине души одновременно боялся и хотел увидеть, оказывается в общем доступе – агрессия Штатов, равнодушие Штатов, сотни других вещей, которые всегда подавались в другом ключе на всеобщее обозрение; и, конечно же, падение всех сетей вплоть до локальных не заставляет себя ждать.А потом продолжается обыкновенный четверг, и поэтому в десять вечера Тревор обнаруживает себя на третьем подуровне в восточном крыле, он отчаянно вглядывается в знакомые строки и пытается отвлечься.Потому что в 'Отряде' впервые за всё время, что Тревор провел здесь, похолодало тоже.– Они могли сделать хоть что-нибудь. Хотя бы попытаться сообщить нам, потому что действовать в одиночку очень глупо сейчас… что значит двойное подчеркивание перед атрибутом? – и только Салли без умолку тараторит, все еще пытаясь работать.– Это защита атрибута. А чего, черт возьми, вы ждете?Тревор произносит это и понимает, что теперь на него обращен с десяток взглядов.И Мэтт смотрит тоже.– Да, это коллапс. Да, это самая большая правда о том обмане, в котором мы живем. И что дальше? Вы думаете, что это заставит кого-то сопереживать людям, которые в сотнях миль от нас, просто по факту того, что, вероятно, кто-то из них все еще жив и их не подчистую выкосила лучевая болезнь?.. Когда свободу совести заменили свободой мысли больше сотни лет назад и в законе, и в нашем разуме? Нет ни у кого никакой совести, пока мы спокойно живем день за днем, принимая за истину то, что мы остались одни на планете. Избирательная гуманность…– … это то, с чем мы боремся. А не то, из-за чего сдадимся. Спасибо за речь, это было впечатляюще.Брат даже взгляда не поднимает. Только сточенный карандаш в тонких бледных пальцах разламывается надвое с громким треском.Тревор знает, почему.Каждый, кто здесь находится, думал об этом хоть раз. И доля правды в этом есть.Тревор не хочет взять слова обратно, но он знает, что разозлил Мэтта. Знает, что если подойти ближе, то в его глазах за отражением очередного чертежа, украденного из отдела авиаконструирования, за мечтой собрать наконец всё это воедино и взлететь, за каждый протестом общественному благу – он увидит гнев, причина которого конкретно в том, что Тревор не верит.Хотя обещал верить. Поэтому Тревору очень стыдно.– Осталось немного времени до последних поездов… я займу еще пару минут, – и все уже знают, что скажет Мэтт. – Если кто-то считает, что 'Отряд 22' неспособен на информационную политику, то я не советую появляться здесь снова. Да, мы потеряем ценных людей, но это лучше, чем знать, что вы работаете на цель, в которую не готовы поверить. Всем спасибо, будьте внимательней в подземке, не забывайте следить за средствами связи и уровнем глюкозы в крови.Он уходит первым.Тревор возвращается домой один, так и не заметив брата нигде по пути, хотя они добираются по одной ветке и, по обыкновению, на одном и том же поезде.Неумение признавать неправоту – это то, что Мэтт всегда презирал в людях. То, что распознавал и еще до проявления и чего всегда избегал. И теперь младший в растерянности, потому что просто не понимает; так было всегда, человек обеспокоен своей безопасностью и безопасностью близких больше, чем судьбой людей, которых никогда не знал и, вероятно, не узнает. Это здоровый эгоизм, со временем перерастающий в нездоровую безучастность, и это вполне может стать первым гвоздем в крышке гроба, в который может лечь 'Отряд' со своей борьбой за справедливость.Им остается лишь делать все возможное, чтобы этого не случилось. Сейчас – просто ждать. И верить.Тревор верит недостаточно сильно. И вот в этом не прав уже только он один.***Апатия – вот, что он получает взамен волнения и постоянного страха, непременно сопровождаемого совершенно нелогичным восхищением тем, как далеко они зашли.Страх заставлял Тревора держать глаза открытыми.Теперь он понимает, что он устал. Теперь, когда он остался один в этом большом суетливом городе; брат не говорит с ним уже неделю – не то чтобы демонстративно, просто избегает его. Это угнетает и оставляет Тревора в полном замешательстве.Это так глупо, но он едет домой воскресным утром, сам не зная, зачем, и находит себя в непринужденном разговоре с отцом – о том, каково было жить и учиться в Дартмуте (на самом деле, Тревор постоянно врет, потому что это было похоже на ад).– Странно, что я никогда не спрашивал, но… как ты познакомился с матерью? – неожиданно даже для себя самого произносит он.И отец улыбается. Впервые за всё время.– Это было двадцать девять лет назад. Здесь же, в Чикаго. На дисциплинарном собрании ей выдавали план работы – Нэнси уже тогда была в руководстве, разве могло быть иначе – а она достала нож, вилку и банку арахисового масла. Сказала, что, раз ее отделу выдают одни только планы вместо зарплаты последние три месяца, то они, пожалуй, могут начать их есть, потому что они очень голодны. Представляешь себе это?– Если честно, то не очень.– Её чуть не уволили. Все говорили о ней тогда. Кто-то считал, что это глупо. Кто-то считал, что смело.– А ты?– А я сопровождал ее на каждом шагу следующие пару недель, пока Нэнси наконец не согласилась пойти со мной на свидание. Я добирался до назначенного места пешком – зимой, в мороз – потому что зарплату всё еще не дали. Как оказалось, она тоже.– И вы вместе с тех самых пор?– Нет, сынок, совсем нет. Много чего произошло после, и тогда были совсем непростые времена… впрочем, все равно помню каждый день, словно это вчера было.– Ты не чувствуешь сожаления? – говорит Тревор и тут же прикусывает язык. Наверное, стоит быть осторожней со словами.Вот, какими они были. Точно такими же. Молодые и безрассудные, с горящими сердцами и ветром в голове.И какими они стали.– Мы постарели. И мы больше не можем мыслить трезво, – отец говорит так, словно его совсем не обижает этот вопрос. – В первую очередь мы ваши родители – только потом мы граждане и рабочий класс. Подверженные избирательной гуманности и обеспокоенные безопасностью больше, чем убеждениями. Мы словно засидевшиеся гости на празднике жизни, и теперь ваше время, а наше уже прошло. И всё же, Тревор, влюбляются в смелость. Если смелости нет, то и человек ничего не стоит.– Говоришь мне ты после того, как добровольно сослал меня в Гэмпшир за чертов том 'Гренландии'?– Суть этого разговора в том, что ты слушаешь советы старого дурака, а следовать им не обязательно.– И все же, пап, – Тревор вовремя берет себя в руки и сбавляет тон, – откуда у людей смелость?– Смелость от веры. Если человек ни во что не верит, то и сражаться он не будет.И он вдруг понимает многое.И приходит к тому, что ему давно пора просить прощения и начать прощать самому, потому что истина одна, а правда своя у каждого. Пока люди сражаются за разность мнений, они давно могли бы быть разными, но равными.На берегу Мичигана Тревор не один.Он просто бродит по бетонным бордюрам, балансируя почти на самом краю, пока на пятки неизменно наступает страх того, что они с братом разные. Выходит, что разные.Тревор не хочет разочаровывать его, но и врать ему не станет.Они все сейчас на самом краю, точно так же. В мгновении от выхода из равновесия, и скоро их догонят вести с запада – а дальше или изменится всё, или ничего не изменится. Никто не знает, что будет дальше. И Тревор не знает, что будет с ними, с 'Отрядом', с его братом. С ним самим.Но он понимает – это не тоталитаризм общества виноват. Это тоталитаризм разума.'…качественная оценка которого состоит в том, насколько велика разница между тем, что вы знаете, и тем, что вы видите', – пишет автор, пожелавший остаться неизвестным, в последнем абзаце второй главы 'Гренландии'. Тревор вздевает глаза к небу, раскачиваясь от хлестких порывов холодного ветра, и на мгновение ему мерещится нечто простое и одновременно невероятное.Титановое крыло самолета, который вот-вот покинет материк.Тревор в это верит.И вера, оказывается, очень похожа на любовь. По крайней мере, он так это чувствует.Особенно когда спустя пару очень долгих гудков в трубке слышит совсем простое и знакомое 'привет, Трев'.