Удушье отчаяния (1/1)

Глупо бросаться с помощью к тому, кто не хочет ее принимать, и еще глупее отрицать бесповоротность совершенных действий, когда курок уже был спущен и спасать стало больше некого. Эффект дежавю, преследовавший меня, какую бы страницу этой увлекательной книги я ни открыла, был полностью замечен в действии: менялись только лица и силуэты, все остальное оставалось прежним. Мне как минимум светило презрение, за то что лезу не в свои дела, возможно, через пару часов придет Расти, с опаской тронет меня за плечо и попросит уехать, чтоб я больше никогда сюда не возвращалась, или Рэндольф, вечно насупленный, поймет все превратно и поставит ультиматум: или город, иль девчонка. Но я не могла выбирать одно из двух. Мне было страшно покидать этот город. Мне казалось, что в любой момент может произойти нечто непоправимое. Я боялась отпускать Роуз. Ей нужна была помощь, и я не могла этого отрицать. Никто не мог этого отрицать. После прошлой ночи. По ее комнате чернилами растекалась вязкая тьма. Точно так же, как из-под моей гелевой ручки, машинально и безжизненно скользившей по пожелтевшей от времени бумаге. Вот только моя тьма выходила на волю, а ее?— была заперта в пределах одной-единственной дряхлой лачуги, и вряд ли кто-нибудь интересовался тем, как она до сих пор не задохнулась.Я водила бесцельно по напрочь запятнанному листу, оставляя все большие и большие кляксы, налаживавшиеся поверх старых, и тонкая испещренная целлюлоза вот-вот должна была порваться. По серому запыленному потолку беспорядочно пробегали наколявшиеся блики желтого некачественного света, и все помещение тонуло в мигающем хаосе вышедшего из строя электричества. ?— Да что такое… Видимо, на электростанции дела совсем плохи. Через несколько минут электричества не станет вообще. Надеюсь, к вечеру починят.К вечеру…?А до того весь город будет утопать во тьме пасмурного неба…?А после последует еще одна пьяная ночь…?…Как пыльная моль на подушку присела… И не был я болен, и не был врачом, И не был я болен, и не был врачом…?? ?— О, а я смотрю, у нас новая официантка! Как вас зовут, позвольте поинтересоваться?Он вывел меня из задумчивости и заставил встрепенуться. Резкий голос, неожиданно веселый, принадлежавший новому посетителю закусочной?— мужчине лет сорока пяти, одетого в чистый пиджак и аккуратно приглаженную рубашку. Я постаралась изобразить на своем лице не менее восторженную улыбку, но это получилось у меня не очень хорошо: беспокойная ночь наложила на меня следы, от которых не так уж и просто избавиться, по крайней мере, после таких насыщенных приключений. ?— Эмили Хауз. Я временно заменяю Роуз, пока… пока у нее есть кое-какие дела, требующие скорого решения.Сидевшие за дальним столиком посетители, присутствовавшие в эту ночь неподалеку от Трейлерного Парка, предосудительно уставились на незнакомого мужчину, готовые в любой момент попросить его замолчать. Местные не очень любят глупые шутки. ?— Хм… Странно. За все эти годы своей работы она не взяла ни одного дополнительного выходного. Очень ответственная девушка. И тут…Он осмотрелся по сторонам, поспешно улыбнулся насторожившимся молодым людям и вновь посмотрел на меня, игриво выстукивая известную ему одному мелодию по так называемой ?барной? стойке. На его пальцах, мясистых и длинных, красовались толстые перстни, выполненные с тончайшей гравировкой. ?— Мое имя вам также покажется странным и незнакомым. Я Ллойт Роджерс, бизнесмен и по совместительству юрист. Живу на два штата. Здесь, в принципе, бываю не так уж и часто, но Роуз… знаю давно. Что говорить?— ее все знают. Мистер Стакки считает ее настоящим сокровищем, хотя и не признается в этом, по крайней мере,?— он обернулся назад,?— другим людям, обычным. ?— Вы с ним знакомы? ?— О да, мисс Хауз, мы с ним давние приятели. Вот… приехал разбираться с произволом, который творит местный шериф… Легкомысленная выскочка… И видит Бог, мисс Хауз, я сделаю все, чтоб на его место пришел человек порядочный и честный. Пройдет несколько дней?— и шерифом Брайт Фоллса станет совсем другая личность.Я невольно вздрогнула и смущенно опустила глаза, не зная, что ответить. В его голосе, ранее веселом и жизнерадостном, теперь чувствовалась огромная сила… сила давить на людей. ?— Но вы не волнуйтесь, мисс Хауз, я такой напористый и упрямый не со всеми людьми. Я против слепого правосудия, против жесткой инквизиции. Я считаю, что во всем нужно разбираться, идти на диалог, чтобы в конечном итоге договориться, разрешить конфликт. А в этом плане мистер Эвансон совершенно безнадежная личность…Он улыбнулся и перевел взгляд на мои каракули?— засохшие чернила на безнадежно испорченном полотне. В его глазах мелькнул задористый огонь смекалки: казалось, будто он читает по этим неразборчивым петлям и точкам целую историю, видеть которую может только он один. По моей спине прошел холодок распахнутого окна, хотя на улице стояла неистребимая духота пасмурного летнего неба. Сегодня было первое июня, душное и безнадежно потерянное… ?— Знаете что, а давайте-ка мне чашечку кофе с молоком и вашу фирменную творожную запеканку с клюквой… ?— Прекрасно,?— попыталась улыбнуться я,?— Джуди как раз выпекает новую партию, да, Тим?Светловолосый юноша, стоявший около входа на кухню, неизменный посудомойщик ?Oh Deer Diner?, вышедший в зал из своей тесной каморки, где им с Джуди, единственным поваром закусочной, было практически негде разминуться, утвердительно кивнул головой и добавил: ?— Через десять минут будет готово. ?— Вам кофе делать сейчас? ?— Нет. По правде говоря, я люблю его пить горячим…Поняв намек, я засмеялась, хотя смеяться и вовсе не хотелось. Он не понял этого и продолжил: ?— Что, первый день на работе? ?— Нет, просто у меня была бессоная ночь. Были свои неотложные дела. ?— В таком случае, я оставлю вас наедине со своими мыслями. Вам нужно приходить в себя. ?— А разве наедине приходят в себя? ?— О, приходят, еще как приходят! —?и он занял место за третьим столиком, еще раз улыбнувшись Тиму и достав рекламную брошюрку для ознакомления.Но я не могла собраться с мыслями, а тем более отвлечься на что-то более прозаическое. Каждое мгновение я ждала хоть какого-нибудь звонка, хоть какого-нибудь сообщения о том, что с Роуз все в порядке, но мой телефон смиренно молчал, и мне ничего не оставалось, кроме как с большей скоростью и усердием принимать заказы. Людей было как назло мало, и время, драгоценное и непокорное время, подобно темным волнам штормового прилива, настигало меня со своей наиболее непредсказуемой стороны: оно было медлительно, как плавившийся воск, и не оставляло никакой другой альтернативы, полностью вгоняя в томительное и пассивное ожидание, ожидание чего-то, что до сих пор пребывало в такой жуткой и леденящей неопределенности. В глубине души у меня теплилась надежда, что, возможно, все не так серьезно, как казалось прошлой ночью. В самый разгар страшной бури, и что завтра все рассеется без следа, но тягостное молчание, подобно неистовому ветру в пустыне, гасило эту надежду, со всех сторон окружая ее раскаленным песком тревоги и чувства вины, неоправданных ожиданий и страха, страха, что… ?— Эм, все готово! —?отворив дверь, позвал на кухню Тим.Я убрала со стойки иссиня-черный измятый лист и направилась за новой порцией восхитительной выпечки, которой так славился маленький и, на первый взгляд, непримечательный ?Oh Deer Diner?, из-за которой его так любили и не пропускали ни одной возможности заскочить сюда с утра пораньше, чтобы полакомиться кулинарными шедеврами Джуди Пратчетт и…?Божественно пряным ароматом кофе Роуз Мэриголд?.Я поставила поднос со свежеиспеченной запеканкой и обжигающим горячим кофе прямо перед Ллойтом Роджерсом, на что он очень любезно отреагировал и дружелюбно кивнул, потянувшись было, чтобы сразу оплатить заказ. ?— Подождите, пожалуйста, пару минут, мне нужно удалиться.Не сказав больше ни слова, под удивленные и недоумевающие взгляды присутствовавших посетителей закусочной, я рьяно кинулась в кромешную тьму, которой дышала каждая стена сумрачного коридора, выстланного дешевой серой плиткой.Я пришла в себя, только когда дверь уборной позади меня захлопнулась и подол моей юбки коснулся пола?— я спустилась на корточках вниз, прижавшись плотно спиной к холодному кафелю и закрыв лицо руками. Передо мной поплыли расплывчатые образы прошлой ночи, и свет во всей закусочной погас… …Тяжелый свет фар, пронзающий ночное пространство… Бессмысленные попытки обороны и горестные всхлипы, когда прикосновения стали слишком настойчивыми и тесными… Безжалостные просьбы оставить в покое и ясное презрение, направленное прямо в глаза ранее близких друзей… Метушительное противостояние у дверей между теми, кто ?знает, что делать?, и теми, кто ?лучше бы шел заниматься своими делами?… Дальний крик вспугнутого ворона… Новая вспышка страха… Давящая тьма и бессмысленный луч фонарика, еле пробивающий ее черное лоно… Размытые огни бензоколонки сквозь брешь лобового стекла… Чернеющий лес, объятый двухметровым облаком пыли… Последнее трение шин и внезапная остановка в нескольких метрах от спасительного убежища… Новый приступ боли… Расформированная стая птиц, восседающая на висячих гроздях бука… Протяжной вороний крик, доносящийся из-за далеких стволов обросшего леса… Погасшие огни арендного лагеря… Медленный путь вовнутрь… Тьма…Есть люди, которые говорят, что познали эмпатию через страдания других людей; все, что им для этого потребовалось?— внимательный и долгий взгляд, перемежающийся с наслоением собственного опыта и чувств, а вместе с тем и своего внутреннего мира на сложную печальную картину чужого горя, дополненного скорбью и непризнанной обидой на что-то тонкое и почти неуловимое, что руководило ими в тот момент и, по их словам, вело к неизбежному и разрушительному концу, чью темную вуаль пред ними приподняла сама Хозяйка-Судьба, и после чего они сорвались в пропасть, да-да, в ту самую зияющую пропасть. Но здесь назрел и вытекающий со всей формулировки вопрос: если было так много эмпанирующих наблюдателей, наперебой кричащих о своей способности чувствовать, тогда почему никто из них не догадался остановить эти страдания, прекратить эти мучения и положить конец этому самому разрушительному концу? О, сладостное упоение страданиями, ты не есть эмпатия, ты?— лишь жалкая пародия на то, что раньше называлось по-другому… Мимолетное наваждение, заблуждение целого поколения.Когда я смотрела на Роуз, мне хотелось скорее отвести глаза, поскольку я не могла смотреть в ее: в них было слишком много боли. И на рассвете, влажном и туманном, мне было страшно прислушиваться к ее неровному дыханию, поскольку в нем звучала мелодия той самой раны, нанесенной ей однажды, будто молодой лани, и не излеченной больше никогда, несмотря на все попытки. Когда я гладила ее по плечу, сидя у ее кровати, мои молитвы были об одном: лишь бы она смогла забыться спокойным и долгим здоровым сном, который смог бы принести облегчение. Но мысли об эмпатии, странной и для меня далекой, у меня ни разу не возникли, нет. Когда задребезжали первые проблески дня, Расти сменил меня, но я так и не сумела забыться: оставив все свои вещи и забрав ключи у Роуз, я направилась открывать ?Oh Deer Diner?, поскольку город без одной такой Роуз попросту не выживет. Он потеряет свою ценность.И сидя здесь, на холодном полу, подперев колени руками, я думала лишь об одном: ?Неужели я не чувствую ее? И все то, что делаю, использую лишь как инструмент наказания за отсутствие боли?? ?— У каждого свои понятия об этом чувстве. Соответственно, у каждого и свой порог боли, как физической, так и эмоциональной.Вздрогнув, я пораженно подняла голову вверх. Я никак не могла ожидать, что здесь окажется кто-то, кроме меня. Но, к моему глубокому удивлению, так оно и было: передо мной стояла симпатичная пожилая женщина в аккуратно приглаженном черном хлопковом платье, с серебряной цепочкой на груди и темными, практически черными вьющимися волосами, которые едва доходили ей до плеч. Я продолжала изумленно разглядывать ее, преодолевая огромное накатывающее чувство дежавю: мне казалось, что ее внешний облик кого-то мне напоминает, но, застанная врасплох, я едва ли могла правильно пользоваться своими предчувствиями и проводить четкие ассоциации. Разведя руками, она продолжила: ?— Этим-то мы и отличаемся друг от друга. С помощью этого-то мы и находим друг друга.Я нервно сглотнула и спросила: ?— Простите, а разве я произносила свои рассуждения вслух?Она мягко улыбнулась и ответила: ?— На самом деле вы рассуждали очень громко. Было бы очень большой ошибкой не заметить этого и пройти мимо. ?— О Господи! —?пораженно вздохнув, воскликнула я. —?Простите, пожалуйста. Мне не следовало уходить из зала. Вы, должно быть, новый посетитель? ?— О нет, нет. Я мать его владельца, Карла Стакки. Мэри Стакки.Когда ко мне наконец дошло, кто же передо мной на самом деле находится, я не на шутку перепугалась и тут же вскочила на ноги. Пусть и на несколько быстротечных дней, но Карл Стакки был моим начальником, и было бы очень некрасиво, если бы до него дошли слухи, что я убегаю от своих должностных обязанностей. ?— Извините, пожалуйста, такого больше не повторится,?— виновато опустив глаза, заверила ее я. —?А… может, вы чего-нибудь хотите? ?— Нет, спасибо. ?— Спасибо огромное за то, что вывели меня из транса!Она молча кивнула, и я, ошпаренная словно кипятком таким необычайно экстремальным стечением обстоятельств, пулей вылетела в зал, попутно чуть не зацепившись о длинный темно-багровый ковер, простеленный вдоль всего коридора.Когда я приблизилась к свету, чья-то рука осторожно коснулась моего плеча. ?— Девушка, ну сколько раз мне всем вам говорить, что нельзя гулять во тьме?! Это может быть очень опасно!Я в испуге отшатнулась назад. Передо мной стояла еще одна очень странная женщина, которой всего пару минут назад и вовсе не было в закусочной. Ее массивные толстые очки очень сильно отражали свет, и я, ослепленная буквально одним взглядом в ее сторону, беспомощно побрела на свое старое место, очень сильно надеясь, что и его никто пока не успел занять. ?— Эмили, я здесь,?— раздался до боли знакомый голос. ?— Расти!В пустынном зале, где совсем еще недавно были посетители, стояла могильная тишина; о том, что люди действительно наслаждались своим обедом несколько минут назад, свидетельствовали столовые приборы, оставленные на столиках, и маленький счет, оплаченный во время моего отстутствия?— пара долларов, положенная на барную стойку. Возле кофемашины так и продолжали лежать нетронутые чашки, и свет, работавший до этого с перебоями, засиял с новой силой, починенный. Из глубины зала на меня смотрели преданные глаза честного и ответственного человека; именно в тот момент я окончательно поняла, что у меня есть друзья. Я сделала несколько шагов ему навстречу, и между нами повисло привычное молчание, предполагающее скорое озвучивание важных новостей. Все, что разделяло нас в тот момент,?— его природная организованность и такт. Он вот-вот должен был заговорить. ?— Прости, что заставил тебя так долго ждать и не отвечал на звонки. Роуз только что уснула. До этого времени она пробыла в бреду, и я не мог ее покинуть. Доктор Нельсон осмотрел ее. Он сказал, что реакция на раздражающий фактор была чрезвычайно завышена. По его словам и мироощущению, не было совершенно никаких оснований так пугаться обычному нападению птиц. ?— Обычному? Как бы то ни было, а ее испуг мне понятен. Я знаю, что такое страх, Расти. В раннем детстве мне довелось испытать его сполна, и… У каждого свой болевой порог. Реакцию можно объяснить. Здесь нечего обсуждать. ?— Понимаешь… —?он вздохнул и, бросив мимолетный взгляд на прислушивашуюся Синтию Уивер, понизил голос:?— Реакцию можно объяснить, но только в случае дополнительного действующего травмирующего аспекта на психику. Иными словами, этот всплеск эмоций готовился годами, а нападение дикой стаи стало лишь триггером. Меня поражает то, что мы этого не замечали, ни я, ни Рэндольф…Он опустил голову. ?— Расти, в этом нет твоей вины. Это что-то, что никто не может контролировать, я имею в виду, это было сокрыто… ?— А моей обязанностью как друга было… ?— Нет!.. Подумай только: как бы ты мог… Но что случилось? Какое окончательное решение? Почему мы говорим об этом, как о катастрофе?Он вздохнул и посмотрел на меня. ?— Очень сильный испуг и общее возбуждение нервной системы. Главное, чтобы она не зациклилась на этой ситуации, смогла через нее пройти, но она… Как-то уж сильно концентрирует свое внимание на том, что эти птицы хотели ее убить. Она почему-то взяла это себе в голову и не хочет отпускать. Я не знаю, с чем это может быть связано, что могло убедить ее в этой абсурдной по своей сути идее… ?— Но они и правда кружили над Трейлерным Парком не с добрыми намерениями… Я имею в виду, они как минимум наносили вред прилегающей территории своими острыми когтями и мощными крыльями. Они рвали и метали. Это я тоже видела. ?— Эмили… правда в том, что обитатели Трейлерного Парка, соседи Роуз, всего этого не видели. Мы знаем о нападении птиц фактически только с ваших слов… Нет, ну, пара птиц там была, но чтоб облако… ?— Что?! Расти, что ты хочешь этим сказать? Что нам померещилось? Двоим людям одновременно? А как же другие… Когда я пришла, они в испуге выбегали на улицу… ?— На крик. На крик Роуз. Так сказал Рэндольф,?— тяжело вздохнув, сказал он. ?— Как это? —?я была ошеломлена. —?Но еще ночь назад все придерживались абсолютно другого мнения. Даже ты, Расти! ?— Я правда не знаю, во что верить, Эм. ?— Тогда почему ты не можешь поверить нам? ?— Это может быть опасно. Вы можете ошибаться. ?— Но мы ведь поверили тебе, когда ты сказал, что неизвестное существо раскололо капкан…Он еще раз вздохнул. ?— А сегодня утром моя команда при очередном обходе обнаружила его целым и даже больше?— маленький лесок спокойно рос себе на прежнем месте. ?— Как это?! ?— Я не знаю. Мне тяжело это принять, но это так. Все растаяло, вернулось на свои места, как будто ничего и не было.Мое дыхание сбилось. То ли внезапное волнение, то ли вспыхнувшая в грудной клетке ярость заставила меня сжать кулаки и обреченно выдохнуть. Этот город, эти внезапно возникающие и точно так же исчезающие без следа проблемы затягивали меня вглубь, в самые отдаленные участки черной дыры, на самое зыбучее дно озера Колдрон, и у меня не было ни единого шанса выбраться, если только… ?— Хорошо, допустим, это нам все приснилось, и вчерашнего дня как такового не было. Можем мы вернуть прежнее состояние Роуз и забыть обо всем, что было? Пройдет всего лишь пара дней?— и я уеду, Расти. Уеду в Сан-Франциско, а оттуда… Оттуда, пожалуй, отправлюсь домой. И засыпая ночью под шум дождя, я не хочу ничего слышать о вырубленных деревьях, которые по благосклонности судьбы самостоятельно врастают в землю, разрубленных капканах, собирающихся воедино без починки, и сумасшедших птицах, которых как бы и не было. И не хочу встречать неверие в глазах людей, что днями ранее стояли на своем, защищая мою сторону. Что за двойную игру ты ведешь? Зачем она тебе?Он не ответил. ?— Я буду стоять за Роуз до последнего. Я знаю, что она сейчас чувствует, и я не собираюсь променять нашу крепнущую дружбу на слепые доводы рассудка. Хотя о каком вообще рассудке может идти речь? Когда сегодня люди говорят об одних и тех же событиях в одном свете, а завтра?— в совершенно другом, то разве это рассудок? Я надеюсь, никто не додумался убеждать Роуз в том, что никаких птиц не существует на самом деле, и ей это все привиделось? А? ?— Доктор Нельсон заявил, что сегодня вечером прибудет в арендный лагерь доктор Хартман. ?— Психиатр? —?я опять выдохнула. —?Она и так боится сойти с ума. Завидев Хартмана, она отреагирует очень беспокойно. Благо, если он у вас тактичен, но если спонтанен и опрометчив, то… Я думаю, ты знаешь, что происходит в подобных случаях… Расти, она не сумасшедшая. ?— Он всего лишь проведет осмотр… ?— Я бы хотела быть с ней рядом в тот момент… В соседней комнате, неважно… ?— Неужели это стало так близко твоему сердцу за эти короткие три дня? ?— А неужели ты этого не понимаешь? Ты вообще когда-нибудь привязывался к людям?Он тут же бросил беглый взгляд на кольцо, которое уже давно не снимал. ?— Мне кажется, для этого нужно время… ?— Если будешь устанавливать сроки, то не привяжешься и вовсе. Попросту не успеешь. Я могу быть не права, но мы решаемся в долю секунды; все остальное время уходит на осознание этого решения. Во всех остальных случаях… может, не судьба? О, кстати, будешь кофе? ?— Ты меня пугаешь! ?— Чем же? ?— Таким быстрым переводом темы… ?— Ну, так мы же живем в городе внезапных перемен и случайных событий, так что же ты хочешь от туриста, пытающегося следовать его традициям?Эмиль Хартман был сверх нормы чувствительным человеком, и чувствительность эта, как многим могло бы показаться, проявлялась отнюдь не в поминутных треволнениях или тяге к прекрасному, а в строгой собранности, с которой он подходил к своему делу, и неискушенной жажде, с которой он время от времени возвращался к задушевным разговорам, составлявшим треть его рабочего дня. В работе с пациентами он старался занять позицию друга, объективного, но не осуждающего, и почти всегда держался на расстоянии, не позволяя мыслям и мировоззрениям своих клиентов руководить его трезвыми и независимыми суждениями. Когда к нему приходили люди, ко всему прочему имеющие со своим близким окружением поминутно обострявшиеся конфликты, он предпочитал выслушивать их версии происходящего поочередно, дабы потом, сопоставив все действительные факты друг с другом, иметь в своем представлении картину более цельную, нежели основывавшуюся всего лишь на показаниях одного человека. Практически всегда он находил изъяны в поведении обеих сторон; редко когда ему доводилось принимать чью-то сторону, хотя в душе у него всегда был тот, кого он поддерживал, и тот, кого он не до конца понимал.Пациентов своих он любил. В первую очередь он видел в них личность, болезнь же, по его собственным словам, ?паразитирующую на этой личности?, отодвигал в сторону, когда требовалось судить непосредственно о моральных качествах своего пациента, хотя иногда и случалось так, что это только вредило работе: некоторые поступки и промахи клиента было куда приятней отнести к проявлениям заболевания, нежели к нелегкой и спорной натуре. Восприятие всерьез всех слов и взглядов отягощало его жизнь, поэтому доктор Хартман старался как можно чаще ставить между собой и клиентом невидимую стену, которая бы пропускала в его аналитический ум только ту информацию, которая относилась непосредственно к проблеме и рычагам ее решения. Практически всегда он налаживал с пациентами идеальный контакт, благодаря которому те не боялись пред ним раскрываться и идти навстречу, но были и такие случаи, когда пациенты, откровенно говоря, презирали своего врача и не гнушались ни единым шансом, чтобы это презрение выразить. То ли боязнь поведать свои тайны другому, то ли настойчивое ощущение, что над ними ставят опыты, то ли стыд от признания того, что именно они попали в такую ситуацию, заставляли их зачастую идти на совершенно безрассудные поступки и снисходить до поразительно оскорбительных низин в выражении неприязни к лечащему психиатру. Но подобные инциденты происходили не часто и не со всеми, поэтому доктор Эмиль Хартман не терял своего дружелюбия и рабочего запала: он верил, что все, что он делает, не напрасно, и что рано или поздно даже его критики поймут это.Когда доктор Нельсон постучался в его кабинет, Эмиль Хартман как раз был занят прослушиванием разговора со своим прежним пациентом, записанным на пленке. Услышав стук, доктор приостановил аудиодорожку и, повернувшись лицом к двери, подозвал: ?— Да-да, входите.Рослый мужчина пожилого возраста, коим и являлся доктор Нельсон, поспешно вошел в кабинет и, дружелюбно улыбнувшись своему старому другу, которого по привычке продолжал называть на ?вы?, деловито пролепетал: ?— С вашего позволения, я присяду.Доктор Хартман мирно кивнул и с заинтересованностью стал следить за своим другом, ожидая перехода к сути дела. ?— Эмиль, я пришел к вам не со спокойной душой,?— начал доктор Нельсон. —?Полагаю, вы слышали о странных событиях, которые на днях коснулись Брайт Фоллса. Более того: вы стали свидетелем ошеломительного разгрома неубедительных аргументов нашего шерифа внятными доводами здравия, чью благую весть доносил до нас всех Пат Мэйн в своей вечерней программе сутками ранее, и… ?— Да, зрелище было не из приятных. Честно говоря, я не люблю, когда человеческая самонадеянность достигает таких непозволительных высот. ?— Этой ночью у нас произошел еще один неприятный инцидент, и коснулся он нашей бедной официантки Роуз. Бедняжка не на шутку перепугалась, Эмиль, и ей нужна несомненная помощь настоящего специалиста, коим вы и являетесь. ?— О Господи, Роб, не пугай меня так! Что случилось?Доктор Нельсон вздохнул и, сложив руки у себя на груди, продолжил: ?— По словам Пола Рэндольфа, неизменного соседа Роуз, ближе к ночи во всем Трейлерном Парке погас свет, и страшный крик донесся с улицы. Это, как вы уже поняли, была мисс Мэриголд. По предварительным показаниям?— назовем это так?— стая птиц, ранее сидевшая на деревьях, вспорхнула и направилась в сторону находившейся у крыльца юной девушки, очевидно, чтобы постепенно набрать высоту в полете. Девушка испугалась и закрылась в доме, не пускала никого до прихода своей подруги?— Эмили Хауз, проезжей. Вскоре после ее прибытия в Трейлерный Парк наведался и всем давно знакомый старый друг мисс Мэриголд?— Расти, рейнджер. Вместе они уговорили ее покинуть Трейлерный Парк, чему препятствовал Пол Рэндольф,?— ну, вы же знаете его подозрительный нрав,?— и направились на территорию со съемным жильем, которой распоряжается Расти. Суть дела в том, что, по словам людей, она проявляла странные признаки сильнейшей паранойи и подвергалась приступам ярко выраженной паники, временами реагировала на окружающих с неизмеримой агрессией и периодически бредила о произошедшем… ?— Звучит неубедительно. Не стоит принимать все, что говорят люди, на веру, Роб. Сколько раз ты наблюдал поведением моих пациентов, Роб. Хоть раз ты видел, чтоб люди впадали в такое состояние внезапно, без причины? Ничто не возникает из ниоткуда и не уходит в никуда. Должна была быть формировавшаяся основа такого всплеска, подоплека. И то, что ты назвал побудительным событием, совершенно на него не похоже. Что рассказала сама девушка? ?— Она не хотела со мной говорить, Эмиль. Она все время уводила взгляд и проявляла крайнюю пассивность при осмотре, готова была в любой момент расплакаться и выражала чрезмерную заинтересованность в том, чтобы все оставили ее в покое. В конечном итоге она позвонила остаться подле себя только своему другу, Расти.Эмиль сочувствующе посмотрел на своего друга, но промолчал. Повертев в руках пустую чашку из-под чая, он поставил ее на стол и сел напротив доктора Нельсона, достав из выдвижного ящика психиатрический справочник и, мягко улыбнувшись, раскрыл книгу на оглавлении. ?— Роб, я чрезвычайно сильно ценю твои навыки терапевта и считаю тебя одним из лучших целителей тела человека, но, будем друг перед другом честны, твоей природной проницательности недостаточно для излечения проблем душевных. Изучи оглавление и ты поймешь, что в справочнике не найдется ни одной подходящей статьи. Психиатрия разбирает в основном расстройства личности, уход в себя, крайние границы девиантного поведения, все остальное в основном решается и при помощи психолога. Это не тяжелый случай, понимаешь? Я имею в виду, что все то, что ты мне поведал, смахивает и под другую статью. Предположим, девушка находилась в расстроенных чувствах, была доведена до отчаяния какими-то тяжелыми происшествиями из жизни, стечениями обстоятельств, испугалась стаи птиц, забежала в дом и… потеряла самообладание. Все то, что она накапливала до этих пор у себя внутри, высплеснулось наружу, и она позволила себе минутную слабость?— слезы. Что происходит, когда чужие люди вмешиваются в подобных случаях и нарушают желанное уединение? Правильно: раздражение и неприятие, отклонение этой помощи. Она не хотела, чтобы ее видели в таком состоянии. Отсюда и злость. Отчасти данное поведение можно объяснить внутренними установками и характером, ну, и испугом… Лично я вижу наличие серьезных психологических проблем, если их не решать, то, конечно, они переступят границы и станут психиатрическими, так что… Я выделю время вечером и явлюсь на осмотр, чтобы убедиться в том, что здесь нет места для волнений, но тебе скажу вот что: городу давно нужен надежный психолог. Роб, ты прекрасно знаешь, на чем я специализируюсь. И я хочу, чтобы людей спасали до того, как они окажутся в белоснежных палатах. Процент таких людей, чьи болезни можно предотвратить, есть. И не всегда во всем играет роль наследственность.Доктор Нельсон вздохнул. ?— Такие люди не хотят обращаться к психологам. ?— А встреча с психиатром, по твоему мнению, выглядит в их глазах более радужной перспективой?Док покачал головой. ?— Вы всегда были остры на язык, мой друг, но я не обижаюсь. Я понимаю серьезность вашего направления; оттого-то вы и позволяете себе подобные шуточки. Но я знаю, что в глубине души вы очень чувствительный человек, и вас беспокоит все, что происходит, вы просто не подаете вида.Эмиль Хартман опустил глаза. ?— Роб, ты знаешь, почему я выбрал психиатрию. Я верил, что людям можно помочь, и я хотел им помогать. И знаешь что? За всю свою жизнь я ни разу об этом не пожалел. Мне не тяжело. И даже не думай упоминать серьезность. Мы живем не на вулкане. Я счастлив. Если бы не моя профессия, я бы непременно пошел бы ко дну, захлебнулся бы в необъятный водах собственного самоанализа и битья, а так… Я анализирую чужие миры, и это возвращает меня в реальность, как бы абсурдно это ни звучало. Это отрезвляет меня, и я осознаю, что я еще кому-то нужен. Роб, тебе только так кажется, что пациенты не могут без меня. На самом деле это мы не можем друг без друга. Взаимообратный процесс. Профессиональная привязанность. Так было заведено. Пациенту нужен доктор, но и доктору нужен пациент. И очень часто так случается, что второй вид привязанности превалирует над первым, и тогда… ?— Мистер Хартман, скоро обход! —?донесся из-за двери настойчивый голос медсестры, и Эмиль Хартман на прощание окинул доктора Нельсона печально-нежным взором. ?— Доктору становится невыносимо больно.Роуз Мэриголд снился странный сон. Будто неясная тень, последний сгусток сознания, проносилась она, подобно бесплотному призраку, по длинной-предлинной нескончаемой шахте, обращенной к земле не горизонтально, но вертикально, и повсюду мерещились ей тяжелые цепи, вонзенные в громадные крючки, торчащие из засоренных пылью труб. Их освежающая блеском сталь, покрытая извечным слоем грунта, едва ли могла привнести истинную свежесть в ее мировосприятие, и, пронзенная неясным чувством покорности, она карабкалась наверх, по скрипучим железным веревкам, свисавшим то тут, то там с высоты неодаренных глубин, в чьих дальних теплых створках еле-еле теплился свет. Не имея ни рук, ни ног, ни тела, не видя себя и почти не ощущая, летела она, продвигаясь все дальше и дальше, по непонятному и чудному тоннелю, и, чем выше она пробиралась, тем чаще стальные плотные массивы толстых труб сменялись решетчатыми сегментами, сквозь которые, однако, все же просачивался слабый лунный свет. Дрожащим мерцанием ниспадал он на грузные оковы, и от перманентых припаенных друг к другу сечений труб то и дело отскакивали светлые сетчатые блики решетки. Она слышала тяжелое звяканье металла и мерно стелившуюся по всему участку труб бесконечную симфонию продвижения, слаженной работы механизма, целой и невредимой системы цепей, и ей казалось, будто не она карабкается наверх по цепям, а сами цепи поднимают ее наверх, к незримой цели, осознать которую она была не в силах. И ей казалось, словно она слышит чей-то голос, мужской и спокойный, и словно этот голос настойчиво и четко говорит ей что-то, рассказывает о себе, об этих трубах, цепях, решетках и пытается донести какую-то мысль, какую-то главную, ясную мысль касаемо того, как он опустился на это самое дно, при каких обстоятельствах, за какие ошибки, почему он все же продолжает карабкаться наверх, для чего, какие цели преследует, на что надеется, чего все-таки хочет получить и каким образом… Но что самое странное?— она понимала его, понимала все, на первый взгляд, сумасбродные толки о странном механизме, грозившем вот-вот заржаветь, о длинных цепях, не висевших спокойно, невзирая на то, что ветер в эти темные трубы никогда не проникает, о приторном звуке покачивания пустующих оков, о редком измельченном свете, проникающем сквозь решетки. Но главным было не это. В основном он говорил о себе, и так настойчиво, и так открыто, что ей становилось неловко. Она все слышала, она все понимала, она цеплялась за каждое слово, жадно поглощая все новые и новые речи, и, когда ее слуха коснулись главные слова, главная информация, которую ей следовало запомнить, о том, что же именно он потерял, совершив прыжок в этот неизучимый тоннель, что же именно он жаждал обрести, что же именно не давало ему покоя и заставляло карабкаться наверх, преодолевая преграды силы тяжести и превозмогая дрожь собственных рук, что же именно было его неоценимой и невосполнимой потерей, что же именно было его движущей силой, что-то важное и резкое, но в то же время что-то очень легко запоминающееся и простое, о чем толкуют практически все в округе, произошло непоправимое: она ощутила чувство невесомости и почти сразу же?— чувство стремительного падения вниз, но куда?— назад в глубины бездонных труб или же в какое-то новое место?— она ответить не могла, пока не ощутила себя лежащей на холодном и темном полу, увенчанном вековечным слоем пыли, дряхлой и такой пустынной… Гул отчетливого голоса продолжал эхом отдаваться в ее ушах, и, пока он звучал, она прекрасно понимала всю суть рассказываемой ей информации, она поддакивала, соглашалась, переживала, поддерживала, ее сердце обливалось кровью?— иными словами, все сказанное таинственным незнакомым повествователем находило отклик в ее душе; но, когда его голос отдалился, а потом и вовсе заглох, развеянный дуновением слабого ветерка, она все позабыла, как вчерашний полуночный сон, и такие простые фразы, такие важные слова, близкие ее сердцу, фразы о предупреждении, мольбы не повторять чего-то безнадежно канули во тьму, в неопределенную неизвестность. Когда она осознала, что обрывки столь неизбежных и необходимых советов навсегда затерялись в ночной нерассекаемой тишине, в том самом длинном и престранном коридоре с тяжелыми оковами, новый приступ отчаяния подкатил к ее груди, своими сумрачными отростками проникая ей в легкие, проникая ей в сердце, и ей начало казаться, словно она задыхается от этого горя, от этого нестерпимого осознания, что без утраченных позабытых слов она не выживет.Но давайте не будем лукавить и скажем так, как оно есть: ничто, единожды услышанное нами, что находило отклик в нашей душе, не может быть утрачено или позабыто. Рано или поздно мы все равно придем к нему, вернемся к его исходной точке наивысшей мудрости и вспомним все, слово в слово. И то знание, которое получила Роуз этим днем в продолжение своего сна, никуда не уйдет, оно уже навеки будет ее, заглушенное тоннами других звуков, но не прерванное и не затерянное. Оно будет жить в ее груди, спрятанное глубоко в душе, и обязательно выйдет наружу в час нужды, но пока этот час не настал, оно будет сохранено в полной секретности и в полном безмолвии, неприметно руководя ею и направляя в правильное русло. Таков был четвертый закон этой Вселенной. Все, что недоступно придирчивому слуху нашего разума, улавливает душа, сохраняет глубоко в себе и освобождает, только когда нам это поистине нужно. Оттеночное мышление.?Я узнаю тебя по тайному знаку, Ты узнаешь меня по перстню на пальце; Наша память хранит забытые песни, Мы умеем плясать первобытные танцы??Но на этом увлекательное приключение сна, затянувшего Роуз, не завершилось. В следующее мгновение она нашла себя посреди пустынного книжного магазина, который более походил на склад старого барахла, нежели на то уютное заведение, которым славился солнечный Брайт Фоллс. Абсолютно на всех его предметах лежал толстый слой пыли, пол, холодный и мрачный, был и вовсе как будто усеян бесконечным маревом опилок, а каждый угол, затесненный и погруженный во мрак, был забит прямо целыми комками этой древней пыли, хотя, к слову сказать, паутины не было видно нигде.Вместо книжных полок?— громоздкие книжные шкафы из темного дерева, вместо витрин?— огромные диваны, на которых лесенкой были сложены многочисленные тома неизвестных авторов.Роуз подошла к одному из таких стеллажей и удивилась: книги, обернутые в плотную заводскую пленку, еще совсем не распечатанные и не видавшие заботливых рук преданных читателей, были все присыпаны вредным и навязчивым порошком пыли, и на их темных безынтересных обложках виднелись странные слова на совершенно не знакомом для Роуз языке, и какую бы книгу она ни взяла, название каждой представляло для нее загадку.?Cuor mi?, ?Foto di noi?, ?Ombra dell'estate scorsa? и это странное, но, по крайней мере, короткое?— ?Cuotas?. Роуз роняла на пол книгу за книгой, но спасения в этой интеллектуальной битве так и не последовало: все книги были на иностранных языках. Она отошла в сторонку и приблизилась к другому дивану, произведения на котором имели для нее вполне понятные заголовки.?Как раскритиковать критика?, ?Как обмануть обманщика?, ?Как украсть у вора? и не только?— в продаже появились и горячие новинки, которые все готовы брать нарасхват, такие, например, как ?Как найти смысл в бессмысленном? и ?Как придать значение тому, что никакого значения не имеет?. Роуз усмехнулась таким абсурдным и априори насмешливым, саркастическим названиям, но в глубине души закрались и нотки сомнения: ?А стоит ли все это считать действительно таким уж абсурдным??В стороне от нее виднелся целый книжный шкаф с выставленными в хронологическом порядке книгами Стивена Кинга, а чуть поодаль от него?— о Боже мой! —?долгожданная презентация новой книги Алана Уэйка, написанной после продолжительного творческого кризиса и затишья и обреченной стать настоящей легендой с момента своего выхода в свет. ?В пасти смерти??— так гласило громкое название, и Роуз, не в силах сдерживать нахлынувший на нее восторг, моментально ринулась к этой удивительной, потрясающей, бесценной находке. Упустить такой шанс! Быть первой, кто прочитает столь долгожданный и яркий шедевр, успеть, пока настырная толпа других фанатов не раскупит все до единого экземпляра, стать обладательницей столь интригующей и вместе с тем пугающей книги, доказать всему миру, что вот она я?— самая преданная поклонница нового Гения Ужасов!Хлопнув в ладоши, Роуз, сияя от счастья, чувствуя невероятную слабость в ногах и дрожь по всему телу, осторожно взяла в руки написанный роман, словно новорожденного ребенка, и хотела было насладиться первыми строчками сего творения, но не тут-то было: зазвенел колокольчик, входная дверь отворилась, и подул сильный порывистый ветер, от прикосновения с которым бестселлер в руках Роуз попросту превратился в пепел. Разъяренная прескорбным невежеством и непростительной халатностью нового покупателя, она хотела было уже повернуться к нему и поучительным тоном воскликнуть: ?Как вам не стыдно!?, но, обернувшись, чуть было не потеряла дар речи. Новым покупателем оказался не кто иной, как сам Алан Уэйк собственной персоной. Он аккуратно прикрыл за собой дверь и, вероятно, не заметив Роуз, стал оглядываться по сторонам.Девушка решила не терять времени зря и обратить его внимание на себя самостоятельно. Она восторженно воскликнула: ?Мистер Уэйк, я так рада вас видеть! Вы мой любимый писатель!??— и это сработало. Он действительно повернулся к ней, и на его губах застыла идеальная улыбка, обозначавшая явное дружелюбие. Она отважилась было подойти к нему поближе, безудержно выражая свое несравненное восхищение всеми его талантами, как вдруг что-то за раз передернуло ее и остановило. Его улыбка, такая безупречная и добродушная, еще ни разу не ослабила своего сияния; его глаза, такие чистые, как небесный свод, еще ни разу не выразили ни одной другой эмоции, кроме как неизменного простодушия, и его взгляде, в его кротком и любезном взгляде было нечто, чего у настоящего человека быть не должно…Она неуверенно подалась назад, не сводя с него глаз, и, потрясенная открывшимся перед ней обстоятельством, беспомощно прошептала: ?Мистер Уэйк, как же это…?Но его улыбка не дрогнула даже тогда, когда дверь позади него вновь отворилась под напором сильнейшего ветра и, зацепив своей ручкой высокую башеньку из книг, с грохотом повалила их наземь. В комнату ворвался холодный воздух, пахнущий приближающимся штормом. Словно по какой-то сверхъестественной инерции, из-за какого-то еле ощутимого толчка вслед за предыдущей стопкой книг на пол стали дружно высыпаться и другие, находившиеся в полной изоляции от первых и, соответственно, не имевшие совершенно никаких очевидных причин падать. Книжный магазин наполнился невероятным грохотом ударяющихся о пол громадных и пыльных томов, и все облако нечисти, до этих пор мирно расстеленное внизу, поднялось чуть выше.?А странная улыбка все никак не сходила с его лица…?Роуз, зажатая с одной стороны хаосом рушащихся книжных рядов, а с другой?— неестественным и сюрреалистическим Уэйком, уже едва могла вымолвить хоть слово. По ее коже уже давно завершили свой марш все возможные мурашки, и ноги подкашивались не от безумного желания поговорить со своим кумиром, а от чувства более первородного и глубокого, более жуткого и жестокого…?От страха увидеть…?Мучительно покачав головой и в расстроенных чувствах сжав губы, она все же предпочла суетливый хаос у себя за спиной глупой и поддельной улыбке точно так же поддельного Уэйка, который только выдавал себя за ее кумира. Присмотревшись к нему поближе, Роуз поняла, что это лицо, хоть и носило основные черты ее любимого автора, не имело с ним больше никаких сходств: эти безупречно выточенные скулы, высокий лоб и уверенный взгляд вперед едва ли можно было сравнить с лицом, которое всегда смотрело на нее с экрана телевизора и которое она всегда видела последним перед сном. Нет, это был совершенно не Мистер Уэйк, а его непонятная жалкая копия! Но кому принадлежало это сумбурное и неубедительное творение, кому понадобилось так издеваться над ее любимыми чертами?Внезапно весь свет в помещении погас. И под дружный оглушительный шум падающий книг с потолка полилась черная, как беззвездная ночь, смола. На стены, на пол, на диваны, на прочую мебель в тот же миг обрушились тонны черного вязкого дегтя.На Роуз накатило прежнее отчаяние, и она, не зная, что делать, кинулась опять навстречу лже-Уэйку, надеясь все же, что он даст ей дорогу. Но бездумная копия продолжала все так же бессмысленно улыбаться, не понимая даже, что происходит нечто ужасное.Роуз в ужасе застыла на месте, а затем упала на пол. Из дальних углов комнаты послышались дикие крики озлобленных птиц. По полу черным течением разносился океан тьмы. Нескончаемые книги продолжали падать.Слезы невольно полились из ее глаз, и она, содрогаясь и еле находя в себе силы упираться ладонями в пол, в полном отчаянии взглянула на Уэйка. Его улыбка все так же ничего не значила. Его взгляд был все так же пуст. Он был всего лишь куклой, лишенной души.Роуз закрыла глаза и разрыдалась сильнее.Через мгновение она ощутила, как кто-то коснулся ее плеча.