Глава 19 (1/1)

ТессаКак мне не хватает звука капель по стеклу. Как не хватает бьющих через окно слепящих солнечных лучей. Как не хватает зимнего ветра, залетающего сквозняком в открытую дверь балкона. Пробить бы огромную плешь в бетонной стене и впустить сюда солнечный свет, не засыпав землю в комнату.Тревор приходил сегодня. Он заставил меня произнести то, что я не должна была произносить. Слова благодарности, как признак доверия, а доверия к похитителю быть не может. Все эти стены, они давят на мой разум, давят на меня.Свет горит, освещая бильярдный стол, к ножке которого я прикована, два угловых дивана в левой от меня части комнаты, телевизор на стене, той же, на которую я облокачиваюсь, и полки на противоположной, заполненные книгами, дисками, статуэтками. Полноценная комната, без обоев, ковра и побелки на потолке, не помешавшим бы созданию уюта здесь.Столько предметов, больших, маленьких, скрывала царившая часами ранее темнота. Я даже догадываться не могла, что нахожусь в оборудованном для жизни помещении. Сколько еще может скрыть от нас темнота?Мой внутренний голос заполняет все пространство вокруг, заглушая звенящую тишину, нарушаемую только жужжащим звуком ламп. Остается слушать саму себя, когда вокруг никого. Одиночество словно прячется в каждом из четырех темных углов этой комнаты, оно шепчет проклятия, ругань, бред, который сводит с ума сумасшедшую. Одиночество может убить кого угодно. А если они с тишиной объединятся в серый вязкий туман и заволокут вас внутрь, живым вы уже не выберетесь никогда, неживым — физически, мертвым — духовно.За дверью слышаться возня, и дверь беззвучно открывается. Хардин отмахивается от прозвучавших в моей тишине, как грохот дождя по черепице, слов Тревора и решительно нарушает мое личное пространство.— Как себя чувствуешь? — темноволосый не смотрит мне в глаза, будто пряча всю злость и раздражение в них за длинными черными ресницами.— Что? — честно говоря, от этого вопроса, прозвучавшего из его уст, я чуть не впала в кому.— Поводов для волнения нет, Тревор, — обращается он к русому парню, стоящему в дверном проеме и нервно перебирающему ключи в руке. — Она всего лишь оглохла.Хардин расстегивает наконец застежку наручников и берет ее в свободную руку.Он дергает меня, словно собачонку за поводок, наручниками, заставляя встать. Я машинально отрываюсь от земли, не успев толком разозлиться.Хардин усмехается, кривя ухмылку из своих губ. Спорим, ему нравится управлять людьми. Их мыслями, действиями, разумом, мышцами и костями — всем. Самый заносчивый человек не опустился бы до того, чтобы дергать девушку, как куклу за веревочки. Хотя постойте, он ведь и есть самый заносчивый, властный, алчный и пустой человек. Черный с блеском, горящий гордостью дворец, который совершенно пуст внутри, похож на этот подвал: серый, облупленный, холодный. Хуже сильных чувств только их отсутствие. Потому что без чувств ты уже не являешься человеком, плохим или хорошим.— Если не будешь вырываться, красавица, куплю тебе леденец, — его дыхание снова обдает мою кожу пустынным горячим вихрем, от чего я морщусь и жмурю глаза.— Соси свой леденец сам, ублюдок, — шепчу ему прямо в ухо, так как расстояние между нами меньше трех сантиметров, и мне нужно чем угодно, но прямо сейчас восстановить ритм своего сердцебиения.Зеленоглазый заливается неистово ледяным и колким смехом, поворачиваясь к Тревору со словами: ?Острит?.Но этот смех настолько фальшивый, что становится тошно. Его глаза вновь темнеют, как тогда в аптеке. Я его разозлила, снова. Но Хардин остается непоколебим ничем, как гранитная скала, нерушимая ни ветром, ни морем, ни солнцем, лишь выдавливает еще один смешок, пронзая меня темным взглядом. Становится холодно.Я дрожу, как осиновый лист, то ли от мороза на улице, то ли от страха, перебирая ногами по засыпанной галькой дороге. Хардин держит один наручник в руке, другой — прикованным к моему запястью.Белое пальто превратилось в сырую, грязную тряпку, волосы, спутанные в узлы, лежат на плечах, залезая в глаза и рот при каждом дуновении ветра, который лишь усиливает дрожь в теле.Я не имею ни малейшего понятия, куда меня ведут и зачем; убьют ли меня или будут мучать; зарежут ли или пристрелят… Кто они? Зачем они меня похитили? Откуда знают мое имя, фамилию?..Черт, это все настолько странно, что страх мурашками пробегает по телу, заражает кровь и купает в себе мой мозг.За высокими воротами стоит белый джип, который забирал нас из аэропорта и зеленый внедорожник, стоящий впереди, с прикрытым брезентом кузовом и огромными не по-городскому грязными колесами.Мы проходим мимо машины, в которой на переднем сидении расположились двое мужчин, повёрнутых лицом к сзади сидящим и что-то бурно обсуждающих. Их лица расслаблены, улыбки сверкают, брови иногда с удивлением и смехом взлетают вверх. Они в своей тарелке, там, где и должны находиться, их ничего не смущает, им ничего не угрожает. Я тоже хочу оказаться вместе с Арианой и Джеймсом на заднем ряду в аудитории на лекции мистера Фрикси, смеяться и болтать, наотрез отказываясь слушать замечания профессора и тему урока; хочу чувствовать колики в животе и болящий пресс, напрягающийся от длительного, заразительного хохота, который с трудом удается сдерживать; хочу смотреть, как Джеймс дурачится, корчит гримасы, рассказывает глупые или наоборот сложные шутки, сверкает своими янтарными глазами, поглядывая на нас, бьющихся в истерике, не в силах остановить смех; хочу видеть белоснежную улыбку Ари, вдыхать запах ее нового шампуня, прикасаясь к темным шелковистым волосам, у нее такая красивая улыбка, блестящие глаза, такой нежный, успокаивающий голос, доброе сердце. Она бы сейчас подошла ко мне, сморозила бы сначала уморительную глупость, а потом присела бы рядом и тихим-тихим голосом сказала: ?Ты выберешься, какой бы тупой ты не была. Собери все силы в кулак и бей в пах, Тесса?.— Эй! — Хардин, идущий рядом, толкает меня в плечо своим локтем, выдергивая из моря соленых, но теплых слез, где течения создают воспоминания и чувства, горечь смешивается с радостью, как слезы счастья и боли. — У тебя действительно со слухом плохо? Залезай в машину и без фокусов.Он поднимает правой рукой брезент, дергая наручниками вверх, понукая мной. Я забираюсь в кузов. Пошатываюсь, когда вижу трех девушек и одного мужчину, последний из которых устремил свой взгляд на меня, тем самым приковав к месту.— Джон, — доносится низкий голос зеленоглазого с улицы.Мужчина встает и, запуская руку в карман, подходит и берет из рук Хардина мои наручники, словно потомок, принимая престол от своего предка. Но я, блять, не чье-то наследие! Я не корона, которую надевает принц вслед за папашей-королем. Я не казна государства, которой владеют поколения королевской семьи. Я, мать вашу, не коллекционный трехмачтовый корабль, собранный когда-то чьим-то отцом и переданный сыну, внуку, правнуку.Со злостью дергаю рукой, вырывая железное кольцо из ладони мужчины, нависающего надо мной, как выступающий обрыв над морем, и кидаю раздраженный взгляд.Скулы на грубом лице напрягаются, челюсть сжимается, что почти слышен скрежет зубов, он начинает выдыхать пар из ноздрей.В следующее мгновение огромная ладонь, словно змея, обвивается вокруг моего горла, сдавливая кожу до синяков, перекрывая дыхание.Начинаю судорожно хватать ртом воздух, но меня продолжают с неимоверной силой вдавливать в стену так, что белая пелена застилает глаза, расходясь синими кругами в воздухе, кислорода катастрофически не хватает. Еще секунда и я бы потеряла сознание, но мужчина внезапно ослабляет хватку, наклоняясь к моему лицу слишком близко.— Не рыпайся, куколка, — жуткий запах перегара из его рта душит меня больше его самого.Я закашливаюсь, съезжая по стене автомобиля, когда он отходит назад, садясь среди трех остальных девушек, голоса которых не долетают до моих ушей, и хватаюсь рукой за горло, потирая сдавленные места, на которых наверняка остались фиолетовые следы.— Скотт, это все? — мужчина наклоняется назад, обращая свои слова к затонированному окну, отделяющему нас от водителя и Хардина, по-видимому.Глухое ?да? слышится спереди, перед тем, как машина с дребезжанием заводится и трогается с места. Выхлопной газ вместе с запахом бензина проникает под брезент.Я окидываю осторожным взглядом кузов, опираясь руками на пыльный пол. Единственный здесь мужчина сидит на запасном колесе, поставив локти на колени и о чем-то думает, устремив пустой взгляд в пол. Но больше мое внимание привлекает не он, а трое девочек, сидящих по обе стороны от него на покрытых клеенкой блоках. Их волосы растрёпанны, так же, как и мои, лица застыли в едином выражении полного отсутствия чувств, словно из них выкачали всю жизнь, свисая с плеч, тело покрывают белые, похожие на ночные, рубашки, все в пятнах, грязи и засохшей крови. До меня не сразу доходит причина их молчания и безразличия к происходящему (меня ведь только что душили), но потом все становится ясно, как день. Под их бледной кожей рук, лица, голеней, всюду выступают синим нити вздувшихся вен, глазные яблоки окутаны красной паутиной лопнувших капилляров, они под воздействием наркотиков. Пустые, как задумавшийся взгляд мужчины, оболочки девушек, внутри которых лишь мертвая душа и разум. Они, наверняка, не понимают, что происходит по-настоящему, просто не могут понимать. Все, что сейчас творится у них в голове — затуманенные наркотическим средством оголенные от смысла картинки мелькают перед их глазами.Неужели такое же случится и со мной? Неужели и меня настигнет ужасный, мертвый сон, от которого люди превращаются в безвольные тряпки? Нет… Я не хочу так жить.На ватных ногах поднимаюсь с пола и хватаюсь за металлическое кольцо огромного полотна брезента, которое веревкой прикреплено к кузову, чтобы удержать равновесие, когда машина подскакивает на неровностях дороги. Все тело ломит, словно меня били порядка двух часов, чувствуется ужасная слабость, будто я вот-вот упаду и больше не поднимусь.Мужчина выходит из транса и следит за каждым моим движением, пока я сажусь рядом с девушкой, волосы которой когда-то были рыжего цвета, а теперь слиплись и похожи на сожженную в пепел солому, она сидит одна по правую сторону от него.В машине ничуть не теплее сейчас, чем на улице, продуваемой морозным ветром и мокнущей под падающим, но сразу таяющим снегом, и я ловлю себя на автоматическом действии: закутываюсь в пальто, прижимая скрещенные руки к телу. Смотрю с ужасом на девушек. Они ведь даже не чувствуют этого холода. При выдохе из их рта валит пар, босые ноги поджаты под распашонку. Даже грозный мужчина, пристально наблюдающий за мной, одет в синюю утепленную куртку, джинсы, и он обут. Кто сделал это с ними? Скотт? Но… но зачем, за что, почему? Что может заставить сотворить с кем-то… такое. Я не нахожу других слов, чтобы описать состояние этих девушек, кроме как: ужасное, присмертное, бессознательное, жуткое.Мои черные ботинки поднимают слои пыли с пола кузова, которые клубами разлетаются по воздуху, загрязняя воздух, но я не обращаю на это внимания, так как не могу отрывать взгляд от бесцветных лиц моих попутчиц. Неуверенно стягиваю с плеч пальто и укрываюсь им близ сидящую рыжеволосую девушку.— Бесполезно, — холодно усмехается мужчина. — Она все равно ничего не чувствует.— Она, может быть, и не чувствует, но ее тело от этого не становится стальным и непроницаемым для холода, — огрызаюсь, сильнее заматывая девушку в теплую ткань.— Она даже не понимает, что ты спасаешь ее от замерзания, — продолжает мужчина, полностью повернув ко мне корпус и стоя на своем.— Мне не нужно ни ее понимание, ни ее благодарность, главное — она не замерзнет, — чеканю, расставляя ударение над каждым словом, потому что до моего собеседника, видимо, не доходит, что поступать можно бескорыстно. — Видимо, тебе этого не понять, — добавляю, не удостаивая мужчину больше своим взглядом.Отныне меня окружают только тупые, неспособные правильно мыслить и делать что-то хорошее в своей жизни люди, не стоит даже время тратить на объяснения им принципов жизни. Все возвращается к нам бумерангом, как зло, так и добро.Потираю голые ладони о черные джинсы и выдыхаю на них теплый пар изо рта, чтобы согреться, ведь теперь на мне лишь серая кофта с вырезами по бокам, в которые залетает противный ветер.— Дура. Теперь сама ведь замерзнешь, — после пяти минут тишины мужчина все-таки выставляет свое последнее слово и замолкает надолго.Его рука вновь скользит в карман и извлекает оттуда пистолет, он начинает рассматривать его и вертеть в руках от скуки. Я лишь в вновь нахлынувшем страхе отодвигаюсь на самый край блока и продолжаю согревать себя, как могу.***Мужчина хватает меня за болтающийся на запястье наручник и дергает вверх. Хреново чувство подчинения кому-то. Оно выжигает дыру в моем самолюбии и беспощадно топчет гордость. Я не хочу никому принадлежать, не хочу подчиняться. Кто смеет обращаться со мной, как с марионеткой без воли и чувств?Тот, кто сильнее меня. Тот, у кого в руках пистолет и, соответственно, моя жизнь. Тот, у кого есть власть дергать за ниточки.Меня выталкивают из душного кузова, и я почти падаю в руки зеленоглазого, который, возможно благодаря моим молитвам, не произносит ни слова в мой адрес и даже не украшает губы довольной ухмылкой, принимая наручники из рук мужчины в куртке.— Красавица! — тянет он неестественно высоким голосом, заставляя обратить на себя внимание. — Ну вот, уже отзываешься, — злюсь и закатываю глаза. — Мы ведь не хотим, чтобы ты знала, где находишься и сообщила об этом полиции? — его блестящие странным огоньком глаза настораживают меня.И что он собирается делать?— Вдохни поглубже, — он не в силах сдерживать злорадную улыбку.Кусочек влажной ткани, пахнущий точно так же, как тогда на улице в Бристоле, прижимают к моему лицу и с силой вдавливают, заставляя дышать губящими парами.Дыхание сбивается, становится рваным, приходится вдыхать и кашлять одновременно. Последнее, что вижу запуганными, слезящимися глазами — прожигающий изумрудный взгляд Хардина.