Часть 9 (1/1)

Если бы не шум битвы где-то там у моря – лязг метала, крики, – то Уэй словно вымер. Пустые улочки, оставленные дома… Несколько кур продолжали пастись, выискивая съестное. Зато вальяжных свиней хозяева успели угнать в свое тайное укрытие.Мне пришлось спешиться, так как на земле я заметила некий странный предмет, оказавшийся детской игрушкой. Это была незатейливая кукла, просто перетянутый пучок соломы, похожий на голову, тело и ноги человечка, который был обвязан тряпицей так, чтобы получилось что-то наподобие одежды и рук. Я могла четко представить, какую историю могла бы рассказать моя находка, умей она говорить. Отец девочки, вероятно, уже сражался у моря. Мать уходила так поспешно, что, когда у дочери выпала из рук любимая игрушка, ее не стали поднимать. Вероятно, малышка плакала. Может, слезы ребенка и жгли материнское сердце, но на чаше весов стояло нечто более важное – жизнь.Из мгновения задумчивости меня вывел подозрительный шум в одном из ближайших домов. Первое, что пришло в голову: не успели хозяева уйти, как появился тот, кто желает поживиться на их беде.Оружия у меня с собой не было, и я стала оглядываться по сторонам, пытаясь найти хотя бы увесистую палку. Двери медленно раскрылись. На свет показался вовсе не здоровяк-вор, а невысокая, ссутуленная старуха. Голова ее была непокрыта. Распущенные редкие волосы грязно-серого цвета лежали на плечах нечесаными паклями.– Я знала, что ты вернешься, – женщина пошатнулась, едва не упав, но успела опереться об стену.Видимо, старуха перепутала меня с кем-то из покинувших ее родичей. Не то чтобы мне так хотелось к ней притрагиваться, но я все же подошла к ней и подставила плечо:– Пойдем, я отведу тебя в дом.– Нет, – закапризничала она. – Туда.Она точно знала, куда идти: к бревну, на котором, казалось бы, в прошлой жизни мы сидели с Утредом и беседовали. Я усадила ее, считая, что на этом моя забота о ней ограничится. Не тут-то было! Старуха вцепилась в мое запястье крепкой хваткой.– Я видела, что ты вернешься, госпожа.Как же! Видела она. Один раз взглянув, я старалась не смотреть в жуткие, с громными бельмами вместо зрачков глаза старухи. Эта женщина точно была слепа, как крот, к тому же безумна. И дьявол меня кольнул за язык спросить:– И что ты видела?– Я видела развевающиеся знамена! Твои знамена и твоих людей. Ты будешь славной хозяйкой тех земель… Не здесь, но и не за морем. И твой мужчина рядом… Не отпускай его!– Хватит! – отбиваясь от ненормальной старухи, я ударила ее рукой, где была зажата кукла.– Что это? – вдруг отшатнулась она и разом превратилась в растерянную, разбитую женщину.– Вот! Возьми! – я сунула ей игрушку. – Ты же видишь, как возвращаешь ее владелице?– Да… – старуха склонила голову. – Ты же вернулась, Хильде.Я не стала отрицать и поспешила удалиться. Когда на одно мгновение, равное биению сердца, я поверила прорицательнице, то подумала о Кутберте. Такая глупость…Я спешила туда, где в самом разгаре была битва. Лламрей слегка заупрямился, проезжая между догоравшими кострами. Очень скоро я поняла, зачем нужен был хворост и быки. Склон открывал для меня выгодное положение, когда все было как на ладони. Ветер дул со стороны моря, и запах гари был не особо ощутим. Воздух пах солью и кровью. Привлеченные последней в небе с нетерпеливыми криками кружили чайки, ожидая последующего пиршества.Наблюдая за бойней, я по деталям восстанавливала, что произошло раньше. План Утреда был великолепен. Жаль, что я пропустила такое зрелище! Оставалось восстановить его по обстановке. Быки стояли перед наваленным для костра хворостом. Когда датчане полностью высадились на берег, наши люди, больше чем вероятно, зажгли огонь. Что оставалось делать испуганным животным? Бежать. Но скованные попарно, он оказались ограничены в движениях. Охваченным ужасом, им оставалось лишь одно: бежать вперед, сминая все, что попадет им под копыта. Какие-то из них сгинули в море, какие-то были убиты мечами датчан, но урон они нанесли значительный, хоть и недостаточный.Разъяренные датчане, переступив через тела животных и своих же людей, пошли в наступление. Тогда же, скорее всего, пока они не ожидали нападения и не успели сгруппироваться, на них выступили ополченцы. Хотя кое-что произошло до этого. Наша позиция была выгоднее тем, что мы находились на вершине склона. Это было бы идеально, если бы нужно было просто обороняться. Я помнила, что у жителей Уэя не так было много мечей и щитов, но у них было другое замечательное оружие – женщины. Нападающих сначала осыпали бранью, а потом, когда они подошли достаточно близко, камнями, палками и даже стрелами. Среди жителей Уэя и приезжих нашлось несколько умелых стрелков, среди которых оказался и Валда из Авултуна, а также его отец. И все же такой защиты было явно недостаточно, она служила, чтобы больше распалить датчан, чтобы, прикрываясь щитами, они, охваченные жаждой мести, забыв об осторожности, двигались вперед. Дальше должны были выступить с двух флангов защитники, окружить и перебить малой кровью. И костры, и воинственные женщины служили им прикрытием. Но тут план дал сбой. Не слушая приказов ни Утреда, ни кэрла, опьяненные первыми успехами мужчины кинулись на врагов, фактически если не теряя преимущество, то уравнивая шансы с датчанами. Все, что осталось для меня тайной в момент прибытия к месту битвы, мне пояснили потом. Тогда я отказывалась принимать то, что этого ?потом? могло бы и не быть. Я мельком взглянула на стоящих внизу женщин, а потом все мое внимание остановилось на сражающихся, орущих от смертельной боли или победным кличем, наскакивающих на меч, падающих или поражающих воинах там внизу, между морем и свободой.Сначала невозможно было разобрать, где свои, где чужаки. Это была просто движущаяся масса. Только потом хаос начал приобретать определенность, но определенность совсем не хорошую. Датчане, а это могли быть только они, начали слегка отступать, собираясь вместе плечом к плечу. Стена щитов! Непреодолимая оборона, которую я так жаждала увидеть когда-нибудь в деле. Сейчас она несла великую угрозу. Сомкнись два фланга, и ополченцы будут почти что окружены. Останется только завершить смертельный круг. Это еще не было безвыходным положением в сражении. Слушая о былых битвах, я вспоминала тактику: нужен клин.Отчаяние готово было бросить меня саму в бездну сражения. Еще одно неистовое биение сердца, и я готова была дать шенкелей Лламрею и помчаться вниз. Только он, видимо, почувствовал мою тревогу. Взвился на дыбы и заржал. Усилие, которое пришлось приложить, чтобы позорно не вылететь из седла, заставило меня одуматься, сосредоточиться, но никак не сдаться.Мама говорила, что глотка у меня посильнее любой трубы: когда родилась, огласила об этом на весь Уэссекс. Может, благородной девушке следует иметь тихий, мягкий голос, как у моей младшей сестры, но сейчас я бы вряд ли с ней согласилась поменяться.– Клин! Формируйте клин! Убейте датчан! Убейте их всех!Женщины оборачивались на меня, коротко переговаривались, а потом подхватили мой клич:– Убейте датчан! Убейте их всех!Вряд ли мужчины послушались бы моего приказа, но наши крики их приободрили. Для меня же все происходящее похоже было на чудо. Очень скоро разрозненные защитники выстроились в хитрый и одновременно простой строй, похожий на огромное острие копья, – тот самый клин. Бока его надежно прикрывались щитами, но, в отличие от стены щитов, он был более подвижным. Наш клин, как и положено, возглавлял самый умелый, самый сильный, видавший не одну битву воин. Я и не сомневалась, что это должен быть Утред. И это был он, я видела четко мечника в серебристой кольчуге.Стороны сходились все ближе и ближе. Уже не отдельные люди, а единые чудища с множеством голов и ног. Как бы я ни бахвалилась, мне стало страшно. Еще несколько движений, и те, кто упорней, кто смогут удержать и взлелеять этого своего единого зверя, получат шанс на жизнь. А летний жар делал свое дело: растерзанная плоть, кровь, требуха распоротых животов источали тлетворный запах. Почему-то в решающий миг я почувствовала его слишком остро, едва не задохнувшись. Схватив ртом воздух, я подняла глаза к небу и потеряла из вида сражение меньше, чем на удар сердца. Когда же вновь опустила взгляд на поле боя, то еще раз вздохнула, теперь облегченно: Утред и несколько людей за ним прорвались в тыл врага. Теперь они наступали, расширяя брешь в несложившейся стене. Строи снова распались и смешались, но теперь я уже определилась в самой важной схватке. Ведь это был тот самый случай, когда от двух человек зависел исход сражения. Оба в кольчугах, оба высокие и видные, хотя пока что лучший обзор для меня открывался на датчанина.Никто не рисковал напасть на него. Он неспешно разминал запястье, сжимающее топор, тогда как его соперник, подступая, успел поразить несколько врагов. Мне не было дела, как зовут датчанина, но его противника звали Утред, и все, что я могла сделать для него сейчас, – молиться, но слов не было. Датчанин сделал выпад, и удар пришелся на щит, разом расколовшийся. Мой герой отступил, но оказался не задет, просто откинул бесполезную теперь защиту. Датчанин замахнулся, и в этот раз его удар натолкнулся на меч. Вздох змея выдержал. Датчанин бил снова и снова. Они вдвоем сближались и расходились, нанося и отражая удары. В последний раз он даже подпрыгнул, чтобы нанести удар сверху, невероятный по своей мощи. Тут случилась беда: Утред не выдержал и просел. Он опять отступил, но так неловко, что осел коленом к земле. Датчанин снова поднял руку вверх, но в последний миг, когда смертоносное лезвие должно было опуститься на голову Утреда, тот сделал два молниеносных движения: вперед и в сторону. Датчанин вдруг так и замер с поднятым вверх топором, неловко затоптался на полусогнутых ногах и рухнул.Часть датчан решила спастись бегством, поспешив к одному из кораблей. Возможно, это отступление было вызвано трусостью или прозорливостью вождя, понимавшего, что, даже если они перебьют дерзких жителей Уэя, силы будут слишком малы для дальнейшего исполнения плана. Или же это была ловушка, чтобы все-таки рассредоточить противника. Если так, то хорошо, что на нее повелись только молодые защитники, начавшие преследование. Но даже они, увидев, что старшие товарищи не спешат за ними, вернулись к бойне, что началась после ослабления армии датчан.То ликование, которое началось, когда стало ясно, что победа наша, было схоже с помешательством. Хотя существовала еще опасность быть нанизанным на меч, женщины, подхватив все, что можно было счесть за орудие, бросились вниз. С визгом и воплями они добивали раненых, чуть ли не разрывая их, тогда как в мужчинах жажда крови поутихла, хотя о сдержанности и речи не шло. Они вытанцовывали дикие пляски, подпрыгивая, размахивая руками, похлопывая друг друга по плечам, кричали и смеялись. И все-таки я направилась к ним, потому что мне крайне важно было узнать судьбу двух человек, хотя сердце щемило за одного. Если он нарушил обещание, если одна Хильда не вымолила его, а другая решила, что его смерть станет жертвой-оберегом этому месту, – мне радости больше никогда не будет.Счастливые победители приветствовали меня, но я не успела погрузиться в толпу ликующих, как появился Утред. А еще, ловко обминая празднующих, к нам спешил отец Пирлиг. Теперь и мне можно было поддаться всеобщему настроению, но внезапно раздался скорбный крик. Кто-то из женщин обнаружил среди мертвых своего мужа, или возлюбленного, или отца, или сына… Это напомнило, что время живых ограничено, пришла пора оплакать мертвых.Я сочувствовала, но, к своему облегчению, не могла полностью проникнуться горем. Те, за безопасность кого я рьянее всего бы молилась, были целы. И все же совсем невредимым Утреду выйти не удалось. Топор датчанина рассек кольчугу и зацепил предплечье, но кость осталась цела. Утред не особо противился, когда я сама взялась за ним поухаживать, обработав и перевязав рану.Кое-кому из датчан также удалось уцелеть. Они сидели, прикованные цепями, как дикие звери, а дети швыряли в них комья земли, навоз, а иногда и камни. Двое из них пытались огрызнуться, отогнать маленьких задир, а кому не повезет, то, может, и покалечить. Может, так они пытались добиться скорой смерти и избежать неизвестной, но страшной участи? По некоторым разговорам я поняла, что в живых их оставили вовсе не для того, чтобы предъявить как знак победы королю Альфреду. Самый младший из пленников совсем впал в отчаянье. Он опустил между коленей руки, застыв в обреченной позе, голова его была низко опущена, так что за темными волосами лица не было видно.– Твой первый набег, – неожиданно проявил интерес к пленнику Утред. Тот поднял голову, посмотрел, презрительно прищурившись, но не ответил. Я заметила и удивилась: какой же он еще молодой, даром, что рослый, а лицо покрыто только-только легким темным пухом будущей поросли бороды и усиков. – Ты неплохо сражался, – между тем, не обращая внимания на пренебрежение, продолжил Утред.Он мог не бояться, что кто-то заподозрит его в симпатиях к пленнику. Говорил он строго, почти как ругался, и слова его были на датском наречии. Вряд ли мальчишки, что крутились рядом, его понимали.– Какое теперь это имеет значение? – в этот раз пленник все же откликнулся.– Никакого. Дурак – он и есть дурак.– Зачем тебе нужен пленный датчанин? – мне странным показалось желание Утреда по-своему, но бросить камень в пленника.– Я норвег, – неожиданно ответил парень.Пленник понимал наш язык! Я думала, Утред тоже удивится такому открытию, но тот, потеряв интерес к собеседнику, отправился в сторону, к мужчинам, что снова собрались на совет.Сначала погребли мертвых жителей Уэя. Отец Пирлиг прочел над ними молитву.Дальше занялись датчанами. Их погребение совсем нельзя было назвать достойным. Раздетые до гола тела просто-напросто расчленили, обезобразили, оскопили, отбросив обрубки в сторону, а из голов соорудили нечто похожее на гору. Женщины вновь собирали плавень и ветви. Я думала, что это для того, чтобы сжечь трупы, но, нет: их просто сбросили в яму.Хворост нужен был для другого действа. Только смерклось, в небо взметнулось пламя. Горели корабли датчан. Жадный огонь обхватывал каждую балку, поднимаясь дальше к мачтам. Сполохи яркими звездами взлетали вверх. Корабли – обманутые, прирученные монстры – долго не собирались сдаваться тлену. Их смерть озаряла побережье всем, наверно, кроме меня непонятная, вселяла уверенность в собственной силе, способной низвергнуть кого угодно. А мне вдруг необъяснимо их стало жаль. Жалко не ловко скрепленного дерева, способного носить по морю множество людей, а чего-то большего, что за этим скрывалось, того рукотворного волшебства, которое сейчас безжалостно уничтожалось. Я одернула себя от мысли, что они могли служить и благому делу, другой стороне, будь на то другая, разумная воля.Это последнее жертвоприношение заставило всех успокоиться. А может, сказалась усталость. Жители Уэя расходились по домам.Нам тоже не было смысла отправляться в обратный путь так поздно. Зато тут мы за все дни отдыхали почти по-королевски. Не знаю, где ночевали хозяева, но в наше распоряжение выделили целый дом. У меня даже было нечто наподобие кровати: возвышение, на которое навалили тюфяк, набитый травами, и грубое покрывало. Зато из-за этого ложа, выделявшего меня сразу как особо важную персону, нельзя было снова пристроиться под бок к Утреду. Может, потому и спала неспокойно. Виной тут был и минувший неспокойный день, и уже становившийся привычным раскатистый храп отца Пирлига, а еще жуткий сон. Я поднималась на гору, поднималась легко, видела различные знамена, среди которых было и знамя Уэссекса. Только когда я, переставив ногу, обратила внимание на покрытый мхом камень, оказалось, что это вовсе не камень, а отрубленная голова. Вся гора была выложена из голов и была похожа на ту, что соорудили жители Уэя, но гораздо выше. И все-таки я продолжила путь, пока не оказалась на вершине. Мне открылся ряд холмов и крепость на них с высокими стенами. Впереди, как стражи-защитники, находился отряд, возглавляемый стройным воином на белом коне. Так бывает во снах, что нечто далекое ты видишь так явно перед собой, словно оно просто перед твоими глазами. Так было и со мной. Я могла разглядеть каждое колечко кольчуги на всаднике, но лицо его скрывал шлем. Почему-то я была уверена: увидь я, кто это, мне бы открылась некая важная истина. Руки воина с утонченными, совсем не грубыми, слишком изящными пальцами для того, кто готов держать меч, поднимались к голове так плавно и так медленно, словно время для нас с ним летело совершенно по-разному. Я вдруг внезапно испугалась того, что могло произойти, и того, кто мог скрываться за маской. Этот страх нагло вытащил меня за порог сна, оставив разочарование.Все так же похрапывал на своей циновке отец Пирлиг. Мимо меня осторожным неслышным шагом Ночной Тени проскользнул Утред, устраиваясь на своем месте. В этом не было ничего подозрительного. Подумаешь, пошел во двор отлить. Не привязанный же. Не по этой причине, но мне тоже нужно было на двор. Сон или жара, но я вся покрылась испариной. Мне просто необходимо было выйти и вдохнуть свежего воздуха. Я растирала глаза, чтобы окончательно отогнать сон и видеть четко, насколько можно в темноте.– Куда? – послышался строгий шепот, когда мои ноги опустились на пол.– Туда же, где был и ты, – тоже шепотом огрызнулась я.Пройти мимо крепко спящего священника не составило особого труда.Небо еще только-только тронулось серым, слегка осветляясь в преддверии рассвета. Во дворе было так хорошо, и не хотелось возвращаться в душный плен четырех стен. Я думала дождаться Утреда. Цикады уже устали стрекотать свою песню. Тишину прерывали визгливо-протяжная перекличка сычей: может, соперников, отстаивающих свои земли, может, потерявших друг друга влюбленных. Из конюшни, которая была всего в нескольких шагах от нашего приюта, донеслось приглушенное лошадиное ржание. Каким-то чутьем, почувствовав в нем тревогу, я присела, спрятавшись за невысоким частоколом.Коня, несмотря на полутьму, я узнала сразу – мой Лламрей. И тут настала пора поднимать тревогу, поскольку и конокрад был мне знаком – пленный норвег.– Я бы не советовал тебе кричать.Предложение, высказанное на датском, явно относилось ко мне, а не к пытавшемуся сбежать пленнику. Он-то явно не собирался выдавать себя. Я же вроде и знала, что за спиной не враг, и вполне могла предположить, что этот человек там окажется, только не могла предположить, что он также окажется и соучастником норманна.– Так вот куда ты выходил, лорд Утред. Но зачем все это? – пока что я и не пыталась обернуться, не отпуская взглядом норвега.– Ради моего брата Рагнара. Ты ведь тоже его должница. Помнишь?– Ты наивный, лорд Утред. Даже если он такой дурак, как ты говоришь, не сбежит, а действительно поспешит предупредить твоего друга, то наверняка заблудится в чужой земле.Я ждала, что пленник опровергнет мои обвинения, но он продолжал хранить молчание, вместо него сказал Утред.– Я этого не знаю. На все своя судьба.– Я хочу спать, лорд Утред, – наконец-то я обернулась, хоть во тьме это вряд ли было заметно, сделав вид, что не замечаю норманна и лошадь его мне незнакома. – Вернемся в дом.– Как скажешь, – отозвался Утред, отступая и пропуская вперед.Я думала уйти, не оглядываясь, но не выдержала. Норвег уже успел оседлать Лламрея. Хотя теперь у моего коня наверняка опять должно было смениться имя. Может, еще и не раз. Я ведь и сама не знала, как звал моего коня его погибший хозяин. Вряд ли беглец станет заботиться о упрямце Лламрее так, как бы это делала я. Возможно, он даже избавится от него, использовав как средство для побега, а потом продав при удобном случае. Все-таки я его предупредила, намеренно перейдя на более знакомый ему язык.– Он с норовом, но любит яблоки. Береги его.Норвег опять продолжал выдавать себя за немого. Теперь можно было и уйти. Уже у себя на лежанке я наматывала на палец выдранную из своего покрывала нить и старалась сдержать слезы. Увидеть мокрые глаза никто их моих охранников не мог, но вот всхлипы и хлюпанье носом им слышать не нужно.Не стоило привыкать к тому, что твоим не было. Не стоит плакать о том, что сама отдала. К тому же сделано это было совсем не из гордыни, не из-за того, чтобы угодить другу, и не из-за того, чтобы защитить его, не из-за неисполненного долга или даже милосердного прощения.Я сильнее затянула нить и почувствовала боль от незамеченной, но уже начавшей нарывать занозы. Попробовала вытянуть ее зубами – как-то безрезультатно, зато это помогло прекратить хныканье и как по полочкам, как отец Виллибальд раскладывает бумаги, разложить, что же вызвало мои слезы. Я не хотела, чтобы чужеземец, вдруг распознавший наш язык, умирал так же бессмысленно, как их корабли. Мне просто хотелось, чтобы он жил. Я потому и не закричала сразу, что где-то в душе обрадовалась: он настолько ловкий, что избежал своей участи. Оказалось, что тут не обошлось без Утреда. Конечно, узнав это, я была несколько разочарована. Вот и все. Отец говорил: ?Не стоит сожалеть о содеянном. Следует искупать?. Мое искупление за слабость к врагу – потеря друга. Не Утреда, Лламрея! Больше не надо представлять, как я расчесываю его хвост и гриву, аккуратно разбирая пальцами спутанные волоски, как чищу его, как скачу на нем, обгоняя ветер. На этом и успокоилась.