Сомнения (1/1)

Есть такой тип людей, главной особенностью которого является полное несогласие с окружающими, а точнее полное обесценивание приведенных доводов и аргументов, какими бы достоверными они ни являлись, и сколько бы искренней предрасположенности в них ни было вложено. Зачастую подобные люди встречаются среди друзей либо просто близкого окружения, в котором царит открытость и честность, и, таким образом, нет места утаиваниям и лжи. И, казалось бы, где бы еще вы могли расслабиться, поделиться всеми вашими переживаниями и рассуждениями, проанализировать совместными усилиями сложившуюся ситуацию и найти какое-то конечное решение, откинуть сомнения и начать наконец жить в полной гармонии с собой,?— а зря: в компании этих людей вы никогда не отыщите поддержки и, что бы ни случилось, какая бы форс-мажорная ситуация не стряслась, вы всегда будете обвинены и непонятны; вас всегда сумеют выставить дураком. Благо, если у вас достаточно уверенности в себе, чтобы просто рассмеяться и уйти и продолжить свою жизнь именно так, как хочется вам, но, если вы являетесь обладателем закомплексованного характера, склонного доверять суждениям посторонних больше, нежели своим собственным, то вся ваша жизнь с этими людьми рано или поздно превратится в ад, они поработят вас, затянут в ту самую пропасть сомнений, в которой пребывают сами, обесценят вас так же, как до того обесценивали все ваши чувства и стремления, обрежут вам крылья?— и вы уже никогда не сумеете подняться, не сумеете взлететь, если только эти крылья не подарит вам кто-нибудь другой.Такие люди почти всегда будут оправдывать поступки посторонних: чашу весов всегда пересилит именно чужая сторона, вы же окажетесь в проигрыше. У вас не останется никаких преимуществ: вы будете медленно тлеть, как свеча, а на вашей боли, скорее всего, станцуют чечетку. Все ваши доводы и аргументы обратят в песок и развеют по ветру; аргументы же ваших оппонентов по степени правильности вознесут до небес.Я не знаю, был ли Расти таким человеком, и какими же помыслами руководствовался, отвергая нашу версию произошедшего, но одно я знаю точно: перманентные ставки на здравомыслие посторонних людей рано или поздно сыграют с ним злую шутку. Не может человек, постоянно поддерживающий одну сторону, выиграть кубок объективности и считаться незаангажированным, и даже больше: подобная позиция как раз таки не есть свидетельство мыслящего человека и критического ума, она почти всегда вскрывает узость мировосприятия и слепое преклонение. Я не понимала, как можно не верить самому себе, да и с чего бы: со страха показаться сумасшедшим? Выходит, по его домыслам, мы с Роуз уже давно, должно быть, сошли с ума и видим вещи, которых не видит никто, а если и видит, то боится себе признаться? Но как такое возможно? И даже если так?— достойно ли подобное отчуждение настоящего друга?Я понимала Роуз, понимала ее нежелание полностью довериться этому человеку, ведь как можно довериться, если тебе не доверяют в ответ? Мне на ум приходили слова знаменитого барабанщика, которые гласили: ?Никогда не стоит доверять другу, если он не доверяет вам. В противном случае, вы будете обмануты?. Не так ли? Где гарантия, что, отрекнувшись от своих слов сейчас, он не отречется от них в будущем, в самый решительный момент, когда вам больше всего нужна будет поддержка? Что, если вы в очередной раз натолкнетесь на стену непонимания?Так я шла по вечернему Брайт Фоллсу в сторону арендного лагеря, думая обо всех этих вещах и не находя поблизости никаких очевидных предметов, на какие можно было бы перевести свое внимание. Так прошел и весь остаток дня в закусочной: в угрюмых мыслях и заботах, и вот теперь, идя навстречу другу, я думала о недоверии другого, и я была раздражена, и я была подавлена. В смятении пролетала минута за минутой, и еще больше опасений вселяла в душу новость о приходе доктора Хартмана. Я совершенно не знала этого человека, и, хотя все в округе хвалили его тактичность и бдительность, я была не уверена, что все пройдет хорошо.Роуз была не тем типом людей, которые запросто могли бы открыть свою душу незнакомцам: слишком много печалей плескалось в ее глазах, и она вряд ли признавалась самой себе во всех тех чувствах, которые испытывала. О, я знаю: большую часть своей жизни она их просто подавляла, не позволяла им прорастать, и, чем старше она становилась, тем больше невостребованных семян в ней собиралось, подавляя друг друга, они разрушали ее изнутри.Кто-то мог бы сказать, что ей не стоило притворяться, не стоило надевать маску каждый раз, когда она переступала порог закусочной, но, обдумывая все хорошенько, я понимаю, что она не могла. Оглядываясь назад, многие терзают себя иллюзией выбора, считая, что, если бы они поступили иначе, то события развивались бы совсем в другом русле и принесли бы за собой совсем другие последствия; что их жизнь сложилась бы более удачным образом, и они чувствовали бы себя счастливей, но это не так. Они не могли. Они попросту не могли поступить иначе, хотя бы потому, что не поступили. Иллюзия выбора?— это те жесткие рамки, в которые вгоняют себя те, кто не верит в судьбу, и, как следствие, наиболее ярый метод самобичевания тех, кто этой судьбою гнушается. А не стоило бы. Ой, как не стоило…Дверь передо мною отворила жена Пола Рэндольфа, Сьюзен, и, мягко улыбнувшись, пропустила вовнутрь. Заливаясь поспешным шепотом о том, что происходило в мое отсутствие, она случайно обронила столь странные слова, которые я вовек не забуду: ?Спала так крепко, словно ангел коснулся ее плеча?. На какое-то мгновение между нами повисла неловкая пауза, полная недоумения, но потом, все-таки сообразив, что это было всего лишь неудачно подобранное сравнение, я поблагодарила ее за неоценимые старания и еще раз спросила, спит ли Роуз сейчас. Сьюзен ответила: ?Как младенец?.Не стремясь далее продолжать разговор и, очевидно, устав от длительного пребывания в наполненном жаром летнего дня помещении, она грациозно пересекла узенький коридорчик и вышла на залитую солнечным светом террасу, в то время как я ступила на хлипкую скрипящую лестницу, не делая никаких завитушек, ведущую наверх. Во всем доме было огромное количество окон, обширных и тонких, и, лишь слегка ослабленные тенью вековечных деревьев, солнечные лучи вечерней поры с легкостью пробивали эту ненадежную броню и продолжали властвовать в миниатюрных коридорах, отдавая все свое тепло всеразличным предметам: добротным живописным картинам с изображением уютных и светлых пастбищ и лугов, ромашкового поля, ясного голубого неба и целой серией снимков, посвященных верховой езде. В каждом углу дома были расставлены цветущие неприхотливые растения в разрисованных вручную горшках, и уже на втором этаже, у самого входа в спальню, где временно расположилась Роуз, на маленьком деревянном столике лежали чьи-то ключи и особая миниатюрная статуэтка оленя, выполненная из чистого дуба.Я аккуратно приблизилась к двери и, тщательно прислушиваясь ко звукам, доносящимся изнутри, бесшумно опустила легкую ручку вниз. ?— Эмили, входи! Я так долго ждала, что ты придешь.Удивлению моему не было предела: Роуз, по словам сторожившей ее Сьюзен Рэндольф, забывшаяся самым беззаботным сном несколько часов назад, полулежала на узкой одноместной кровати, оперевшись спиной о подушку, и тихо листала страницы журнала, лежавшего у нее на коленях. Когда я вошла, она слегка прикусила губы и одарила меня обдумывающим и как будто оценивающим взглядом, не выражавшим беспокойства и презрения прошлой ночи. Она подозвала меня к себе и фактически принудила сесть рядом с ней, с краю и без того тесной для нее койки, и крепко и горячо взяла меня за руку. ?— Эмили, говорить буду я. Я собиралась высказать все как есть еще вчера, но вышло так, как вышло. Мне очень жаль. ?— О Господи, чего?!Она вновь окинула меня серьезным взглядом и продолжила: ?— У нас очень мало времени. Насколько я знаю, скоро может нагрянуть доктор Хартман, а вместе с ним и Расти, а этого-то я и боюсь больше всего. О моей ныненшней проблеме мы будем говорить после, но сейчас я хочу поговорить о кое-чем, что длится значительно дольше и что беспокоит меня с каждым днем все больше и больше,?— она сделала паузу, перевела дыхание и продолжила:?— Я знаю, что ты можешь не захотеть стать судьей, что ты можешь побояться взять на себя ответственность за советы подобного рода, но именно они-то и нужны мне более всего. Я боюсь оступиться, сделать неправильный шаг.Я сжала ее руку сильнее в ответ. ?— Мы с Расти знакомы уже достаточно долгое время. Я помню его еще со школьных лет; тогда мы еще не пересекались, о нет! —?но знали друг друга достаточно хорошо. Прости, если мой рассказ будет слишком путаным и несвязным: в некоторых чувствах мне трудно самой себе признаться, и оттого-то бывают моменты упрямого и беспросветного непонимания самой себя; временами я ловлю себя на мысли, что сама не знаю, чего действительно хочу, но об этом после… Так вот: мне было семнадцать, когда мы начали общаться. Задолго до того?— точнее, несколько месяцев перед тем,?— его брак буквально растрескался по швам. Не знаю, какова была причина, но знаю одно: она его здорово облопошила.Я нервно поморщилась. ?— Режет слух? Прости, я больше так не буду. Если ты узнаешь меня поближе, то ты поймешь, что я бываю слишком резка в своих изречениях, и ты привыкнешь. Казалось бы, зачем я это все говорю тебе, незнакомому человеку, я не имею права обсуждать своих друзей, но… Проблема в том, что эта дружба стала раздражать меня, тяготить. Своей неизвестностью, своей двусмысленностью, своей настойчивостью… Он буквально заполнил собой все мое пространство, забрал весь мой кислород.Я изумленно посмотрела на нее. Вся ее комната была напрочь увешана фотографиями совершенно другого человека, все ее неустанные разговоры были посвящены совершенно другому человеку, и тут такое откровение! Неужели я могла так заблуждаться в своих суждениях на ее счет? Неужели то все была внешняя иллюзия, тщательно выстроенная ею? Нелепая подделка?Будто бы прочитав мои мысли, она быстро затараторила: ?— О нет, нет! Уэйк?— это совсем другое. О нем несколько позже. Послушай…И она сжала мою руку еще сильнее. ?— Он пришел в мою жизнь, но он создал лишь только видимость этого прихода. Насколько я сейчас все понимаю, мы никогда не были друзьями, и вряд ли у нас был когда-либо шанс ими стать… ?— Прости, что? ?— Я говорю, я чувствую, что он пытается заполучить меня, но я этого не хочу, я этого боюсь. Понимаешь, у меня есть одна врожденная душевная особенность: по доброте своего сердца я очень часто путаю жалость и сострадание с любовью, точнее, не так: сочувствуя человеку, я хочу отдать ему максимум дружеской заботы, а получается, что это трактуется несколько иначе…Дорогой читатель, нашедший мои записки под сенью широколистых дубов Брайт Фоллса либо на вздувшейся поверхности озера Колдрон, кем бы ты ни был, прошу, не принимай последующий монолог?— ну, или корявое подобие диалога?— всерьез, поскольку, вспоминая все жуткие подробности того дня и в особенности вечера и перенося их со своей незыблемой памяти на эту бумагу, я испытываю редкий, трепетный ужас сладостно-томительного шока, который захватил меня в тот миг, когда я впервые услышала все это. Ты, наверное, помнишь, с каким неприкрытым и нелестным скептицизмом я отзывалась об ужасах, называя их ?бессмысленными и беспричинными, необъяснимыми и лишенными всякой глубины всплесками?, наивно полагая, что это все так просто сойдет мне с рук. Так вот: в Темной Обители ничто не сходит с рук, ни одно нечаянно оброненное слово, ни один нечаянно брошенный взгляд, ни одна нечаянно проскользнувшая мысль. Я знаю, что есть определенные границы повествования, за которые лучше не заходить, и поэтому я буду стараться придерживаться тех норм, которые будут способны сохранить мне рассудок и не повредить ваш, которые будут уместны в данной ситуации и повести в целом.Ужасы сами по себе не являются ?бессмысленными и беспричинными, необъяснимыми и лишенными всякой глубины всплесками?. Ужасы?— это всего лишь то, что конкретный автор в них вложит, а может быть, и не всего лишь, а может быть, лишь только ?все?. Дикий озорной ?всплеск?, сильнейший способ выражения эмоций и смысла, играет правильно и чертовски хорошо, если к нему прикасается умелая благоразумная рука. Скорее всего, моя таковой не была, или же, быть может, я чего-то не знала, и все действительно было написано до меня и за меня, а я всего лишь переписывала, озвучивала придуманные кем-то ранее слова, как говорил в ту хмурую ночь Одержимый. Мне этого не дано понять, по крайней мере, пока, и вообще, в мире есть еще столько вещей, которые нам всем еще только предстоит узнать… Но вы должны знать: все, что происходило до этого момента, до этой точки повествования,?— то было лишь только начало.В процессе переписывания и упорядочения всех рукописей мою одолеваемую сомнениями голову не раз посещало острое желание сжечь либо же разорвать все листы на мелкие кусочки, чтобы от них ровным счетом ничего не осталось, чтобы они догорели дотла и превратились в хрупкую, легко смываемую четко направленными струями дождевой воды пепельную пыль, как та книга из кошмара Роуз, которая никогда не существовала, либо же просто припрятать все до единого в какое-нибудь укромное место, либо же просто незаметно пронести и вынести за пределы угрюмого Птичьего Логова, за пределы Брайт Фоллса, за пределы всего существующего мира. Но дело в том, что то, что ?рукописи не горят?, по мудрому и не имеющему никаких аналогов высказыванию Михаила Булгакова,?— это правда. Куда бы ты их ни прятал, куда бы ты их ни бросал, что бы ты с ними ни делал, а слова, нанесенные на них, всегда будут жить, и они всегда останутся рядом с тобой, и они никогда не оставят тебя в покое.Но погодите-ка: о чем это я? Диалог так диалог. ?— Расти не плохой человек, он очень даже милый, просто… Я ничего к нему, кроме дружеского признания, не испытываю… Да и мне кажется, что и с его стороны ничего благоразумного нет, так просто: он тешит себя мыслью, что это любовь, хотя это чувство возвышенности и полета ничего общего с любовью не имеет. Он думает, что я смогу его возродить, но как может одна птица с подбитыми крыльями унести в небо другую, раненную еще сильнее и безнадежнее? Посмотри на нашу разницу в возрасте. Эти отношения невозможны. ?— Ты так говоришь, что у постороннего слушателя не останется сомнений в том, что это любовь,?— заметила я. —?Возраст?— не аргумент. Есть что-то, что заботит тебя больше, ведь так? Скажи это прямо.Она в задумчивости опустила глаза и поджала губы. ?— Его поведение. Я совершенно не понимаю его. Каждый раз, уходя, он оставляет меня с чувством немого вопроса. Вчера я проснулась с мыслью, что наше общение бессмысленно. Я ничего не понимаю. Он приходит, словно призрак, оживляется в моей компании, забирает весь мой запал и уходит, оставляя меня одну, оставляя меня в тишине и полной неопределенности. Я одинока. По сути я одинока в этих отношениях. Даже для дружбы я слишком одинока.Все время, пока мы говорили, она продолжала водить большим пальцем по глянцевой обложке журнала, будто поглаживая его, и вот в какой-то момент мой взгляд упал на название журнала, отсвечивающее блестящим ?Dark Visions?, и я поняла, что это одно из тех изданий, посвященных теме борьбы добра со злом, сомнений с уверенностью, решимости с застенчивостью и страха с надеждой,?— в общем, это был сборник непопулярных историй ужасов, написанных такими же непопулярными авторами, новичками.Она заметила мой пристальный взор и, смело отдав журнал мне в руки, дала наставление: ?— Если хочешь начать чтение Алана Уэйка, тебе следует в самом начале обратить внимание на его ранние произведения, так тебе будет легче ориентироваться в более сложных и поздних. ?— ?Мальчик на побегушках?? —?спросила я, разглядывая обложку журнала. ?— Угу. Редкое издание, потому что старое. Сейчас ты его нигде не найдешь, но я-то спохватилась раньше. Возьми, почитай, там много необычных историй. ?— Спасибо, но… Как же мы разрешим твои сомнения, Роуз? Где же правда? ?— Я, конечно, могу ошибаться, но, как мне кажется, правда там, куда склоняется интуиция, ваше внутреннее чутье,?— донесся голос извне.Мы резко умолкли и обернулись на шорох, но, видимо, было уже слишком поздно молчать: позади нас, притеснившись у самой двери, стоял пожилой мужчина хрупкого телосложения, в прямоугольных очках, с небольшой записной книжкой в руках. ?— Не волнуйтесь, я появился здесь буквально реплику назад, дверь была приоткрыта…Я с горечью стиснула собственную руку.?— …С вашей подругой, Роуз, мы не знакомы. Меня зовут Пат Мэйн, я радиоведущий на местной станции. ?— Эмили Хауз, странствующая студентка,?— дружелюбно кивнула я. ?— Я пришел поддержать мисс Мэриголд и, нагло пользуясь удобным случаем, спросить, что же все-таки произошло. Это не первая чрезвычайная ситуация за неделю. ?— Присаживайтесь,?— указав ему на стул, пригласила Роуз и, не дожидаясь возражений или расспросов, как-то слегка отстраненно и даже безразлично продолжила:?— Мне уже легче, спасибо. Что и говорить, мне все равно мало кто верит. Сегодня утром все отреклись от событий вчерашнего вечера, выставив меня сумасшедшей. Расти посодействовал приходу доктора Нельсона, а тот, в свою очередь, пламенно пригласил доктора Хартмана. Мы ждем его с минуту на минуту.Мистер Мэйн удивленно смотрел на Роуз, и, сгорая от неловкости и не зная, какие лучше слова подобрать, смиренно все же продолжил: ?— Простите, как я понимаю, все серьезней, чем я думал? В смысле… Ну, как это… —?он смешался.Я решила промолчать. ?— Я имею в виду… Около одиннадцати вечера, когда наш долгий и изнурительный разговор с мистером Эвансоном прекратился, над радиомачтой пролетела целая стая напуганных птиц, их было так много, что своим напором они немного повредили мелкие детали конструкции самой вышки, я подумал было, что…Роуз пораженно посмотрела на Мэйна и, воинственно приободрившись, слегка выпрямилась и придвинулась к концу кровати. ?— Так значит, вы их тоже видели? —?надежда плескалась в ее глазах и неуверенном голосе. ?— Ну, а как же… —?совершенно не понимая, как могло быть иначе, ответил Мэйн. ?— Эмили, как все странно! —?всплеснув руками, изумилась Роуз.Дальнейший разговор можно представить следующим образом: абсолютно всеми нами завладела какая-то особая атмосфера общности и согласия, и мы, пораженные и поставленные в тупик массовым забвением окружавшего нас мира, все никак не могли наговориться, повествуя о всех своих наблюдениях и предчувствиях, о всех своих возмущениях и недоумениях. К глубочайшему моему изумлению, Пат полностью разделил наше мнение и даже пообещал напомнить о своих собственных наблюдениях в вечернем эфире, он был ошеломлен фактом полного опровержения всех событий самим Расти, который до этого славился непреклонной выдержкой и холодным логическим мышлением. Он все никак не мог понять, как такая стремительная перемена могла произойти в таком разумном и смышленом человеке. Прощаясь, Мистер Мэйн пообещал обязательно встретиться с Роуз на следующий день и выразил надежду, как бы намекая на скорую поправку, что эта встреча произойдет за чашечкой ароматного кофе в ?Oh, Deer Diner?.Когда мы остались одни, мной ненароком овладела тревога предстоящего осмотра, развеянная, однако, в тот же миг безвозвратно приободрившейся Роуз. Она, не принимая никаких уклончивых маневров с моей стороны, вновь вернулась к занимавшей нас ранее теме. ?— Это похоже на раздвоение личности. Одна моя сторона неудержимо тянется к нему, ищет дружеской поддержки, просит крепких доверительных отношений, а другая, то и дело натыкаясь на его холодную стену безразличия, возникающую из ниоткуда, рвется на волю, хочет сбежать. Эмили, я чувствую, что хорошим это не кончится. Нашу слепую привязанность ждет громкий неизбежный крах. Я не чувствую себя в безопасности. Мы друг другу чужие. Я не могу нащупать никаких общих ценностей между нами. Этот гипотетический брак неумолимо разрушит меня. И ты права: я бесстыдно вру, ссылаясь на возраст. Все дело в том, что мы чужие…И здесь читатель, нашедший в себе силы дойти до этого момента, должно быть, удивится, как и я: в чем тогда проблема? Что тогда так гложет Роуз, если она для себя все решила, что беспокоит? ?— Я не могу продолжать. Я и так зашла слишком далеко,?— и она отвернулась к стене, положив голову на подушку.Вскоре в комнату опять явилась Сьюзен, сообщив, что доктор Эмиль Хартман уже на подходе, и мне пришлось покинуть помещение и выйти на крыльцо, где уже вовсю властвовали сгущавшиеся сумерки. Ветреная прохлада этого вечера не могла разогнать повисшую в терпком воздухе тоску, и мне не оставалось больше ничего, как просто, угрюмо прислонившись к деревянным перилам лестницы, смотреть в далекую синеющую даль и мечтать о том, чтоб оказаться попросту в тот же миг на поле сражения, в глубоком и темном лесу, загнанной бесповоротно в плотное неразрывное кольцо Одержимых, которые хоть как-то могли разбавить убийственный холод и скуку несвязных речей своими колкими и меткими фразами. По правде сказать, я уже начинала скучать, хотя они и были главной причиной, по которой этот вечер и день выдались такими холодными и недосягаемыми, отдаленными и мучительными. Кто б сомневался, если б не эти черные вороны, обязательно нашелся бы другой рычаг, с помощью которого можно было расшатать ситуацию. Но вопрос: зачем? Зачем все это нужно было? Весь этот беспредел? Все эти внезапные озарения и помутнения? Ответ был один: за всем стояла Барбара Джаггер, и именно ее-то мне и предстояло отыскать, но как и…?…Что мог с ними сделать один человек???Я беспомощно пнула по ошибке очутившийся на одной из ступенек камушек и повернулась в сторону: где-то впереди уже вырисовывался внушительный и статный силуэт пожилого доктора, спешившего на выручку своего гипотетического пациента. Когда он приблизился еще ближе, так, что я смогла без труда его разглядеть, оказалось, что наружность он имел одну из самых приятных: по крайней мере, назвать его спонтанным и опрометчивым по первому впечатлению я не могла.Пока я продолжала все так же стоять, он поздоровался первым, фактически издалека, и, мягко улыбнувшись, тотчас же и сказал: ?— Эмили Хауз. Я узнал вас. Доктор Нельсон много мне о вас говорил. Насколько я понимаю, вы находитесь в достаточно близких дружеских отношениях с мисс Мэриголд, верно? ?— Так точно, мистер Хартман. ?— Так вот что: вы-то мне и нужны. Мне нужно будет с кем-то обсудить результаты осмотра, в том плане, что… если что, мне нужно будет заручиться вашей поддержкой. ?— Надеюсь, что нет. ?— Простите? ?— Надеюсь, что все обойдется.Он понимающе кивнул и направился вовнутрь. Как мы знаем, любые беседы подобного типа являются конфиденциальными и не имеют права быть разглашены посторонним лицам, очень часто, по просьбе самих пациентов или же клиентов, даже наиболее близким, находящимся с ними в родстве, поэтому мы опустим мгновения долгого ожидания, а тем более отбросим всякие заинтересованные помыслы о том, как же прошел разговор, и вернемся сразу к тому моменту, когда мучительное ожидание практически подошло к концу.Как раз в то время в пределы арендного лагеря вступила еще одна фигура, чей силуэт при желтом свете фонарей казался слегка размытым и неправдоподобным, а движения?— медлительными и неспешными. Темная фигура поравнялась со мной и одарила меня задумчивым взглядом, полным какого-то невыразимого и глубокого смятения, почти что сожаления. Между нами долго царила тишина, и вот он спросил: ?— Они там? ?— Да.Короткий вопрос?— короткий ответ. Но разговор не был закончен. ?— Эмили, кто-то опять покушался на флору нашего леса. ?— Да ладно? ?— Вся поляна с капканами облита бензином. Ты знаешь, что будет, если упадет хотя бы одна спичка? ?— Ты предлагаешь мне устроить празднование Дня Оленя пораньше и проверить, запустив в небо фейерверк?Расти засмеялся и в отчаянии покачал головой. ?— Это было очень жестоко.Через минуту добавил: ?— Когда он выйдет? ?— Точного времени он не назвал. ?— Из твоего опыта? ?— У меня не было подобного опыта.А вот в этот момент он окончательно покачал головой и скрылся в темноте прихожей, лестница которой и вела наверх, к свету, где в данный миг находились два совершенно разных человека, с непохожими взглядами и чужеродными стремлениями. Минутой позже к ним хотел присоединиться третий, но, как было слышно по голосам наверху, доктор Хартман воспринял такой жест как покушение на нерушимую конфиденциальность разговора. Еще через некоторое время я услышала стук посуды из кухни, через несколько последующих минут по лестнице послышались шаги, и два совершенно не компонирующих голоса попробовали слиться в одну симфонию, но ничего не получилось: первый голос заставил другой?— властный?— просто замолчать.Немного постояв у входной двери и перекинувшись?— ради приличия?— парой слов в копошившейся не к месту на кухне Сьюзен, обладатель более спокойного тона вышел на улицу и направился прямо ко мне, в разреженный свет уличного фонаря. ?— Все хорошо, насколько это может быть. Ей просто нужен честный друг. Этого-то я, пожалуй, в данный момент ей дать не в состоянии?— мне нужно возвращаться в лечебницу. Мотт мне уже весь телефон вынес. И…Он положил свою ладонь мне на плечо. ?— Кем вы собираетесь быть? ?— Психологом,?— ответила я. ?— Именно этого нам сейчас и не хватает. Я был бы очень признателен, если бы вы решили остаться здесь, но… я не вправе решать за вас. Сейчас же… Если у вас есть какие-то дружеские чувства к мисс Мэриголд, станьте для нее той недостающей опорой. До свидания.И на этом он скрылся во тьме, затерялся среди множества уведших его в даль фонарей. Вот так просто. Без заумно закрученных научных комментариев. Без всплеска эмоций. Без раздражения. Без боли.Я постояла с минуту на мутном крыльце, переминаясь с ноги на ногу, и, устало вздохнув, пошла вовнутрь.Обещание, данное мною Томасу Зэйну в сумерки в похожей ситуации, было крест-накрест, по диагонали, скачкообразно и ровно?— напрочь?— нарушено.Но, странное дело, в тот момент я совсем не думала об этом.