Глава 1. Путники (1/1)

***Путников было двое. Их видели на дорогах Алабамы, Юты, Миссури. Не замечали в тавернах и салунах Нью-Йорка и Массачусетса. Ну, мало ли бродяг ходит по дорогам после войны?Как их звали? Даже они сами не помнили этого. А, может, говорили чистую правду, называя себя мистером Тендером** и мистером Штормом***.Мистер Тендер предпочитал светлый плащ, такие носят в городе, мистер Шторм?— нечто чёрное, перешитое из рясы, с воротником, на котором каким-то чудом всё ещё сохранялись следы портновского мела. Впрочем, это зимой, а теперь был март, и можно было обойтись обычными бог весть когда пошитыми куртками.Мистер Тендер и мистер Шторм, как и любые путешественники, конечно, не бесцельно слонялись по дорогам. Их целью было убийство.О, благочестивые джентльмены и леди! Спешите отвернуться от Путников, ибо они, не неся на себе Каиновой метки, всё же были убийцами. Не обращайте взора своего на их цели, воскричите же:?Убийство да будет именем твоим, вон, прочь,да покроется же твоё имя убийством!?В кармане мистера Шторма лежала неприметная деревянная коробочка, похожая на крупную табакерку. На крышке был вырезан знак, ?метка?, как его назвали Путники, нечто вроде незавершённого треугольника, пересечённого горизонтальной линией.А под крышкой скрывался компас. Медный вензель, ажурная стрелка и неизвестность, ведь магнитом для этого компаса был вовсе не север, а кровь убитых. Скажете, в этой стране компас должен был раскалиться добела? О нет, он был разборчив. Он выбирал кровь, пролитую теми, кто носил на себе его метку, острый знак Каина, а таких даже в этой окаянной стране было не так уж много. Хоть и хватало для того, чтобы Тендеру и Шторму не пришлось заскучать.Иногда стрелка-жало задевала тончайшие пружинки, компас изменял, казалось бы, неподвижные миниатюры?— число ?13? сменялось знаком скорпиона, плачущий глаз?— портретом некоего охотника, жаждущего смерти для убийцы. Что ж, пролил кровь?— готовься заплатить. Но у Тендера и Шторма были плохие новости для таких ребят?— убийцы, как правило, уже были мертвы, нелюбезно не дождавшись охотников.Были ли мертвы мистер Тендер и мистер Шторм?***American Murder Song ?Lullaby?—?Эллис, укладывай Дженни скорее, завтра ей нужно подняться рано.—?Конечно, дорогой.Миссис Ризон медлила войти в детскую. Вот и пролетело десять лет. Так много… Завтра её девочке надо отправляться в школу, это не так уж далеко, но как же будет их маленький кирпичный домик в дождливом саду без неё? Как они будут без неё? Впрочем, было ещё одно обстоятельство, кроме тоски перед расставанием, одна необходимость, которая удерживала миссис Ризон на пороге.?Однако хватит трусить!??— миссис Ризон вздохнула и вошла.—?Дженни! Это я. Нет-нет, не зажигай огонь, пусть свечка, я пришла пожелать спокойной ночи. Ты ложись, малышка, ложись, я тебе кое-что расскажу.Миссис Ризон поправила светлую прядь, выбившуюся из-под чепца. Говорить было очень тяжело, и она запела старую колыбельную, которую Дженни очень любила, а Эллис берегла как самое ценное сокровище.Hush falls the evening,And tickles the bell.One freckle, three freckle, four…Страшно было, как живой являлся его голос. Баритон, вот как звался этот голос. Когда Эллис слышала его в последний раз, она и слов-то таких не знала. Необычно сильный, глубокий, он мог и оглушить, верно, но всегда лишь ласкал её. В нём пряталась улыбка, прятались слёзы, он так старался говорить с ней, как с маленькой глупенькой девочкой, но всегда говорил, как с другом.—?Дженни, я расскажу тебе кое-что. Жил-был человек один… —?Она вздохнула. —?Так вот, жил-был один человек. У него была жена, её звали Маргарет. Очень высокая она была.—?Как ты?—?Да. Ты слушай. Была у него жена и маленькая дочка Эллис. Они жили в Вирджинии. Но потом им пришлось уехать на запад. Они очень долго ехали в фургоне, а рядом было ещё много-много фургонов, прямо целый город, пыльный и тесный, да ещё и двигался он.?Это страшная и жестокая дорога, Эллис?,?— его голос горчил.—?Там было так много людей, малышка, так много! Кого-то Эллис знала, кто-то был незнакомый. Из каждого фургона показывались бледные лица их жён и детей, почти такого же цвета, как пыльная парусина. Они тряслись по бесконечной дороге среди прерии… Что такое прерия? В школе тебе расскажут, дорогая, ты увидишь на картинках, там нет почти дождей, пыльно, растут такие маленькие клочки травы, утрами вечные туманы. А Эллис помнила луга и горы на горизонте.—?А куда вы ехали, мама?—?Куда? —?миссис Ризон качнула головой. —?Мы не знали, маленькая моя. На запад. Ты поспи, Дженни, поспи, ведь завтра в школу. Закрывай глазки. Давай задуем свечу? Нет? Ну ладно, пусть погорит ещё.?Спи?,?— звучало там, много-много лет назад.Эллис Ризон вся дрожала. Пришлось снова петь, колыбельная дышала вместе с ней, его большая рука тихонько ложилась на её макушку, он обещал привести к ней луну и звёздочки, а она теперь обещала их Дженни.—?Мама заболела. От неё было теплей, чем от горячей сковородки. Она была вся белая. Потом ушла из фургона. И Эллис не подпускала к себе. Эллис только видела, как мама шла рядом с кобылой. Однажды утром Эллис увидела, что папа привязал маму к седлу.?Лихорадка?,?— о, она никогда не произнесет теперь этого слова, никогда! В его устах это был приговор, пророчество, обещание хранить и сделать всё, но это был приговор. Признание ей, что он ничего не мог сделать для неё, ничего. Страшное слово. А теперь достаточно впрыснуть под кожу лекарство, один только раз впрыснуть… Сколько тогда умерло, не сосчитать.—?Кобыла пала, не хватало воды. Фургон они бросили. Папа взял воду и еду, взял маму на руки, привязал к поясу верёвку и велел Эллис держаться за неё. Потом для верности обмотал дважды ей грудь. Они так и шли в пыли, пока папа не упал. Они остановились. А потом около них остановился фургон. Папа поднял Эллис на него, там была уставшая старушка, она накормила Эллис и уложила на одеяло, пообещав, что папа скоро вернётся. ?А мама???— спросила Эллис. Старушка только вздохнула. Эллис уснула быстро, изредка суча ногами во сне, как жеребёнок. Она проснулась наутро, но папы не было. Не было его весь день. Ночью она проснулась от того, что папа положил ей руку на макушку. Рука была влажная и пахла пылью. ?Тише, милая, ты спи, а я расскажу тебе кое-что?,?— сказал он. И рассказал ей историю о том, кто оберегал до конца, а потом среди молчания разрядил пистолет. Он уговаривал её спать.?Ты забудешь меня, Эллис, пройдёт много дней, может, очень много. Но ты забудешь. Я оставлю это здесь, у тебя на кровати?,?— он старался быть строгим и уверенным, кладя исцарапанный мамин медальон, оплавленный по краям, ей на подушку, а ей было страшно, хотя тогда она не понимала, что он прощался.Эллис начала задыхаться, поэтому снова запела, совсем тихонько. Потом оборвала себя, поспешно снимая с шеи медальон.—?Ты завтра поедешь в школу. Кончено, мы скоро увидимся, но я хочу подарить тебе его. Сохрани его, пожалуйста. Я положу вот тут, рядом, на подушку. Спи, Дженни, гаси свечу,?— готовая разрыдаться, морща высокий лоб, миссис Ризон поднялась.—?Мама? —?настигло её у дверей. —?Мама, а какой он был?—?А? —?всхлипнула Эллис. —?Нежный. Спи, Дженни.За дверью Эллис немного постояла, но так и не сумела унять слёзы?— совершенно чётко вспомнилось, как он называл синие жилки на её тощих ручонках лунными росточками. Его руки были покрыты вздувшимися жилами?— большими ростками.Эллис так и уснула, повторяя это странное слово?— ?нежный?.***American Murder Song ?July?Он смотрел из окна. По бледному от зноя небу тянулись бессильные облачка. Буря, буря, где же буря? Он барабанил пальцами по рассохшемуся почти в труху за какие-то две недели подоконнику, стараясь не опускать глаз и не смотреть на дорогу среди пыльно-бурых полей. Дорогу, клубящуюся скрипами, мычанием, перекрикиваниями.Нет, до Гамильтона далеко. До Цинциннати ещё дальше.Правда, сунь Гамильтон под нос этому чудаку, в такую жарищу обнимающемуся с одеялом, он бы и тогда не вышел за ворота фермы. В самом деле, во всём Огайо такого психа не найти!Бури не было. К полудню облачка растаяли, небо синело до какой-то странной темноты, грозно и ослепительно, выжигая не хуже солнца. Высохшие деревья стояли недвижимо.Буря, буря, где же буря?Закат был розово-жёлтый, воспалённый. Синева не хотела ему сдаваться, медленно обращаясь нежнейшим фиолетовым. Он хотел позвать жену, чтоб посмотрела на такую красоту, но прикусил язык.Она не порадуется, она, конечно, скажет какую-то ерунду очередную, что-нибудь про погоревший на корню хлопок. Или мор среди овец.Или это не ерунда? Это страшно? От этого лето съёживается подожжённой бумагой и пеплом опадает на ладони? От этого бежит, иссохшее и жёлтое, как лихорадочный?Лихорадочный. Лихорадочная. Она не хочет туда, к этим пыльным повозкам, на запад. Но он обещал же ей, что они никуда не уедут. Значит, не уедут. Он тоже не хочет.Теперь она уже не вставала. Только бредила там, наверху, в своей постели. Дети ей верят, вот что плохо. Дети… Что-то давненько не слышно их голосов наверху. Надо бы подняться, посмотреть.Но он остался у окна. Что-то, какая-то мысль, какое-то страшное осознание уже шевелились внутри, но он отгонял их, пока ещё мог отгонять.Может, всё же будет буря?Он не узнал города. Был там день назад и не узнал. Никого почти. Даже нищих нет. Пустые дома. Выпотрошенная церковь. Перед глазами так и вставали потухшие, затоптанные в панике костры и разбросанные котлы поселений там, где они проходили, давно, очень давно.Ну и пусть! Ну и ладно, пусть бегут, чёрт с ними. А мы никуда не уйдём, больше никуда! Всё?— на запад, все?— прочь, ну и пусть.Пришла ночь?— калёная тьма. В темноте не видно было этой соблазняющей живой змеи из фургонов, ползущей на запад. Зато было видно Правду. Да-да, мисс Истину.Истина состояла в том, что он не спас жену. И там, наверху, его ждёт труп. И пора что-то сделать с этим.Вдруг калёный воздух вздрогнул от крика. Из комнаты детей. Он застыл, обливаясь потом и вслушиваясь в её, её недавние, истерические, жаркие вопли. Но теперь это их вопли. Его сыновей.Что-то вдруг словно подбросило его на месте. Одеяло свалилось. Он взлетел по ступеням, продираясь сквозь вонь и болезненный жар, который, кажется, и на дом перекинулся с её постели, ворвался в комнату, выхватил из-под взмокших спин подушки, накрыл орущие, жаркие рты. Крик притих. Ослаб. Замер. Прекратился. Тишина. Только его заполошный шёпот: ?Мы не уйдём, не уйдём?.Он нащупал кольт на бедре, выстрелил в подушку дважды, правее и левее. С губ прыгали слова псалма, но было пусто в доме. В доме уже никого. У него нет уже никого.Но что это? Кто-то закашлялся за стеной? Стена? Подушка? В окне сухое дерево блеснуло кровавыми листьями? Как рано светает, а, лето же… Кашель, кашель повсюду! Его вышвырнуло на улицу в панике, он заметался, как зверь по подожженному полю. Но кольт был разряжен, а за патронами надо в кашляющий дом.Нет, не-е-ет… На дворе нашлись тряпки, петлю он стыдливо спрятал в рукав. Куда же он уйдёт отсюда?Где же буря?***Когда и как Путники встретились? Они предпочитали об этом не распространяться.Но теперь дороги они мерили вместе. В тот день под ногами была дорога Массачусетса. А раз Массачусетс?— не обойти отеля ?На шестой миле?. Славное местечко и славная хозяйка. Её повесили с месяц назад, но это же не повод не заглянуть на огонёк.Отель стоял пустым месяц, но выглядел так, будто к нему не приближались лет сто. Не развалюха, нет, просто нежилым от него несло за милю. Аккуратный крепкий некрашеный гроб необычной формы.Дверь была не заперта. Внутри пусто, остались стойка, какая-то бочка, да пара столов со стульями. Путники расположились по-королевски, в центре зала. Они чувствовали, что в одиночестве оставаться им не долго.И правда, дверь кладовки отворилась, и вышла хлопотливая миссис Лавинья Фишер, вытирая руки вечно кровавым полотенцем. Даже смерть ей была к лицу, уж чего не отнимешь. В посмертии хозяйка сохранила свой вечно растрёпанный парик (дела, джентльмены, дела, дела), а вот свадебное платье, которое, по чести, считала пошлостью, сменила на удобное и совсем простенькое (всего-то удачно спрятанный разрез и вольный вырез на груди) платье. Некрасивый след от верёвки на шее скрывал алый платок, неженственное клеймо Каиновой метки скрывали грязь и пыль (что поделать, запустили дом без хозяйки), блеск глаз и очаровательную улыбку не скрывало ничто.Лавинья прошла за стойку?— надо сперва приглядеться к гостям, да и подготовиться, за спиной её уже рос шкаф, полный вещей, не менее соблазнительных для путешественника, чем милая хозяйка. И малая колбочка с ядом, заботливо ею же помеченная при жизни ещё, нашлась под стойкой.С её приходом и Путникам стало спокойней. Согласитесь, дом с хозяйкой?— это совсем другое дело. Можно и карты побросать. И джин лишним не будет.А карты обещали и компанию.Из вновь появившегося окна блеснул свет раннего утра. Под окном стоял мальчик, лет десяти, тихий и внимательный. Может быть, немного мрачный. Грязный, наверное, ночевал в лесу. Разве что рваные рукава рубашки смущали. Сквозь один проглядывала странная татуировка?— перечёркнутый треугольник. Мальчик не отрываясь смотрел за окно, там на ветке ворон так и застыл под его взглядом. Почуял охотника? Мистер Тендер порадовался, что Шторм уселся спиной к мальчишке.Хозяйка не обращала на него внимания, ей было веселей у стойки выслушивать любезности нового гостя. Он не смотрел на неё с подозрением, как Путники, он улыбался в забавно смотревшийся в его руках букетик полевых цветов. Так не похож на её бывшего, ныне, увы, покойного, мужа?— большой, тёмный, вольный. С таким и словцом перекинуться, и по рюмке опрокинуть приятно. Вот только яд ему нипочём, да и не поимеешь с него ничего, судя по самошитой куртке. И хозяйка проворно подхватила бутылку джина и отправилась в центр зала.Шторм был предусмотрителен, скоро прикрыл свою рюмку, и порция яда, конечно, вперемешку с ласковым взглядом, пришлась Тендеру. Поблагодарил он любезно, само собой, а джин отправился за плечо.Новый знакомец Лавиньи, потяжелев взглядом, занялся художественным вырезанием на бочке. Ему бы очень хотелось, чтобы под ножом лежала сама миссис Фишер, даже странный огромный шрам на руке порозовел. Да-с, от старых привычек сложно избавиться и в посмертии.Становилось жарче. Опустошённые рюмки стучали, карты мелькали. За спиной мистера Тендера, в самом углу, за забытым столиком появилась и первая гостья?— девчонка лет двенадцати, длинненькая, бледненькая даже для призрака. Она поставила лампу на стол и тихо уселась, нервно натягивая рукав на ещё сочащуюся кровью метку.Лавинья подошла и к ней. Кончено, не с джином. Против детей она ничего не имела. Малышка явно не освоилась с новым своим положением. Да и кто сказал, что призракам не нужна забота? Лавинья поставила перед девочкой тарелку с небольшой запечённой рыбкой. Девочка поклевала немножко, а потом, оглянувшись украдкой, поставила тарелку с рыбкой на пол. Тут же на стене заплясала большущая тень?— кто-то вроде пса склонился над тарелкой. Мистер Шторм усмехнулся, славная девчонка, хорошо, что Тендер не видит.В самый разгар игры под лестницей на второй этаж послышался лязг. Оттуда выползла девушка в видавшей виды рубашке и кандалах. Она не очень-то примечала, где находится, кто рядом. Ей было очень неудобно в ошейнике, то ли волосы щемил, то ли хотелось на волю, кто разберёт выбравшихся из клетки. Она попыталась взломать его массивным железным крестом, только ничего не вышло.Запахло кровью. Путники опустошали рюмки всё быстрей, сзади слышались мерное постукивание ножа и чавканье собаки, сбоку?— лязг, с другого?— гробовая тишина.Неплохая компания, м?_______________** Tender (англ.)?— нежный.*** Storm (англ.)?— шторм, буря.