Глава 22 (1/1)

ХардинВинсент, черт бы его побрал, срывает все мои планы. Не могли его друзья задержаться в поездке еще на неделю, как и было оговорено? Мне нужно время, чтобы все уладить и подготовить. Я хочу, чтобы все прошло как можно идеальнее. Время нужно ей.Я не знаю, что удерживает меня от того, чтобы просто накачать ее наркотиками и не приносить себе больше никаких проблем, убрать с дороги препятствие или просто разрубить его пополам. Тревор сказал, ей нужна минимум неделя для восстановления, но теперь этой недели у нас нет, так как показ пришлось перенести.Ненавижу, когда портят мои планы. Ненавижу, когда срывают намеченные задачи и перевертывают все вверх дном. Все должно быть безупречно, перфекционистично. Почему все люди не могут следовать простым правилам? Правилам мира, в котором ты знаешь свои шаги наперед, где нет проблем только потому, что ты уже решил их заранее, где все действуют по определенному плану. Этот мир был бы идеален.Ей нужно время, которого у меня нет. Время, которое буквально утекает из рук сквозь пальцы, как вода, с каждой секундой все новыми и новыми каплями разбиваясь об пол и высыхая, испаряясь. И вряд ли оно уже вернется. В который раз жалею о том, что время ей понадобилось из-за меня, не смогшего сдержать свои эмоции, свой гнев. Она страдает от боли, а я — от нехватки времени, которое во мне течет по венам вместо крови, и если оно вдруг закончится, то процесс кровообращения прервется, как моя карьера, прибыль, жизнь.А все лишь из-за нее. Из-за нее одной, которую я уже не могу отпустить, но не могу и удерживать. Если бы то, чем я занимаюсь, не было настолько нелегальным, я бы давным давно вышвырнул бы девчонку на улицу, послав на все четыре стороны. Но я не могу, из-за ее прикрытого пухлыми губками рта, прячущего в себе острый язычок, которым она все разболтает полиции. Мне нужно привести свои мысли в порядок, как и нынешние дела, изменившие ход всех моих действий.Открываю записную книжку, щелкаю ручкой, чтобы вытащить стержень и начинаю писать, выводить буквы и цифры, сосредотачиваюсь лишь на делах и времени, которое еще предстоит верно распределить.Как только я заканчиваю, вспоминаю, что в комнате нахожусь не один и кидаю взгляд на белую дверь ванной, откуда до сих пор не доносится ни единого звука.Может, она там уснула? Я ведь попросил принять душ. Сегодня мы будем готовиться к осмотру. Нельзя просто сделать так, как я прошу?— Тесса? — стучу в дверь три раза, но ответа никакого не получаю.Тишина. По другую сторону стены молчат, набрав в рот воды.— Я захожу, — предупредив, нажимаю на ручку.На кафельном полу, скрестив ноги и сложив руки на груди, сидит светловолосая девушка, уставившаяся мне на ноги, и моргает. Просто моргает, не производя больше никаких движений и не подавая больше никаких признаков жизни.Она все-таки не приняла чертову ванну. Ее упрямство начинает меня выбешивать.— Ты надо мной издеваешься?— Уйди.— Нет, красавица, я не уйду, пока не ты не залезешь в гребанную ванну. И раз уж ты упрямишься, тебе придется делать это прямо передо мной, — не нахожу лучшего способа проучить ее за непослушание, как унизить перед собой.Ее лицо заливается краской, когда она, видимо, представляет мною сказанное. Девушка тут же подскакивает на месте, и ее светлые вьющиеся крупной волной волосы небрежно падают на плечи, закрывая красные щеки.— Нет.— Да.— Я не буду этого делать, чертов извращенец.— Тебе повезло, и я, как раз-таки, не извращенец. Но знаешь, мне уже порядком надоело твое упрямство, поэтому я ускорю процесс, — в мгновение оказываюсь рядом с дрожащим тельцем и, не дав ей опомниться, хватаюсь за края кофты, вздергивая ее вверх.Вид открывается на небольшую, спрятанную под черным бюстгальтером грудь, которую Тесса тщетно пытается закрыть руками, сопровождая свои действия возгласами и ругательствами.— Нет, отпусти меня! Что, блять, ты творишь?! — она сопротивляется, опуская ткань вниз локтями, и пытается выхватить ее у меня из рук. Но я ведь сильнее. На что она надеется?Верхний элемент одежды летит на пол, почти полностью обнажая часть тела и оголяя руки. Тесса скрещивает их на груди, прикрываясь, пока я смотрю и любуюсь на сморщенную гримасу на ее лице, блестящие мокрые глаза и безумно красивое тело.— Пожалуйста, не делай этого, — теперь ее голос уже отчетливо дрожит, слова прерываются всхлипами. Девочка снова плачет. Пускает жидкость из глаз, которая, кажется, хранится в ней в бесконечном количестве. Она опускает взгляд на вырез моей футболки и пытается держать себя в руках, сдерживая громкие рыдания.Моя умница, старается ради своего хозяина.— Теперь джинсы, — не сдерживая победную ухмылку, говорю я, словно не замечая ее измученного состояния и пропуская мимо ушей ее просьбы.Я подхожу еще ближе и чувствую, как ее тело вновь содрогается, почувствовав мое дыхание на коже. Как же мне это, блять, нравится. Я готов зарычать прямо сейчас от удовольствия, наблюдая, как ее морозит и сжимает подо мной, как она боится меня.Наклоняюсь к ее лицу и провожу по воздуху дорожку горячими выдохами в миллиметре от ее шеи, покрывающейся мурашками. Мне нравится то, как она реагирует на мое присутствие, на мои невесомые контакты. Я готов поклясться, что где-то в подсознании она сейчас желает меня всем своим телом, которое я медленно раздеваю.Пуговица черных джинс выскальзывает из петли, я хватаюсь за замок и тяну собачку вниз, расстегивая молнию. Все это время сбиваемое плачем дыхание врезается мне в плечо, оставляя влажные следы на ткани. Она ничего не делает, не говорит, только дрожит, как соломинка на ветру, зацепившаяся последними ниточками за землю.Я приседаю на колени, стягивая с нее еще один ненужный элемент одежды и по очереди вытаскиваю из штанин ноги.Тесса уставилась в одну точку и смотрит туда, не отводя глаз, которые извергают из себя соленые потоки. Вероятно, бедная девочка в шоке, что какой-то злой, любящий командовать дядя раздевает ее без ее же согласия. Ей нужно к этому привыкать.Она остается в одном нижнем белье. В черном комплекте, не украшенном никакими кружевами и рюшами, но идеально подчеркивающем ее превосходные формы.Через раз сквозь ее всхлипы начинают пробиваться жалобные стоны, и у меня в голове они уже начинают превращаться в стоны наслаждения и похоти, которой я прямо сейчас готов продать душу, лишь бы почувствовать ее полностью. Чтобы девушка вдруг не разразилась рыданиями, я включаю воду, большим напором выпуская ее из горячей трубы. Ее дрожащее тело сейчас расслабит только согревающий душ.Я должен бы уже уходить, но не могу упустить шанс наслаждаться этой прелестью, девочкой с картинки, к которой еще не прикасался не один парень, которая не чувствовала на себе еще чужих рук.Тесса, словно в анабиозе, стоит, все еще смотря в одну точку и тихо, заглушаемая шумом воды, всхлипывает, отбывая свое наказание, которое я уже должен был закончить.?Скотт, просто развернись и уйди. Ты не должен трогать ее.?Я привык следовать своему плану. И план был лишь напугать и проучить ее, но никак не быть затянутым прекрасной красотой.Я должен уйти. Прямо сейчас. Иначе ее невинность не доживет до несчастной вечеринки.ТессаТолько горячие струи, с силой бьющие по лицу заставляют меня очнуться. Очнуться и осознать, что меня только что раздел человек, которого я ненавижу; наслаждался моим телом, ухмылялся, не скрывая восторга, унизил меня прямо здесь, перед собой. Именно так похититель убивает свою жертву, загоняет ее в угол, разбивает все ее моральные ценности, принципы, честь об пол, как хрустальную вазу, одним лишь взмахом руки. Сначала он мучает ее, ждет, пока она ослабеет окончательно, а потом резко вонзает кинжал прямо в сердце, пускает пулю в лоб, душит собственными руками.Потираю руками шею, нащупывая синяки, и буквально чувствую их фиолетово-желтый убогий оттенок. Здесь мне причиняют боль, здесь меня калечат, здесь меня убивают. Я больше не хочу здесь находиться. Я хочу домой.Белье, которое я бросила на пол возле бортика ванны, содрогаясь в истерике, чернеет на серой плитке, единственное нетронутое рукой моего убийцы. Он опять дотронулся до меня. Снова прикоснулся ко мне без наличия на то прав. Вновь заставил меня мучаться в своем присутствии. Почему он не дал своему другу убить меня в той комнате? Почему просто не дал засадить ему пулю в мою голову? Чтобы мучать меня самому. Чтобы издеваться надо мной, растаптывая мою гордость, самолюбие, сущность.Лучше бы я умерла.Белое дно ванны как нельзя лучше, оказывается у меня под ногами, и я с высоты своего роста падаю на него, ударяясь коленями и отбивая себе кисти рук. Горькие на вкус слезы смешиваются с каплями воды на лице, и уже невозможно разобрать моих чувств, моих мыслей. Я сама запутываюсь в них, растирая по щекам неопределенную жидкость. И то же дно, как нельзя лучше, оказывается отличным местом для приземление моего кулака, со всей силой бьющего, пытаясь разбить толстую керамику.Уж лучше вообще не жить, чем жить так.Теперь, когда я прошу о смерти, почему никто не может просто подойти и избить меня до смерти, потаскать за волосы и разбить голову о бетонный пол? Почему никто не стремиться сделать мне как можно больнее?Хотя, один человек есть. Он сейчас находится за дверью этой комнаты и является причиной моего учащенного пульса, как и всех моих жизненных бед.Я хочу к маме. Хочу прижаться к ее теплой груди, обвить ее шею руками, услышать нежный голос. Но она далеко отсюда и, вероятно, больше никогда меня не увидит. Бесшумный крик вырывается из груди, я подставляю лицо под горячие струи и, закрыв глаза, думаю только о происходящем прямо сейчас: о шуме воды, о ее тепле, о своем уставшим мокром теле, о жгучих ушибах на нем, о своей боли…