Глава 3. Ранение. Вера (1/1)

Владимир бредил. Сознание вспышкой возвращалось, и он тут же начинал метаться по подушкам. Он был все еще там, в том бою: то на коне, размахивающий поднятой казачьей шашкой; то на ногах, спотыкаясь, падая, но снова поднимаясь, и оказывался опять впереди своих солдат, рубил врага наотмашь.В следующее мгновение снова проваливался в черную бездну.В бреду приходил Репнин. Они у расстрельной стены, тогда, перед казнью…— Как думаешь, есть тот свет? — Михаил грустно ухмыльнулся.Владимир запрокинул голову и поднял глаза к небу.— Одно могу сказать: я не уверен, что есть этот...Явился и отец; посмотрел, как всегда укоризненно, отошел к окну.— Что ж ты, Володя?! Обещал позаботится об Аннушке, а сам сбежал.Владимир зло рассмеялся:— Вы опять говорите о ней? Зачем нужны были все эти тайны? — продолжил рвано, торопливо, так боялся не успеть. — Вы нас и разлучили, и яд сами себе подсыпали... Отец опустил голову, в руках его откуда-то взялся бокал:— Ты так и не научился прощать, мой мальчик! — поднес к губам, отпил и тут же исчез.Владимир разозлился — он не договорил, а сказать хотелось еще так много...А потом пришла Она.Ворвалась в костюме Саломеи, полуобнаженная, глаза мечут молнии. Закружилась перед ним:— Теперь я Ваша... - монетки на поясе позвякивают в такт словам и движениям, — Вы ведь так этого хотели...— Нет!— отчаянно вырвалось у него. Его снова, как и тогда, затопило чувство вины, невозможности уже что-то исправить. Он опять раздавлен и унижен.Анна наклонилась к нему, вцепилась пальцами ему в волосы. Что-то шепчет, почти касаясь его горячего лба губами, но он не слышит, только чувствует, как от ее слов снова закружилась голова. Захотелось схватить ее и защитить. Только от кого? От себя или от всего мира?Его трясло, лицо свело судорогой. Анна опять не в сердце, в крови, под кожей, внутри него.Вдруг рука ее, сжимавшая прядь его волос, разжалась. Владимир сквозь пелену увидел ее испуганные глаза, Анна дернулась от него и растворилась...Все изменилось — одним разом, одним видением. Померещился мерцающий огонек свечи и обрывок молитвы:? Господи, Спаси и помилуй... Прости ему прегрешения его… да не погибнет он ни от меча, ни от пули… да пребудет с ним любовь моя и сбережет его от всех бед. Спаси и сохрани, Господи!?Спаси и сохрани!Тоненькая женская фигурка на коленях, в углу перед иконой, отчаянно молится о нем, крестится и снова повторяет:Спаси и сохрани, Господи!…Спаси и сохрани!Владимир хотел дотронуться, заставить обернуться, позвать. Он не видел лица, но был уверен, что знал кто это, только имя никак не мог вспомнить.А вспомнить было мучительно необходимо.Господи, спаси и сохрани! Пусть только живой, только живой, Господи! Он попытался поднять руку, но сил хватило только на то, чтоб вытолкать из горла пересохшим голосом:— Аня. Наутро Владимир очнулся. Дневной свет бил по закрытым глазам, а каждый вздох отдавал острой болью в груди. Пошевелиться не получилось, тело совсем не слушалось. Воздух, пропитанный запахом лекарств, вызывал тошноту.Его стон. Чей-то ласковый голос рядом:— Тише, Владимир Иванович! Сейчас я доктора позову.Попытка повернуть голову вызвала новую вспышку боли, сознание снова стало ускользать. Но нет, держись, Корф! Надо открыть глаза!Темные пятна на фоне белой палаты вырисовываются в женский силуэт.Владимир пошевелил потрескавшимися губами, девушка наклонилась, чтобы его услышать.—Кто Вы? — хрипло, еле слышно, выдохнул.— Меня зовут Вера Ивановна. Я сиделка при госпитале.Она поднесла стакан с водой и приподняла его голову. Владимир жадно выпил, на что, как оказалось, ушли все силы, и рухнул обратно на подушку.— Теперь все будет хорошо,— девушка говорила ласково, ее голос журчал как прохладный ручеек. — Самое страшное позади.И Владимир пошел на поправку. Каждый новый день прибавлял сил, молодой организм медленно, но уверенно восстанавливался после ранения. Пуля прошла навылет, рядом с сердцем. Большая потеря крови, присоединившаяся инфекция, лихорадка.Полковой доктор, Николай Васильевич, только удивленно разводил руками и, поправляя очки, повторял, после каждого посещения Корфа, какое это чудо, при таких-то прогнозах.— Да, Вы, Владимир Иванович, видно в рубашке родились. Или же чьими-то молитвами.Господи, спаси и сохрани! Пусть только живой, только живой, Господи!Перед глазами она, на коленях, в углу перед образами, в обшарпанной старой избе… Барон нахмурился. Не нужно все это, всё в прошлом! Да и не было ничего! Всего лишь лихорадочный бред! Прошел почти месяц. Владимир, несмотря на слабость и боль в груди, уже вставал и даже начал, не без помощи Веры Ивановны, выходить во двор госпиталя. Там они подолгу прогуливались, а потом, сидя на скамейке в тени большого дерева, вели непринуждённые разговоры обо всем и ни о чем. Владимир скупо говорил о себе, но Вера и не задавала никаких вопросов. Она знала о Корфе не больше, чем знали о нем во всем гарнизоне.Смел, в меру безрассуден, замкнут, далек от бретерства, холоден к женскому полу. Те из офицеров, что были знакомы с Владимиром, еще по прошлой военной кампании, не могли не заметить, сколь разительные произошли в нем за год перемены. Складывалось впечатление, что он внутренне высох и постарел на целую жизнь. Барон был очень уважаем простыми солдатами, особенно после того как вынес раненого своего денщика Степана из ущелья, где на их дозор напали горцы. Еще поговаривали, что к истории генерала Засса*, с заговоренными пулями, Владимир имел самое непосредственное отношение. А дело было вот в чем. Сам генерал почитался у абреков чуть ли не за колдуна, потому что был хитер, как лис, и не брала его ни пуля, ни сабля, ни острый нож, а потому абреки его сильно побаивались и решили, что только заговоренные в Мекке пули смогут его убить. Только генерал узнал об этом, не без помощи Владимира, который был не менее хитер и почти в каждом близлежащем ауле имел не то чтоб своих людей, но тех, кто не воткнет нож в спину, а это, было уже не мало.Когда абреки, переодевшись простыми крестьянами, проникли в крепость, осуществлять задуманное, их напоили сонным зельем, тем временем Корф вынул те пули, оставив вместо них холостые заряды. На следующий день абреки выстрелили в Засса, улучив подходящий момент.Владимир прикрыл генерала, хотя в этом и не было особой нужды; но береженого Бог бережет, и на войне об этом никогда не забывают, затем поднялся, как ни в чем не бывало, бросив к ногам абреков заговоренные пули, на которых знаки из Корана были перечеркнуты нашим православным крестом.Полковой командир Владимира генерал Лабынцев Иван Михайлович*** лишь развел руками, узнав подробности этой истории, не стал осуждать Владимира за кощунство, зная из какого ада недавно тот вернулся.Отряд Корфа попал в окружение, пробивались к своим с боем, через узкое ущелье, обстреливаемое с обеих сторон горцами. Но самое страшное было не это. А сама дорога, устланная телами русских солдат и офицеров, которых стащили чеченцы из брошенных русских обозов.Те, кто спасся, смотрели исподлобья на поздравлявших с возвращением, а друг от друга и вовсе отводили взгляд.Владимир пил беспробудно, пока генерал не встряхнул:— Ты реши для себя кто ты — слюнтявый мальчишка или боевой офицер?! А коли решишь, что первое — марш домой! Прошение об отставке — мне на стол! В раз подпишу! Затем осекся, по-отечески похлопал Корфа по плечу.— Мне жаль, Володя, что и тебе довелось узнать, что смерть страшнее страха...Владимир на следующий день уже стоял перед генералом с докладом о прошедшей вылазке и с требованием представить к наградам всех не вернувшихся, включая простых солдат.Но тот кусочек души, что отвечал за милосердие, умер. Так ему тогда казалось...За время своего пребывания в госпитале, Вера Ивановна наслушалась разных историй про боевые подвиги находящихся здесь офицеров, но ни разу ей не приходилось наблюдать, чтоб к этим офицерам захаживал полковой генерал Лабынцев. Последний навещал Владимира регулярно, каждую неделю. В первый раз, генерал появился, и часа не прошло, после того как Корфа внесли на руках казаки и аккуратно положили на госпитальную койку. Лабынцев ворвался, схватил испуганного доктора за борта расстегнутого сюртука и, бранясь последними словами, велел сделать все возможно и невозможное, чтоб Владимир выжил. — Душу из всех вытрясу, ежели погибнет! — тряс кулаком генерал.Вера Ивановна просидела тогда с Корфом всю ночь, меняя компрессы и слушая его горячечный бред. Внимательно вглядывалась в его лицо, думая, что же такое в этом поручике, раз сам полковой генерал места себе не находит. И поняла... Общение с Верой оказалось приятным и легким, хотя Владимир тяжело сходился с людьми, а женщин вообще сторонился, за что пятигорские дамы не преминули поместить барона в демонический ореол. Что было совсем не трудно, учитывая постоянную мрачность и отрешенность последнего.О себе она рассказала, что приехала сюда вместе с отцом штабс-капитаном Иваном Николаевичем Стародубцевым. Мать Веры умерла от чахотки, когда девочка была еще совсем маленькой. Пятигорский климат казался Ивану Николаевичу более подходящим, для слабой здоровьем дочери, да и расстаться с ней, после кончины любимой жены, для него было невозможным.Сейчас Вере Ивановне минуло двадцать два года. Отец ее сложил голову в укреплении Михайловское, когда защитники подорвали себя вместе с нападавшими, был награжден посмертно, а девушка, похоронив отца, так и осталась здесь, при госпитале, возвращаться ей было уже не к кому. Здесь был уже ее дом, и здесь она видела свое предназначение.Владимир же, узнав, что отец Веры тот самый штабс-капитан от артиллерии, единственное уцелевшее орудие которого било по мюридам** Шамиля, почти год назад, при первом штурме Ахульго, и тем самым, спасло жизнь не только самому Владимиру, но почти всем его солдатам, проникся к Вере Ивановне чувством братского долга и посчитал для себя возможным взять на себя обязанности по ее опеке.Причем сделал он это, как делал всё и всегда, по-корфовски, просто приняв решение, которое посчитал верным. Однажды, вечером, возвращаясь с одной из таких прогулок, Владимир с Верой Ивановной были удивлены необычной суматохой на госпитальном дворе. Солдаты распрягали лошадей дорожной коляски, снимали багаж, при этом добродушно ухмыляясь.— Кто же это к нам приехал? — Вера с интересом оглядывалась вокруг.Владимир пожал плечами, а в следующее мгновение услышал решительное и гневное:— Да как Вы могли отпустить его? Сами же говорили, что Владимиру Ивановичу еще рано вставать.— Ну, что Вы, голубушка! При его-то характере, разве ж его удержишь?! — мягко оправдывался доктор.Владимир не успел опомниться, поверить, потому что этот голос он ни с каким другим перепутать не смог бы, как обернувшись, столкнулся взглядом с Анной. Она тихо ахнула и прошептала, застыв на месте:— Живой…