Глава 6 (1/1)

all you've done is leave me hopelessТревор прячет лицо, словно боясь в глаза взглянуть. Приходится догонять, брать за руку – где-то в глубине души Мэтт чувствует себя униженным, лишенным доверия и глупым – снова и снова звать по имени. Что вообще происходит? Что происходит?И ничего не работает.Тревор останавливается. Он словно исчезает – остаются лишь разворот опущенных плеч и взгляд куда-то в переносицу; старший поклясться голов, такими пустыми на поверхности и грустными в самой глубине эти до жути знакомые глаза еще никогда не были. Тревор делает пару быстрых шагов навстречу, и вдруг становится не по себе немного – сердце колотится неровно и быстро, а глубоко под кожей расползается холодный, липкий страх.– Пожалуйста, объясни мне, что происходит, – снова повторяет Мэтт.Близко так. Отрешенным взглядом Тревор не только отталкивает и отражает – тянет душу изнутри, заново разворачивая все, что было когда-то все же собрано, пусть неловко и едва ли правильно. Дрожащими губами выговаривает отчетливо-беззвучное 'ничего'.С того проклятого сеанса, после которого Тревор окончательно отключился от внешнего мира, они не говорили уже неделю – точнее, Тревор почти не отвечал, когда говорил Мэтт. Все в пределах 'да', 'нет' и 'не знаю'.И, честно говоря, Мэтт так устал.Он готов пережить еще тонну давления внешних обстоятельств, и не одну – да, потому что забота о младшем брате для него не долг и не обязанность, а что-то намного более важное, высеченное на подкорке, бегущее по венам вместе с кровью, неизменная составляющая его самого. И нет, Мэтт не готов постоянно жить среди лжи и недомолвок.Эта ужасающая тишина, она постоянно вокруг них, только теперь, помноженная на злость и раздражение, она пробирается сквозь разломы в ментальных бронях – и остаются только боль до беспомощности и беспомощность до боли.Хоть Мэтту и не впервой – всю жизнь только и делает, что держит язык за зубами. А куда делись взрывной характер и упрямство Тревора, он не знает; иногда – так глупо, никогда бы не подумал, что дойдет и до такого, – Мэтт думал о том, каким все простым было: из недели в неделю считать косяки младшего, неизменно отчитывая, но помогая исправить, слушать его глупые оправдания и называть треплом, в глубине души немного завидуя по-подростковому искренней и простой беспечности. 'Помолчи' на каждое 'ты не понимаешь, Мэтт' – а после все меняют одно туманное утро, один слишком долгий тормозной путь, один болевой шок.Мэтт больше ничего не понимает – Тревор больше не говорит.Но они… они ведь пытались заново становиться лучше, правда? Вечера вместе. Ездить домой раз в пару недель. Идиотские ситкомы по Netflix, когда просто не хочется думать больше, споры о том, какой альбом Coldplay лучше… и одно утро воскресенья, когда Мэтт проснулся, осознавая, что слишком давно не был вообще нигде, кроме колледжа, но его это совершенно не беспокоит – словно он и этот огромный, все еще пугающий мир вокруг заявили друг другу о взаимной ненадобности в один момент, который он упустил.Марблс каждый раз с довольным лицом сообщала, что все медленно, но налаживается. А сейчас у Тревора регресс.Это невозможно. Хотелось – слишком часто – притянуть за ворот и смотреть прямо в глаза, пока Мэтт не поймет хоть что-нибудь, пока хоть один из них не станет способным понять или довериться снова, потому что… это, если честно, очень больно – знать, что не заслуживаешь доверия больше. Если честно, Мэтту тоже не было просто, хоть он даже не видел повода задумываться об этом. У него была схема; из сотен блоков, из постоянных взглядов в пол, из недомолвок и недоверия ко всему, что казалось незнакомым, она тоже была неправильной – она тоже причиняла боль, но хотя бы была привычной. А Мэтт отказался. От нее, от заученного наизусть порядка жизни, от медикаментозного тумана в голове, в котором все сглаженное, нейтральное и не заслуживающее претензий. Он честно пытался жить лучше, не знал, как, но собирался учиться, с нуля и заново. Вместе было просто, а теперь, в одиночку, пара шагов и – метафорически – в пропасть.Оказалось, что все было хрупким, как карточный домик. Мэтт знал, что это было его собственное неосторожное движение, – но не мог понять, как и когда его совершил.В самом начале все оценивал в три стадии, так? 'Моя жизнь ограничивается пределами существования в ней экспрессивного, страдающего мутизмом подростка, и это пугает' – 'Экспрессивный, страдающий мутизмом подросток стремительно исчезает из моей жизни, и это самая настоящая катастрофа' и… что дальше? Бывает еще хуже?Тревор снова коротко сообщил о том, что ему душно, и ушел. Какая там к черту погода, думалось Мэтту, среди этих четырех стен одиночество и недоверие наверняка душили сильней.Раньше проще было. 'Нет – значит нет', - говорил старший Вентворт себе, менял пути, места и людей. Раньше – пока они с Тревором вдруг не стали так близки и, так же внезапно, далеки снова.А теперь Мэтт пытался отвлечься от мрачных мыслей, тихо напевая что-то себе под нос и на автомате делая все самое однообразное и бессмысленное из возможных дел, как и всегда, когда ему было плохо. Это отвлекало и заставляло не думать – ни волнения, ни тревоги. Мэтт точил нож – все, что были в доме, затупились еще давно, а это было еще и шумно; его успокаивало осознание того, что где-то с полчаса назад в окне мелькнула светло-серая куртка Тревора. После – снова злился, вспоминая одну из бесчисленных бессловесных ссор.Звук, с которым металл ударяется о брусок, казался вполне умиротворяющим.Мэтт услышал очередное звонкое эхо после – и тут же почувствовал холодное, ледяное почти прикосновение где-то на своей пояснице... и невыносимую, острую боль до звездочек перед глазами. Много боли.Слишком много боли, расползающейся мерной пульсацией по всему телу от левого предплечья.Сопоставить и не смотреть, просто не смотреть – мгновенной инструкцией в затуманенном рассудке; Мэтт выронил нож, зажимая рукой порез, резко поднял взгляд. Ничего страшного или удивительного, он просто задумался, просто не заметил и даже не услышал, как за Тревором закрывается дверь. А теперь тот стоит перед ним и тоже смотрит, пораженно и с ужасом – Мэтт уже собирался сказать, что все в порядке, закончить это недоразумение уже вспыхнувшим среди беспорядочных мыслей 'ничего страшного', простым и понятным…Пока не услышал, как Тревор кричит.Его голос был до неузнаваемости хриплым, одновременно до жути знакомым – определенно лучшим звуком из всех, что слышал Мэтт; последний ошарашенно вскинулся и замер, вслушиваясь в то, как его брат неразборчиво выстанывает что-то, а после, снова и снова, повторяет его имя.– Мэтт, Мэтти, прости… - он подошел ближе, и только тогда Мэтт понял, что Тревор тоже держит его руку, а по его пальцам стекают и срываются на пол капли крови. – Я ведь должен…Он сорвался на шепот – и даже тот сошел на нет; Тревор только окидывал все вокруг бессмысленным почти, пораженным взглядом. Как угодно, но не в глаза.– Все в порядке, слышишь? Это ерунда, я просто вида крови боюсь, наверное, я не знаю, - на одном дыхании выпалил Мэтт, чувствуя, как Тревор протягивает и вторую руку, накрывая ей дрожащие пальцы Мэтта прямо на центре этой пульсирующей, сбивающей с толку боли. – У тебя получилось, понимаешь? Это значит, что ты можешь… Тревор?И есть только они, посреди тишины, отчаянно цепляющиеся за руки друг друга, по которым стекает кровь, – а потом вдруг не остается совершенно ничего, потому что Тревор действительно смотрит. В его глазах – снова удивление, но с пониманием происходящего и… узнаванием? Он смотрит так… он прямо сейчас нуждается в защите от своих же мыслей, от боли, которую причиняет ему молчание; он прямо сейчас нуждается в Мэтте – Мэтт понимает.Не остается ничего, кроме сорвавшегося с языка, почти случайного и едва различимого 'я так скучал по твоему голосу, Треви'.Мэтт был уверен, что Тревор собирался его ударить.Мэтт был уверен в этом на все сто и одну десятую; Тревор ведь наверняка мог подумать, что это что-то вроде тех ебанутых методик с применением шоковой терапии, от которых они отказались в самом начале и насовсем. Тревор мог подумать что угодно – ему ничего не стоило испугаться или разозлиться. Скорее всего, не мог и даже не думал о том, чтобы отпустить руку и замахнуться, но лбом в челюсть – тоже удар, причем неплохой. Мэтт был уверен в этом.И окончательно потерялся, запоздало понимая, что это вовсе не то, чего он ожидал.Это было… больно? Той самой правильной болью, после которой окончательно затягиваются раны и проходит, все проходит. И не осталось ничего, кроме прикосновения дрожащих рук, все еще холодных с улицы, и пылающих огнем отметин там, где колкие и обветренные губы Тревора касались его собственных, медленно, робко и неуверенно. Это было больно и невероятно, почти не по-настоящему, до цветных разводов посреди темноты за закрытыми глазами и ощущения того, что сердце вот-вот не выдержит и разорвется. До десятка пропущенных вдохов и выдохов.Словно это бесконечное падение – Мэтт точно должен был сделать что-то, должен остановить это, он должен… вместо этого судорожно заглатывает воздух, приоткрывая рот, и подается вперед, когда ноги все-таки предательски подламываются. И Тревор впечатывается в его губы еще сильней, прижимается еще крепче, всем телом – еще явственней ощущение того, что он не отпустит Мэтта, только не сейчас.Кто перед тобой?Смотри.И Мэтт смотрел – заученная наизусть в каждом из оттенков голубизна глаз и зрачки, стремительно затапливающие радужку. Опухшие и влажные губы, глубокие тени под глазами и пунцовые скулы.Его-не его Тревор.И собственное падение. В своих глазах, в глазах своего младшего, блядь, брата, которого обещал защищать, во что бы то ни стало… а теперь?Мэтт готов был поклясться, что не знал, что нашло на него, почему не смог оттолкнуть сразу, почему не мог сделать хоть что-нибудь – и оттолкнул все же. Снова увидел осознание во взгляде – смог только сжать зубы покрепче, чтобы не заорать от боли, когда почувствовал, как Тревор отпускает его руку.Неестественно тонкая и размытая фигура мелькает в дверном проеме, и входная дверь с треском ударяется о косяк. Это ведь не по-настоящему, всего этого не происходит, правда?***Это – не здесь и не сейчас, Тревор знает. Фантомная боль за ребрами, сбитое дыхание с оглушительно громким хрипом через каждый вдох – это нормально; это просто очередной сон, только в этот раз Мэтт был рядом, близко до невозможности, и Тревор видел в его глазах отражение – себя. Оступившегося, глупого и отвергнутого. Это просто очередной сон – утром останется только стряхнуть с себя озноб, натянуть на лицо разъезжающуюся по швам маску равнодушия и еще раз попытаться жить.Глубоко в горле, на месте всех несказанных слов, у него теперь пусто – и эта пустота мгновенно заполняется чем-то удушливо-горячим, горчащим, наверняка способным замучить до беспомощного скулежа. Были бы силы. Тревор переходит с бега на шаг, останавливается и цепляется руками за холодный металл ближайшего ограждения. Он заставляет себя не сорваться снова; кричи, не кричи – легче, как оказывается, не становится.На трясущихся руках Тревора темно-бурые кровоподтеки – на ладонях, запястьях и дальше; и ледяная морось, падающая с неба на бледную перепачканную кожу, тоже как никогда настоящая. Сопоставить, принять, попытаться не сдохнуть от ненависти к себе – Тревор понимает, что натворил только что. Тревор понимает, что точно не должен был сбегать, что должен прямо сейчас вернуться домой.Я задыхаюсь, мне больно, можешь ли ты слышать это? Можешь ли ты услышать, как бьется мое сердце, загнанное от волнения, когда ты близко? От боли, когда ты далеко?Ты слышишь меня, Мэтт? Ты слышишь?И если да, то прости меня.Залитые дождем мостовые, чья-то визжащая сигнализация метрах в пятидесяти и незнакомые улицы. И холодно до дрожи.Если честно, Тревор понятия не имеет, где он.