Свет (1/1)

Барбара Джаггер не знала, что ей делать. Впервые за столь долгое время в ее владениях появился посторонний, совсем не изученный человек, поступки которого со стороны казались непредсказуемыми и необъяснимыми, а мысли?— туманными. Она не могла прочувствовать ее до конца, сколько бы ни прикасалась к ней и сколько бы ни окружала ее невидимым шлейфом очарования, своего собственного очарования. В этом неравном бою не могло быть ни выиграшей, ни поражений, поскольку не было ни соперников, ни борцов: все беззвучно скатывалось и сводилось к одному и тому же?— молчаливому созерцанию, подернутому дымкой недоверия.Чем больше Барбара Джаггер всматривалась в новоприбывшую девушку, тем больше она понимала, что та смотрит на нее тоже?— и видит. Чем больше она следила за словами, которые та выводила у себя на листках, тем больше она сознавала, что это бесполезно?— останавливать ее. Чем больше она вникала в суть написанного, тем больше понимала, что это бессмысленно?— вмешиваться. Она не посягала на ее могущество, но и подчиняться не хотела. Она просто проходила мимо, словно призрак, словно легкое дуновение ветерка, что колышет верхушки леса, словно быстрая река, несущая свои воды далеко-далеко, словно все те предыдущие тысячи смельчаков, оставшиеся в городке ночевать. Но она не была одной из них. Она несла в своем сердце другой огонь и другую веру, а в глазах ее плескалась совсем иная грусть. Ее мучили совсем иные страхи, она откликалась на совсем другие имена, в ее душе пылал совсем иной огонь, но, тем не менее, он не грозил спалить в своем яростном пламени весь лес и не грозил поджечь собою город. Что ей нужно было? Чего она искала?Барбара Джаггер впервые не знала, что ей делать, и нужно ли делать вообще. Она просто в недоумении смотрела на девушку, понимая, что без посторонней помощи она не обойдется. Ей нужен был совет, и желательно было искать его у того, кто ведает всем, кто все понимает и видит. А до тех пор она не могла проникнуть в нее, не могла почувствовать на ощупь ее огонь и выяснить его природу или же… просто не решалась. Темная Сущность знала одно: в ней была эта жилка, та особая жилка, которую она так давно ни у кого не встречала. Знала и все равно задавалась вопросом: к чему луна вторая, коль первая еще сияет?Она отошла в сторону и призадумалась. Согретый день постепенно клонился к ночи, которая вот-вот должна была объять Брайт Фоллс, но она этому была не рада. Уж лучше пусть бы свет сиял. Столько было нерешенных вопросов, столько загадок… И вот еще одна. Что с ней делать? Представляла ли она собой угрозу?Еще раз пристально осмотрев незнакомку, Темная Сущность сделала пометку на полях собственной памяти: еще совсем юна, непредсказуема, упряма, ранима и тонка, семнадцати лет, начинающий маг.Она бесшумно удалилась еще на несколько шагов, убеждаясь в том, что, в принципе, если не шуметь, то все-таки ее не видно, и скрылась в темени лесной. До следующей встречи.Карл Стакки никогда не любил возиться с бумагами, будь то заполнение мелких бланков, составление отчетности либо же стандартные пометки в записной книжке, столь необходимые в его работе. Этот день выдался на удивление напряженным, и ему приходилось выполнять нелюбимые действия в два раза чаще. Телефон буквально разрывался от телефонных звонков, и ему приходилось сидеть в своей унылой конуре, отвечая незнакомым людям и потенциальным съемщикам, рассказывая о своих выгодных предложениях и уверяя, что они больше нигде не найдут условий получше.Все это было так и одновременно?— нет. Стакки никогда не был таким человеком, который мог бы идти на компромисс, жертвуя своей привычной зоной комфорта и меняя уже заведенный обычай ведения дел. С одной стороны, стараясь привлечь как можно больше клиентов, он пытался сохранять свое обыденное добродушное расположение духа, повествуя о неизмеримых красотах здешней природы и мирном нраве местных жителей, готовых в любое время прийти на помощь, независимо от времени суток и прочих маловажных формальностях. Он расхваливал прекрасное местоположение своих лачуг, не забывая прибавить, что построены они по высоким современным стандартам и способны удовлетворить потребности наиболее требовательного и придирчивого клиента, не оставив того равнодушным и обязательно заставив того вернуться сюда еще раз. Но с другой стороны, как человек, предоставляющий жилищные виды услуг, он был очень непоколебим и строг в порядке оформления арендных договоров и действовал по принципу ?вам не подходят мои условия?— ищите другого рантье?. Слишком жесткие и настойчивые правила съема многих звонящих отпугивали, но было немало и тех, кто беспрекословно соглашался. Знающие Стакки были прекрасно осведомлены, что, если тот упрется в свое, то сдвинуть его уже никак не получится.И в этот вечер, после многочисленных отказов и неудачных попыток хоть с кем-то договориться, его жильцы нашли его сами.Раздался очередной навязчивый телефонный звонок. Карл Стакки в ту же секунду поднял трубку. Звонила девушка. ?— Здравствуйте, мистер Стакки. Я звоню вам по поводу объявления, которое вы даете в интернете насчет свободных домиков у самого побережья. Я давно засматриваюсь на ваш спокойный городок. Мне нужен дом на двоих человек. ?— Эм… Здравствуйте, мисс… миссис… ?— Миссис Браун. ?— Хорошо, миссис Браун, я вас услышал. У нас действительно пустует пара замечательных просторных домов, выполненных по-настоящему в изысканном стиле,?— вы будете приятно удивлены. Везде настоящее дерево, лакированный паркет, неимоверно удобная мебель… Вы нигде не найдете предложения получше. Так… а на какое время вы собираетесь брать аренду? Как долго?Несколько секунд из трубки доносилась одна тишина, но потом девушка все-таки ответила: ?— Начало осени. Сентябрь. Да, именно сентябрь. Как долго?— пока не решили, начальный срок?— две недели, а там посмотрим. Нужен действительно лучший дом. Вопроса в деньгах нет. Нас устроит любая плата, на ваши условия мы также согласны. Нам… с мужем очень хотелось бы отдохнуть от городской суеты, понимаете? К сожалению, сорваться прямо сейчас к вам не можем, нужно уладить кое-какие дела. Но через время… вполне. Немного позже я позвоню, чтобы окончательно уточнить все детали. Всего вам доброго, до свидания. ?— Хорошо, как скажете. Я выберу наиболее подходящий дом. Будьте спокойны. До свидания.Когда на линии послышались гудки, Карл Стакки положил трубку и раздраженно пробурчал: ?— Голубки… Как же вы меня уже все достали… Из года в год одно и то же. История идет, а суть так и не меняется…Он сложил все оставшиеся на столе бумаги и сунул их в выдвижной ящик, что-то еще тихо проворчав и искоса посмотрев на висевший на стене напротив календарь так, будто это он является виновником всех несчастий.Затем, отпив чуть-чуть уже остывшего чаю, он сложил руки на груди и начал усердно раздумывать. ?— Да, наверное, пора что-то менять.И именно в этом момент на улице послышался какой-то странный шум.Старый дом был напрочь пропитан запахом сырого дерева. Куда ни кинься, куда ни взгляни?— везде сверкают лампы, заливая начищенный пол и аккуратные стены ровным светом, везде царит атмосфера небывалого уюта и волшебства, если притронешься к мебели?— ощутишь безупречную, незапыленную поверхность, если поднимешься по лестнице?— услышишь приятный глухой топот, заглянешь в верхние комнаты?— вдохнешь сохранившийся аромат летних деньков, когда это логово предстало пред ними в полной красе. Ты можешь обойти всю постройку, ты можешь заснять ее со всех ракурсов, как соблаговолишь, ты сможешь часами просидеть на корявом пеньке, оставшемся возле крыльца, вдыхая пряный аромат майских трав и только что распустившихся цветов, но ты никогда… слышишь? —?никогда не отделаешься от запаха сырости, и в этом-то и есть весь секрет.Ты можешь воскресить прошлое, можешь выдернуть счастливые моменты и места цепкой хваткой, можешь вдохнуть в него жизнь, заставить вновь сверкать и быть идеально чистым, можешь зарыться в него, поселиться, остаться в нем жить, но тебя никогда не покинет противное чувство отвращения и душевной пустоты, ты никогда не заполнишь видимость смыслом. Сколько можно? Зэйн обходил этот дом сверху донизу и все никак не мог понять, в чем же он допустил ошибку, и почему их птичье логово больше не пахло эфиром, как раньше. Он хватался за голову, пытаясь придушить отчаяние, он грустно опускал глаза, утомленный бесплодными раздумьями, он бродил бесцельно по пустынным коридорам, надеясь отыскать правильный ответ среди затопленной мебели в то время, как ответ был спрятан глубоко внутри него, и бился слабо, и отбивал печальную мелодию, которая была никому не слышна… даже Зэйну. Вряд ли он когда-нибудь задумывался над причиной собственной боли, вряд ли он нырял так глубоко… До этого момента.Зэйн достал из сверкающего превосходством шкафа намокшую обувную коробку, в которой хранились его последние произведения, посвященные как и Барбаре, так и себе, он достал их и бросил на стол перед собой. Что-то нужно было срочно менять. Сгнивший механизм начинал давать сбои. Размокшиеся чернила стали растекаться по бумаге, искажая первоначальный смысл и кардинально меняя направленность стихотворений. Старые строки было уже не разобрать, по промокшей бумаге безнадежно плавали кляксы, надоедливо собираясь в новый формат?— поэму совсем другого жанра? И что ему оставалось делать? Он не узнавал своего произведения?— эти строки не имели ничего общего с тем, что он писал ранее. Эти фразы будто бы принадлежали перу другого автора. Он будто бы написал то, чего никогда не писал. Перед ним на столе лежала тяжелая повесть, наполненная сарказмом и тьмой, постоянной самоиронией и необоснованной критикой. И было до конца не ясно, проза то иль лирика. Слова постоянно бегали по бумаге, каждый раз меняя свой смысл и окраску, то уменьшаясь в размере, то увеличиваясь. Абзацы каждый раз меняли свою длину, выделывая с разметкой такие штуки, что рукопись грозила стать вторым ?Домом Листьев?, а чернила, разбавляясь книзу, постепенно стекали с бумаги на пол.Томас Зэйн в ужасе откинул ближайший листок на угол стола.Во всем доме резко погас свет.Входная дверь с шумом распахнулась.В комнату повеяло холодом.С горечью и сожалением закрыв глаза, Томас Зэйн прошептал: ?— Барбара.Слово за словом. Строчку за строчкой. Я выводила в надежде, что когда-нибудь мои записи пригодятся другим людям, что когда-нибудь они найдут их и обуздают свою гордость, прочитают и найдут для себя хоть что-то важное, хоть что-то ценное, в чем бы они могли утолить свою боль и сожаления, но пока все шло совсем по-другому: боль выплескивалась только из меня, оставаясь черными разводами на бледно-желтой бумаге, образуя заковыристые и длинные предложения, достаточно сложные для разбора. Откуда это все бралось? Мне было очень сложно ответить, поскольку порой я сама пугалась невозможностью написанного и скорее хватала чужие записи, чтобы вникнуть в знакомую и понятную мне атмосферу и насладиться чем-то, что за столь долгие годы успело стать для меня по-настоящему близким. Это очень трудно объяснить, но бывают такие моменты, когда спустя всего пару лет оглядываешься на свои старые произведения и не веришь, что их автором являешься действительно ты. Что-то меняется. Ты перечитываешь их раз за разом и каждый раз открываешь для себя что-то новое, на что ты совершенно не обращал внимания во время написания и чего ты совсем не имел в виду. Книга начинает жить своей собственной жизнью, подчиняясь своим собственным правилам и диктуя их тебе. Персонажи ведут себя совершенно неконтролируемо и совершают те поступки, которые они бы не должны были совершать исходя из первоначального замысла. Ты смотришь на свое чадо глазами родителя и не можешь поверить, что тебе нужно отпускать даже то, что когда-то ты написал, просто потому, что оно, как живой ребенок, выросло и начало жить своей жизнью. Это неописуемо, но это стоит того, чтобы быть описанным. То, как автор становится таким же читателем своего собственного произведения, строптивого и загадочного. И все же нет… Это необъяснимо.Я лежала на сочной майской траве, полностью выбившись из сил и нарушив все обещания, данные и себе, и Расти. Я не успела завершить свое дело до заката. Я даже не пыталась. Конечно, я могла бы предугадать все последствия от такой вылазки, могла бы даже не идти, но сердцу не прикажешь. Я хотела взглянуть на реку, и я на нее взглянула. Я хотела сделать пару набросков в скетчбук, и я их сделала. Я хотела записать свои мысли, и я их записала. Просто не смогла вовремя остановиться и, даже когда последние солнечные лучи погасли, продолжала судорожно писать, будучи не в силах прерваться. Я закончила. Поставила последнюю точку и свалилась без сил. Как оказалось, даже после двухчасового письма ослабеваешь и телом и духом и уже не можешь выполнять все в привычном темпе. Лишаешься самого себя. Отдаешь все своему произведению.Я открыла глаза и посмотрела на небо. Местами иссиня-черное, местами приглушенно джинсовое, оно было полностью объято неспокойными облаками, несущимися атмосферой куда-то на запад, в сторону от Брайт Фоллса. Со стороны казалось, будто кто-то провел невидимой рукой по темной гложущей бездне, оставив на ней свои светло-серые отпечатки и затемненные полосы, предшествующие им. Ночь была беззвездной и темной. Только на одном маленьком участке небосвода, сквозь разрозненные клочья пушистых облаков, пробивался мягкий лунный свет. Разбирался ветер.Как бы ни хотелось в иные минуты остаться на прежнем месте, развести согревающий костер, безмятежно закрыть глаза и уснуть под ослепительно-нежной россыпью звезд, сияющей, но скрытой плотной дымкой движущихся воздушных масс, посреди тихого и в то же время беспокойного леса, где-то на окраине всего мира, в самом сердце природы. Но, увы! Ничто не может длиться долго, не изменяясь и не вынуждая двигаться дальше, к новой константе и новому милому миру.Я поднялась на ноги и достала из своей сумки фонарик, отданный мне Расти. Умеренный желтый пучок света, пробивавшийся из него, мерно рассеивался по всему туманному пространству, на которое падал, освещая дальнейший путь и даря надежду, что обратно получиться добраться безо всяких казусных происшествий. Впереди дружелюбно маячили теплые огни туристической тропы, а по бокам на сотни метров разрастался глубокий лес, со всех сторон доносились мелкие шорохи и вздохи ночных птиц. Постепенно начинал оседать туман.?Как же так? —?помнится, подумала я. —?Ну и погодка, для всего очарования только и дождя не хватает, хотя местный климат вряд ли допустит в скором времени хоть одну каплю с неба… Как же быстро меняется здесь погода, еще совсем недавно была отличная видимость, и ветер дул потише…?Дальние огни туристической тропы уже мерцали, подобно звездной пыли, окутанные миллионами ярких частичек, разряжающих воздух, и получающийся свет, подобно сотням огненных шаров, распространялся по поляне пронзительными вспышками, от которых, замирая, отходили более слабые разрозненные лучи. Подул сильный ветер, и с каждый шагом, проделанным в странном ощущении дежавю, мне казалось все больше, что лес начинал оживать в неестественной форме, наращивая все большие и большие объемы.Сбоку донесся звук заведенного мотора, но он был настолько дальним, что разобрать его природу было практически невозможно, да и ненужно: мало ли кому пришло в голову прокатиться по ночной дороге, не следя за спидометром и сбивая все попадающиеся таблички и фонари. По слухам, сорвиголов в здешних краях было хоть отбавляй, а если верить некоторым информационным колонкам к газетах, лишь за последний месяц было зарегистрировано более десятка странных происшествий на дороге, связанных в основном с потерей водителями бдительности и внезапными заносами в столбы и прочие фрагменты инфраструктуры. Все жаловались на резкое ухудшение видимости, непомерный туман и частые перебои с электричеством, хотя веских причин для этого не было: плановые ремонтные работы не проводились, отключений не было, и вся сеть в целом была исправна. Многие, смеясь, списывали все на мистику, которая присутствовала в истории городка с момента его основания; тем же, кому было не до шуток, оставалось только беспомощно разводить руками и совершенно искренне недоумевать: местные ничего подозрительного по ночам не слышали и в подобные передряги не попадали. Ну, а особенности климата?— они на то и особенности климата, чтобы к ним привыкали.Мне было трудно не согласиться с последним утверждением, и все же, взойдя на ступеньки деревянной лестницы и утонув в усмиряющем потоке благодатного света, я почувствовала громадное облегчение: здесь я была под надежной защитой, хотя никакой весомой угрозы по другую сторону начерченной границы между светом и тьмой я для себя не находила. Мне просто так сказали. Просто мне так все объяснил Томас Зэйн.Это заняло бы всю толщину записной книги, всю продолжительность моего повествования и даже малейшие окраины обложки, это грозило бы выйти далеко за границы допустимого и имеющегося у меня материала, если бы я начала рассказывать полную историю моего знакомства с этим загадочным и таинственным человеком… И оставался ли он до этих пор человеком или же уже успел превратиться всего лишь в сгусток света, всего лишь в долговременное воспоминание, всего лишь в жестокую игру разгоряченного сознания, идею, сон, которого на самом деле никогда не существовало…Последнее было бы наиболее страшным признанием, поскольку за ним последовало бы и другое, более мрачное и долгозвучное?— весь этот сумеречный мир мог бы оказаться ничем иным, как проекцией, злобной и болезненной проекцией, столь необходимой и важной, но призрачной, легко деформируемой, непостоянной… Пока я находилась на пересечении тьмы и света, пока я ходила в столь непростительной близости от Темной Обители, мою голову посещали разные мысли и идеи, в основном противоречивые. И одну из таких идей я смело высказала Томасу Зэйну, на что он только спокойно улыбнулся и смолчал. Я чувствовала эту кроткую улыбку сквозь затуманенное стекло скафандра, сквозь холодную толщу брони, натянутую им на хрупкое и израненное тело, покрытое многочисленными шрамами и рубцами… Я никогда не видела его лица, я никогда не видела его морщин, я никогда не пыталась выведать у него, кем он был на самом деле, никогда не видела его улыбки, но когда она появилась, я ее почувствовала. И именно в тот момент я поняла, что он был точно таким же человеком… Живым и реальным. Реальным, как свет, и реальным, как тьма.И кто знает, возможно, пока я задавалась многочисленными неисчерпаемыми вопросами о его происхождении, он точно так же сомневался в моем существовании, взирая на меня, как на дальнее воспоминание из будущего, как на шаткий ненадежный призрак с размытыми очертаниями, как на блуждающий огонек, способный завести его в самую чащу леса, в самую пропасть. Он смотрел на меня глазами наставника, я смотрела на него глазами затерявшегося путника, но в конечном счете получалось одно и то же. Наша реальность была такой иллюзорной. Мы до бесконечности сомневались друг в друге.А все-таки я так и не рассказала, с чего все началось.А началось все с того самого дня моего первого прибытия в Брайт Фоллс, семь лет назад, жарким июньским утром, когда я бродила бесцельно по наиболее ?оживленным? улицам городка и вдыхала разносящийся повсеместно аромат горячих напитков, новых книг и опилок. Уже тогда в атмосфере витала предпраздничная суетливость?— все коренные жители города с нетерпением ожидали Дня Оленя, готовились к нему задолго до его наступления и всем приезжающим туристам старались передать хоть капельку исконно традиционной культуры местечка, заразить непомерной тягой к легендам, сказаниям и рок-балладам. В то время наплыв туристов был не так огромен, и дефицит личного пространства ощущался не так остро. Ничего не стоило завязать увлекательную беседу с кем-нибудь из прохожих, и все они склоняли тебя к одному и тому же?— к культуре. Удержаться было просто невозможно. Вот не удержалась и я.В разговоре с одной женщиной я была полностью убеждена, что мне просто необходимо узнать об этом месте больше, мне просто необходимо пропитаться сказочной атмосферой изнутри, ощутить город в своем сердце, услышать его особенный, ни на что не похожий ритм и начать наконец шагать в такт музыке, которую слышат все, кроме меня. Это была просто удивительная женщина. С ней никто никогда не чувствовал одиночества?— она всех принимала как братьев и сестер. Оглядываясь назад, я могу смело сказать, что она есть, была и будет душой этого мира. Жаль только, что нам тогда пришлось так быстро распрощаться…Она сказала мне найти сочинения Томаса Зэйна, сохранившиеся в старых архивах библиотеки Брайт Фоллса. Но я так ничего и не нашла. Мне сказали, что все было утеряно после трагического извержения вулкана, приведшему к затоплению острова, на котором жил Томас Зэйн и хранил большую часть своих произведений. Мне сказали, что он не был уж таким популярным, о его таланте знали в основном только местные. Если кто-то и цитировал строчки из его произведений, то это происходило машинально, они были очень яркими и живыми, достаточно быстро въедающимися в память, и люди даже не удосуживались запомнить имя автора.Я пыталась найти ту женщину, чтобы расспросить ее по этому поводу, но она исчезла бесследно. Никто в городе не припоминал ни ее внешности, ни ее заразительной склонности танцевать?— она будто бы канула в воду.В один из погожих дней я раздобыла карту и отправилась на озеро Колдрон, чтобы хотя бы взглянуть на странное место, пропитанное атмосферой поэзии и искусства. Плавать я не умела, поэтому говорить о погружении в воду в поисках разрушенного дома было бесполезно. Даже если бы я это сделала, вряд ли я бы нашла среди груды досок и песка рукописи, целые и невредимые. Все разрушила вода, и об этом нечего было говорить. Я не верила в то, что там еще можно было что-то найти.Сидя на прибрежном камне и бездумно вглядываясь в спокойную гладь озера, я была увлечена только одним: последние лучи солнца, тонущие в прогретой пучине темной бездны, причудливо отражались и рисовали дивные картины леса, склонившегося к самому озеру. В размытом отражении изогнутых ветвей и испещренных тонкими линиями листьев я видела свое отражение, уставшее и совершенно не понимающее, что именно оно здесь делает. Я никогда не слышала и строчки из поэм, ранее озвученных где-то здесь, неподалеку. Я никогда не была большой поклонницей поэзии и не гонялась за редкими сборниками сочинений. Я не писала статью об этом месте. Я не была знакома лично с Томасом Зэйном, да это и было невозможным: его дом ушел под воду еще задолго до моего рождения. Он не был моим отцом. Он не был моим наставником. Я его просто не знала. Но что-то приковало меня цепкими оковами к этому месту, и я не могла даже пошевелиться. Что-то подсказывало мне, что это?— именно то место, где я сейчас должна была находиться. Что-то не пускало меня, и я, лишенная любых конкретных мыслей, потерявшая безвозвратно счет времени, позабывшая, наконец, о своем здравом рассудке, просто сидела на огромном прибрежном камне и бездумно смотрела в воду. В своем отражении я видела безразличие.Но ничто не может длиться вечно, даже бесцельное неосознанное ожидание. Случилось нечто, что как рукой сняло мою давешнюю грусть и скуку. На водной глади я увидела выныривающие белоснежные листки бумаги, на которых, купаясь в уходящих за горизонт лучах скрывающегося дневного светила, блестели слова, аккуратно выведенные насыщенными чернилами. Прошло всего мгновение, и, казалось, вся непрозрачная пелена озера Колдрон усеялась бесчисленными белыми лепестками, искусственно созданными человеческой рукой. Все они бесшумно направились к берегу, и я, охваченная не то подсознательным страхом, не то священным трепетом перед свершившимся чудом, с опаской ступила в воду. Я взяла первые попавшиеся листки и замерла в непередаваемом шоке. Все они были настоящими рукописями. Я поднесла верхнюю к глазам и прочитала:?Он не знал, Что за озером, Которое он домом звал, Лежит океан, что Глубже, зеленее, мрачнее… Где… Волны одновременно Буйны и безмятежны… В тех портах я бывал, В тех портах я бывал…?Я не могла поверить своим глазам. Я держала в руках чужую рукопись, затопленную, затерянную и вновь обретенную, всплывшую на поверхность. После стольких лет… Она все еще была цела, она все еще хранила отголоски того времени, она все еще волновала душу…Нет, ничто не может длиться вечно, но и ничто не исчезает бесследно: где-то рядом есть всегда дверь между прошлым и будущим, между былью и мечтой, и, если встать между этими хрупкими стенами, у самого дверного проема, то можно тихонечко подглядеть. Прошлое все еще хранит тепло несказанных слов. Будущее все еще таит огонь невыполненных действий.Я улыбнулась и увидела чуть поодаль еще одну тень, совсем не похожую на обычный силуэт, сотканный из мрака. Эта тень сияла неисчерпаемым светом. Я обернулась и потеряла дар речи. Передо мной стояла фигура, с ног до головы облаченная в белую броню?— тяжелый скафандр. Он скрывал лицо человека, которого я никогда прежде не встречала и не знала, но со стихами которого уже была ознакомлена.Я не знала, что сказать. С момента нашей первой встречи прошло уже целых семь лет, а я все еще не знаю, что сказать. Но я знала одно?— сколько себя помню, с тех пор я неминуемо хотела вернуться сюда обратно, меня неминуемо влекли воспоминания о светлом доме из дерева, затонувшем для местных и не затонувшем для одного-единственного человека?— его законного владельца. Я бредила этими плавно поскрипывающими досками, я бредила этими тихими и уютными стенами, я бредила идеей, что когда-то смогу прикоснуться к печатной машинке, оставленной в комнате наверху. Я смотрела на этот дом и мир, окружавший его, как на Обитель Света, как на путеводный луч, пронизывающий тьму, как на луну, спустившуюся к озеру с неба, с негаснущей надеждой, глазами одиннадцатилетнего ребенка.Но я не хотела вернуться сюда в бурю, хотя и знала, что в штиль сюда никто не попадает. И я вернулась в тьму, в одну из самых глубоких ночей, когда совсем не ожидала вернуться. В безветренную долгую ночь и продолжительный серый день. Я умирала от скуки и непонимания, а излечила разрушенные иллюзии и одиночество. Таков второй закон этого мира. Ты никогда не знаешь, какой путь тебе предстоит пройти, и как много времени он у тебя займет, к чему он в конце концов тебя приведет. Ты можешь бесконечно долго бежать за одной-единственной звездой, а упасть в полном бессилии совершенно перед другой. Ты никогда не знаешь, что именно ждет тебя в конце определенного пути. И кто именно.Я говорила все это Зэйну, что он внимательно слушал и просил не сбиваться с пути. Моей путеводной звездой был его свет. И все же… во мне всегда сидел интерес хоть на мимолетное мгновение ступить во тьму и выяснить, что скрывается за ее бархатной черной вуалью…И вот теперь, преодолевая шаг за шагом сквозь промозглое замершее пространство и вдыхая едкий дым собственных сомнений, я могла с уверенностью сказать, что все было не зря. Мое последнее путешествие и возвращение назад было не напрасным. Впереди я по-прежнему видела свет.?Свет, который скоро погаснет?.Луч от фонарика проскользнул по гладкой поверхности камня и тут же канул в высоких зарослях кустов. Я не могла поверить в реальность происходящего. Неужели кто-то бы оставлял на камнях такие зловещие фразы, выведенные броской желтой краской? Да еще и полностью соответствующие твоим рассуждениям? Что за бред? ?— Бред или не бред, а на желтую краску не действует запрет!Позади меня послышался чей-то громкий, раскатистый смех, наполненный непонятным мне задором и ликованьем. Я резко обернулась, но в то же мгновенье услышала точно такой же смех с другой стороны, и с другой, и с другой… Казалось, будто эта гротескно зловещая мелодия доносилась со всех концов леса, из каждого ущелья, из каждого обрыва, из каждого кромешного угла, и этот странный гул… гул в голове… все нарастал и нарастал.Я была окружена. Я слышала рыскающие шаги в непроницаемой темноте зарослей, я слышала хриплое дыхание, застывшее промеж корявых ветвей клена, я слышала топкие, тяжелые шаги, и каждый раз они раздавались все ближе и ближе ко мне. Я слышала хруст обвалившихся суков, я слышала взмахи холодной стали, слышала рвущееся, как гитарные струны, напряженье между нами, но я ничего не могла видеть, ничего не могла различить за плотной пеленой ночного мрака. Я была в безопасности, пока находилась недалеко от света, но едва ли это могло утешить меня: я точно не знала, боятся они света или нет. Я не знала, чего они от меня хотели. Я еще никогда не встречалась с ними лично, переброшенные фразы через открытое окно Птичьего Логова были не в счет. Так или иначе, мы вряд ли были друзьями. И у меня не было оружия. И я не знала, куда бежать, и надо ли. Единственной моей надеждой был свет, свет, который… ?— Никогда не стоит надеяться на что-то так сильно, ведь это что-то может не случиться, может уйти, и тогда…Казалось, небеса обрушились на меня. Раздался сильный грохот, и вся близлежащая электрическая сеть рухнула наземь. Один за другим затухали фонари. Тьма хлынула на туристическую тропу. Подул сильный, пронизывающий ветер. Облака закружились на дикой, неудержимой карусели.В неописуемом ужасе я ринулась вперед. Сердце колотилось так сильно, что в любой момент готово было выскочить из груди. Сильный жар нахлынул на меня; все краски леса смешались в одно огромное черное пятно, и я уже не различала тропы, я уже не чувствовала, куда бегу, я не понимала, от чего бегу.А смех, разносившийся по всему лесу ядовитыми переливами желчи, постепенно стихал, заменяясь печальным молчаньем. Я продолжала слышать шаги за спиной, но они уже больше не носили в себе тяжесть изливавшейся злобы. Постепенно мир приходил в порядок, даже во тьме. Я не слышала больше ни слова. Лишь свинцовые облака продолжали свой пугающий танец.Я споткнулась и упала на землю. По моей щеке предательски сползала слеза. Руки дрожали, и я изо всех сил старалась прикрыть ими свое лицо.Все закончилось так же, как и семь лет назад. Мне просто не хватило мужества. Я просто не рискнула.?И так и не узнала, что скрывается за маской…??За какой маской?? ?— Эмили, что происходит?Я осторожно расправила руку, так что сквозь промежутки между пальцами могла видеть свет. Мой бой был окончен, и победителей в нем нет.Я закрыла глаза и скривилась от боли.В розовой комнате пахло сладкими духами и мускусным орехом. В розовой комнате играла негромкая медленная музыка, заполнявшая своими чарующими переливами каждую клетку кожи, добираясь своими вычурными многосторонними нотами в самые сокровенные закоулки разума, воссоздавая там картины, которым никогда не суждено сбыться. Розовая комната была наполнена печалью: она отдавалась во всем, будь то слабый пучок приглушенного света либо с заботой сложенная стопка книг на полке из темного дерева. Розовая комната была наполнена иллюзиями: их прозрачный дымчатый шлейф можно было уловить и на шероховатом искусственном подоконнике, и на шелковой нежно-сиреневой накидке, покрывшей мягкую одноместную кровать, и на особенных аппликациях, которыми были обклеены ненадежные тонкие стены. Да, в комнате царила поистине расслабляющая атмосфера уюта, но никто не говорил, что этот уют не был надуманным.Иллюзии пахли сладко, как мускусные духи, но никто не говорил, что ими нельзя задохнуться. Розовый цвет считался одним из жизнеутверждающих цветов, но никто не говорил, что он не может давить не хуже черного. Красивая музыка лилась, словно дивная река исцеления, но никто не говорил, что под такую музыку не умирают скорее, чем под самую тяжелую. Никто не говорил, что под нее нельзя плакать. Все было относительно.На настенных часах было ровно одиннадцать. На столе лежал открытый ноутбук. На главной странице была его фотография. И куча непрочитанных сообщений.Роуз Мэриголд не любила отвечать на сообщения. Они все были от таких же фанатов, что и она. А она очень сильно надеялась, что однажды она получит письмо от него.У него была прелестная жена. Стремительная карьера на литературном поприще. Каждое утро он имел возможность любоваться холодной перламутрово-золотистой пленкой рассвета, расстилающейся по горизонту над ледяными небоскребами Манхэттана. Каждое утро он пил обжигающий свежезаваренный кофе и строил планы касаемо своего нового произведения, которое несомненно побьет все рекорды прошлогодних продаж, отодвинув тем самым на задний план наиболее конкурентоспособных писателей. Он вновь будет лучшим из лучших. Будет без конца-края давать интервью, улыбаться, держа в руках только что изданный шедевр мирового искусства, будет ходить на закрытые мероприятия, куда пускают только по приглашениям. И будет вновь убегать от поклонников, ссылаясь на нехватку свободного времени, либо вообще ни на что не ссылаясь.В его безупречном мире славы и роскоши не было места для такой, как она. И по утрам он пил кофе, заваренный другой женщиной. Ей было далеко до его жены. Она была его музой. И дизайн всех обложек его книг был разработан именно ею.В розовой комнате царила зловещая атмосфера. Одиночество, переплетавшееся с болезненной манией, давало свои плоды. То тут, то там висели его фотографии, и места для других людей здесь почти не осталось.Возле последней его книги стояла свеча, и все это до боли напоминало старую-добрую лампадку. Она боготворила его. Вот только он не был Богом. Она возносила его до головокружительных высот. Вот только он не был птицей и не умел летать. Она считала его недосягаемым небесным светилом. Вот только он не умел сиять.И кто знает, возможно, если бы он не был знаменитым, и она бы его совсем не знала, они бы встретились в дождливый день в подавленной от непогоды толпе и не обратили бы друг на друга совершенно никакого внимания. Разошлись бы, как расходятся тысячи. А если бы и сошлись, то умерли бы от непреодолимой скуки…Все это было так сложно. И она не хотела думать об этом. Она не позволяла себе думать об этом, поскольку это было все, что у нее осталось. Сладкие иллюзии и приторные мечты. Идеал, которого могло не существовать. Но это было действительно все, что у нее осталось. Это было все, за что она могла держаться. Ее жизнь трещала по швам. Она работала в захолустной закусочной, чтобы как-то себя прокормить. Она не пошла учиться в университет, поскольку не смогла себе этого позволить. Ее родители никогда не любили друг друга и вряд ли любили ее. Ей надо было за что-то держаться. Ей надо было придумать себе чудный образ, чтобы окончательно не сойти с ума, чтобы не захлебнуться в холодных водах жестокой реальности. У нее не было другого выбора. Выбор был сделан за нее. Ее образом жизни.Ей хотелось бы верить, что, держась за него, она не пойдет ко дну; ей хотелось бы верить, что однажды ее старания будут оценены, и он обратит на нее свое внимание.Но каждое утро она просыпалась в таком же одиночестве, что и вчера. И по вечерам ею опять овладевала глубокая грусть.Она была одной из них. Одной из тысячи таких же одиноких, как и она сама. И никто из них не желал протянуть друг другу руку помощи и прошептать: ?Ну здравствуй, сестра?…А за окном разбирался ветер. Спускался туман. Пора было ложиться спать. До следующего утра на работе в любимой-нелюбимой закусочной. До следующей победы света над тьмой.Когда я была маленькой, мама читала мне сказки. Про дальние-дальние страны, глубоководные моря, дикие, нехоженые тропы, просторные и цветущие равнины, широкие леса, сквозь листву которых не проникал ни единый луч света; выложенные из кирпича дорожки, ведущие прямиком в сердца необычных поселений, в которых обитали такие же необычные жители, наделенные особыми магическими способностями. Я внимала каждому слову со жгучим интересом, мне не терпелось узнать, что же случится с героями дальше, в каких волшебных и дивных местах они побывают, что же скажут при следующих встречах друг другу. Многих вещей я просто не понимала: в текстах часто встречались слова, которые мне были непонятны, и переполненные деталями картины, которые я была не в силах представить. Сказки служили чарующим источником красоты, и я не медля проглатывала слово за словом, завороженная их бурлящим потоком и мелодичностью созвучий. Мне уже и не вспомнить те смутные образы, проплывавшие перед сонными и уставшими глазами и оставлявшие на моей душе пламенные отпечатки. Многие моменты моего нескончаемого детского восхищения остались позади, и сквозь пелену времени и событий промчались лишь несколько выжженных отрывков, запечатлевшихся в моей памяти особенно ярко.Эти отрывки несли в себе напоминания о том, кем я была и кем хотела стать, мои детские страхи и мечты. По вечерам короткие яркие вспышки озаряли мою память, и я вспоминала то, чем жила и во что верила. Я хранила такие моменты в хрустальной коробке собственной души и доставала только тогда, когда была уверена, что никто их не отнимет, не переживет вместо меня и не сделает их своими. Больше всего на свете я боялась, что мой внутренний огонь будет украден, мое виденье мира будет потеряно, а особые моменты из хрустальной коробки будут отняты и отданы другим на переосмысление, а то и вовсе… на понимание.Поэтому я и старалась не делать новых, чтобы не привязываться и не прятать, чтобы не отдавать. Но сейчас, сидя в просторной уютной гостиной, залитой неестественно нежным белым светом и внимая размеренному убаюкивающему звуку погружения под воду, я не могла не делать новых, как бы сильно мне этого не хотелось. Да и не хотелось ли? Я уже сама не знала.Все стены были увешаны черно-белыми снимками Брайт Фоллса, сделанными в разное время и руками разных фотографов. У каждого из них был свой сюжет, не похожий на историю предыдущих, и каждый из них хранил свою тайну. На одном, прикрепленном у самой двери, была изображена отвесная скала, заросшая густой выцветше-желтой травой, а по краям виднелось сумрачное грозовое небо, увенчанное тяжелыми маховыми тучами. Ветер гнул траву до самой земли. На другом, прибитом ближе к окну, виднелся солнечный яркий день на пристани, с летающими повсюду чайками и ватными облаками, отражавшимися в прозрачной и тихой воде. На третьем, заполненном многочисленными тенями, садилось солнце, и город постепенно погружался во мрак.Я отхлебнула еще немного теплого чая из чашки и посмотрела на четвертый и пятый. На одном была изображена девушка в светлом ситцевом платьице, по колена вошедшая в воду. Она стоит спиной к фотографу, поэтому и лица ее не видно. На легком летнем ветру ее черные волосы развеваются, словно извечные прибрежные волны; она слегка склонилась над водой, и ее ладони едва касаются мелко рябящей глади. Ее лицо сокрыто от глаз привычного наблюдателя, но чувствуется, что она смеется от счастья. От контуров ее образа исходит небывалая нежность.А на пятом… А что пятый? На пятом разбросан запутанный ворох маленьких белых лампочек, и совсем не понятно, где он берет свое начало, а где находит конец. Плоскость его расположения неизвестна: лампочки лежат как-то уж совсем хаотично, одна на другой… По всей видимости, это пол чьего-то дома.Я вновь перевела свой взгляд на юную девушку. Небо над ней было безмятежным и чистым, а вода, омывающая ее белоснежные ноги,?— согревающей и пряной. От снимка веяло неистощимым теплом, и от одного взора на него по коже пробегали мурашки приятного трепета. В этом снимке можно было утонуть, раствориться?— настолько она была притягательной. ?— Окрестности старого города. Прошло вот уже сколько лет, а ничего не изменилось. Этот город вечный.Я обернулась и увидела позади Зэйна. Практически впервые он стоял так?— касаясь пятами деревянного пола и прислонившись спиной к столу, перебирая пальцами пальцы другой руки. Сияние, исходившее ранее от него, померкло, и во всех его движениях читалась усталость. ?— Ты что-то чувствуешь? ?— Почему ты задала мне этот вопрос? Тебе кажется, что нет? ?— Твои пальцы. Они под плотной кожурой. Ты никогда не снимаешь ее. Мне казалось, что в таких условиях люди перестают чувствовать. ?— Ты все еще веришь в то, что я?— человек? ?— Только чувствующий человек может знать все то, что знаешь ты. ?— Мы ходим по замкнутому кругу. С поразительной и точной периодичностью. Наши вопросы и утверждения повторяются. Это признак того, что мы глубоко под водой. Здесь все не так, как сверху. Реальность искажается. И я думаю, нам пора прекратить задаваться вопросами, на которые мы не знаем ответов. Это забавно, но это ни к чему не приводит. ?— Совсем ни к чему?Он не ответил.Я поставила чашку на кофейный столик и откинулась на диван, сложив руки. ?— Как долго мы будем под водой? ?— До следующего утра. Я бы не хотел, чтобы они возвращались.По моей коже прошли мурашки, когда я услышала такое отчетливое, одушевленное слово?— ?они?. ?— Так значит, они существуют? ?— А почему бы и нет? Хотя…Он задумался. ?— Что ?хотя??Он медленно отошел от стола и сел прямо напротив меня, на диван. За мутным стеклом скафандра зияли электрические лучи. ?— Они не подчиняются никаким законам. Их никто не может распознать. В каком-то роде… они чужеродны для этого мира, и в то же время… Этого мира никогда бы и не было, если бы не они. Я узнал это только после их появления. Они довершают картину, делают ее полной. Было бы бессмысленно просить их уйти. Без них безжалостный ветер сдувает хрупкий песок в безграничную ненасытную пропасть. Они?— мощные корни этой мягкой земли. С помощью них этот мир хватается за жизнь.Я смотрела на него и не могла отвести взгляд. Мне хотелось слушать еще и еще… Моя жажда знаний была ненасытной, как жажда пропасти зиять. Лишь только слушая все это, я чувствовала свет и надежду. Надежду, что все можно сохранить, не причинив никому вреда. ?— Несут ли они в себе реальную угрозу? Я имею в виду, могут ли они в действительности причинить кому-то боль? ?— Все зависит от того, что ты называешь болью. Отчего ты бежала? Ты была испугана? Ты утверждала, что уже говорила с ними… ?— Да, они удивительным образом чувствуют людей. Они слышат их мысли. И потом… озвучивают то, что не решается сказать больше никто. ?— Катализаторы. ?— Что? ?— Пока ничего. Было время, когда их действительно не было. Их предназначение пока не выяснено, но я думаю, что завеса неизвестности скоро приоткроется. ?— Они невероятно остроумные собеседники. Жаль, что все завершилось так…Зэйн посмотрел на меня в глубоком изумлении. Он не мог поверить, что в конечном итоге я говорю это. Но я больше не хотела развивать эту тему. Было сказано и так слишком много. ?— Красота этих снимков неописуема. А сколько чувств… Сколько чувств было в них вложено.Он посмотрел на висевшие позади него фотографии и улыбнулся. ?— Я рад, что тебе они нравятся. ?— Они отнимают у меня дар речи и порождают чувство вины. Я знаю, что я хотела сюда вернуться, но чтоб так… Ты отдаешь все, не требуя ничего взамен… Это слишком большая плата. Я не могу с этим жить. Мне хочется что-то дать в ответ, но… что можно дать в ответ свету, который разгоняет тьму? ?— Ничего. Свет для того и создан, чтобы сверкать во тьме. ?— Но каково это больно?— быть этим светом, когда еще вчера ты был обычным человеком. Мне правда тяжело от мысли, что тебе тяжело. Иногда я задаюсь вопросом, почему ты мне помогаешь. ?— Потому что я знаю, каково это, когда тебе не к кому пойти. Эмили Хауз, я сделал свой выбор. Я знаю, кем я должен быть. И точно так же я знаю, что ты знаешь свое предназначение. Ты знаешь, почему ты здесь. И ты знаешь, что ты можешь сделать. Ты знаешь, кем ты должна быть. И если так получилось, что наши предназначения пересеклись, позволь им пересекаться. Не мешай им. Так должно было быть. Возможно, настанет время, когда вопросы буду задавать я. А пока мы идем вниз, ты можешь задать еще один вопрос. Что тебя волнует? ?— Имя девушки, от которой исходит свет, подобный твоему.Он обернулся к снимку, а затем вновь посмотрел на меня. ?— Барбара. Барбара Джаггер. Теперь ты знаешь и это.В лесной тиши царил покой и мир. В лесной тиши и дуновенью ветра не находилось места. Повсеместно лежала ночная мгла. И шорох упавшей листвы был условным. И крики одинокого ворона не рассекали глубокого пространства. И журчанье оставленного ручья не находило своего достойного слушателя. Ни души. Только бескрайняя плотная мгла.Слабо протоптанная тропинка, змеей извиваясь промеж столетних буков и грабов, по горному склону безмолвно спускалась к воде. В ее прохладных и мелких просторах бесшумно плескались бобры. Их ловкие лапы хватались за воду, как за свой последний шанс не выйти на берег. Их мощные хвосты, тяжелой лопастью ударяясь о воду, продвигали их дальше, противостоя скоростному течению. Безжалостному течению. Разъяренному течению.Кое-где слышались спокойные шаги гордых волков. Они не спускались к реке, чтобы не замочить свой и без того потрепанный мех. Они не выходили из диких зарослей можжевельника, чтобы не стать зависимыми, потеряв свою свободу. Они молчали. Луна была затянута бесформенными серыми тучами. Им не с кем было говорить.А с глубокого бескрайнего неба накрапывал туман. Он оседал бесцельно крошечными светлыми каплями на листву, и листва не шевелилась. Почти ничто в лесу не шевелилось. Он умолк, притих, продрог. И этому затяжному затишью и холоду, казалось, конца-края не видно было.В воздухе пахло сыростью и грустью. Безнадежным молчаньем. Безнадежным отчаянием.Было чуть ниже восемнадцати градусов тепла.По влажной рыхлой земле не ступала нога человека.Лес был ментальным отшельником, а ручей?— одиноким скитальцем. Никто не пришел навестить их, кроме тумана.Вокруг стояла безграничная тишь. Все погрузилось в глухую дремоту. И только Одно не спало. Бесцельно маялось от ветки к ветке. Бездумно роняло камни в глубокую пропасть. Печально ждало восхода. Умирало от одиночества.Оно не могло сомкнуть глаз. Оно пробудилось и, словно голодный зверь, в отчаянии металось по лесу. Оно не оставляло следов. Оно не издавало звуков. Его никто не видел и не замечал. Оно росло само по себе, без соратников. И теперь, когда долгожданное избавление было так близко, Оно упустило его. Оно перегнуло палку. Вернется ли кто-то опять и когда?— Оно не знало.Не имея тела, Оно задыхалось от сожаления. Не имея сердца, Оно изнывало от недостатка любви.Но вокруг был один лишь туман. И вокруг был бескрайний лес, как железная клетка.Оно медленно впадало в ярость. От ненужности, пренебрежения и собственной глупости.В его глазах плескалась боль. А ярость была всего лишь маской.Оно было брошено, растоптано и забыто.Но Оно не могло забыть.И каждую ночь, когда на бескрайний лес опускалась бескрайняя тьма, Оно просыпалось. И больше не могло уснуть.До самого утра. До первых проблесков рассвета.Мне снился сон. Такой, который забывается не скоро, а возможно, что не забывается и вовсе. После которого просыпаешься и понимаешь, что еще не все потеряно, после которого ощущаешь себя героем более живой и чудесной сказки, нежели все те, которые тебе доводилось слышать прежде.Мне снилось, что мне опять восемь, но что я?— не я вовсе. Я была наряжена в забавное нежно-фиолетовое платьице, и мои хрупкие руки неуклонно касались воздушного шлейфа, обрамляющего весь мой наряд книзу. На мне были светлые, практически мерцающие при любых условиях башмачки, хотя я никогда не любила обувь подобного рода. Память о моем прошлом была стерта, и все, что я помнила,?— так это то, что я сбежала со дворца, к которому была приставлена, в глубокую ночь.Я попала в высокий и дивный лес, густеющий кверху, так что небосвод был закрыт раскидистыми ветвями с зеленеющими листьями, и снизу казалось, будто эти листья даже во тьме сверкают легким зелено-морским цветом, изредка переходя то в темный весенне-зеленый, то в тусклые оттенки нефритового. Повсюду раскинулась широкая поляна с послушными тонкими прутьями мятных трав; ступать по ней?— было одно удовольствие. Сквозь ярко-коричневые побеги относительно редких деревьев прорывалась дальняя синь ночной лазури, и этот странный лес никогда не существовал и вовсе?— он был нарисован нежными красками вдохновенного художника, и я в нем была словно гостья из параллельной вселенной.Я ходила бесцельно от дерева к дереву, измеряя своими плавными шагами расстояние между ними, и поражалась: стояла глубокая ночь, а каждое очертание хранило в себе теплоту ушедшего дня, каждый тон картины был исписан насыщенным ярким светом. В воздухе искрились многочисленные остатки звездной пыли, и вокруг стояла неизмеримая тишина.Я была обезоружена от восхищения.Стоило мне пройти еще дальше, как по поляне, издавая звонкие высокие звуки, покатились огромные каплевидные шары, горевшие изнутри нескончаемым пламенем света. Еще шаг?— и они замерли, каждый в ложбинке между двумя соседними деревьями, и каждый из них то тускнел, то вспархивал с новой силой.Не знаю, о чем в тот момент думал восхищенный восьмилетний ребенок, но я подходила к каждому из них, зачарованно улыбаясь, и бездумно ловила их в свои ладоши, как порхающих мотыльков, и каждый раз мои взволнованные руки вбирали в себя всю теплоту мерцающего шара, оставляя по нему только сгусток согревающего пара, высвобождавшегося внезапно наружу.Изловленный огонек изящно лопался и потухал, как догоревшая лампочка, и моя жажда достать их все больше и больше была поистине неукротимой. Я нещадно лопала тонкие шары один за другим, пока не вобрала в себя последний, и, когда яркий огонек вспыхнул и потух, тоска овладела моим сердцем. Вот к чему привела моя ненасытная жажда тепла и света. Я вобрала их всех в себя, в свои дрожащие ладони.Когда ко мне пришло осознание, что дождь из звонких огоньков прошел, я услышала позади какой-то шум и возню. До меня донеслись перешептывающиеся голоса.?Она здесь???Нет, вон там?.Охваченная новой жаждой?— жаждой свободы,?— я ринулась поспешно вперед, и перед моим взором возник возвышающийся горделивый замок из прочного темно-коричневого дерева. Не знаю, кто строит замки из древесины, но это тогда не вызвало у меня ровным счетом никаких сомнений?— ни о чем не думая, ликуя в глубине сердца успешно завершившейся погоней, я открыла податливую дверь и, порхая, взбежала по лестнице.Но погоня не завершилась. Внизу я опять услышала говор озадаченных ловцов. Открыв очередную?— на этот раз потайную?— дверь, я спряталась за старым книжным шкафом, волнуясь и тщательно прислушиваясь к звукам повсеместно освещенного замка.На лестнице снизу послышались шаги.